Приключения Филиппа в его странствованиях по свету

Теккерей Уильям Мейкпис

— Тише — въ Бедфордской гостинниц. Тише, или я подумаю что вы хотите, чтобы васъ услыхали дамы.

— Ваше поведеніе ужасно, сэръ! говоритъ Агнеса по-французски. — Онъ не понимаетъ.

— Если у васъ есть секреты, я сейчасъ уйду, миссъ Агнеса, говоритъ Отелло.

— О Грэнвиллъ! могу ли я имть секреты отъ васъ? Мистеръ Фирминъ мой двоюродный братъ, мы всю жизнь жили вмст. Филиппъ, я… я не знаю говорила ли вамъ мама о…о… моей помолвк съ капитаномъ Грэнвиллемъ Улькомомъ.

Волненіе вызвало новый припадокъ кашля. Бдная, бдная Агнеса! Вотъ что значитъ имть нжное горлышко!

Пристань взвилась къ небесамъ — дома на утёс прыгаютъ и вертятся, какъ бы отъ землетрясенія — море вливается въ двери и окна — ноги Филиппа подгибаются подъ нимъ, но только

на одну минуту. Когда вы выдёргиваете широкій, крпкій двойной зубъ, не кажется ли вамъ, что голова ваша соскакиваетъ съ вашихъ плечъ? Но черезъ минуту важный джентльмэнъ, стоящій передъ вами, кланяется вамъ и что-то прячетъ въ своемъ правомъ рукав. Боль прошла. Вы опять мущина. Филиппъ схватывается на минуту за перила пристани: она не подаётся подъ нимъ. Дома, повертвшись съ секунды дв, принимаютъ прежнее перпендикулярное положеніе. Онъ можетъ видть людей, выглядывающихъ изъ оконъ, прозжающіе экипажи, профессора Спуррьё дущаго на утёсъ съ восемнадцатью молодыми двицами, его ученицами. Долго посл того онъ помнилъ эти нелпыя маленькія подробности съ любопытнымъ упорствомъ.

— Это извстіе, говоритъ Филиппъ:- было не совсмъ неожиданно. Я поздравляю мою кузину. Капитанъ Улькомъ, еслибы я это зналъ наврное, я не помшалъ бы вамъ. Вы, можетъ быть, желаете пригласить меня въ вашъ гостепріимный домъ, мистриссь Пенфольдъ? Но я пригласилъ одного моего пріятеля обдать со мной въ Бедфордской гостинниц и надюсь завтра утромъ ухать въ Лондонъ. Прощайте!

И онъ очень развязно послалъ поцалуй рукой. Кончено! кончено! Онъ далъ ей слово и держалъ его честно, но она этого не сдлала; это она бросила его. И я очень боюсь, что сердце мистера Филиппа забилось отъ удовольствія при мысли, что онъ свободенъ. Онъ встртилъ съ полдюжины знакомыхъ на утёс. Онъ хохоталъ, шутилъ, пожималъ руку, пригласилъ двухъ-трехъ пріятелей обдать самымъ весёлымъ образомъ и услся на лужк недалеко отъ своей гостинницы, и посмивался про-себя, какъ вдругъ что-то уткнулось въ его колна съ жалобнымъ визгомъ.

— Какъ! его ты?

Это маленькая Броуни побжала за нимъ. Бдняжечка! Филиппъ наклонился къ собачк, и между тмъ, какъ та визжитъ, лижетъ ему руки, ласкается, онъ зарыдалъ и освжительный потокъ слёзъ полился изъ глазъ его.

Филиппъ просидлъ въ гостинниц всю ночь, отдавъ особенныя приказанія привратнику говоритъ, что онъ дома, на случай, если придётъ какой-нибудь джентльмэнъ. Онъ имлъ слабую надежду, какъ онъ впослдствіи признавался, что, можетъ быть, какой-нибудь пріятель мистера Улькома явится къ нему отъ имени этого офицера. Онъ имлъ слабую надежду, что, можетъ быть, явиться письмо, объясняющее эту измну — люди имютъ иногда какое-то безумное, болзненное желаніе желаніе получать письма — письма, въ которыхъ не заключается ничего, но которыхъ однако мы… Вы знаете, впрочемъ, каковы эти письма. Не вс ли мы читаемъ эти любовныя письма, которыя, посл любовныхъ ссоръ являются иногда? Мы вс читали ихъ; и какъ многіе изъ насъ писали ихъ! Девять часовъ. Десять. Одиннадцать. Отъ капитана не является секундантовъ; отъ Агнесы не является объясненія. Филиппъ увряетъ, что онъ спалъ прекрасно, но бдная Броуни жалобно провизжала всю ночь. Это была неблаговоспитанная собака; вы не могли бы повсить никакую шляпу на ея носъ.

Мы недавно сравнивали нашу милую Агнесу съ дочерью брамина, кротко отдающую себя на жертву сообразно обычаямъ, употребляемымъ въ ея высокоуважаемой каст. Мы говорили о ней не съ гнвомъ, а съ почтительнымъ огорченіемъ и сочувствіемъ. А если мы сожалемъ о ней, не слдуетъ ли намъ также сожалть о ея высокоуважаемыхъ родителяхъ? Когда знаменитый Брутъ веллъ казнить своихъ дтей, не-уже-ли вы предполагаете, что это было ему пріятно? Вс трое! вс трое страдали отъ этого; сыновья, вроятно, даже боле своего суроваго отца, но это, разумется само собою, что всё тріо было меланхолично. По-крайней-мр, еслибы я былъ поэтъ или музыкальный композиторъ, изображавшій это обстоятельство, я непремнно сдлалъ бы ихъ такими. Сыновья пли бы въ минорномъ тон, отецъ мужественнымъ басомъ, съ акомпаньементомъ духовыхъ инструментовъ, прерываемыхъ

приличными рыданіями. Хотя хорошенькую Агнесу ведутъ на казнь, я не думаю, чтобы это было ей пріятно, или чтобы ея родители, принуждённые осудить её на эту трагедію, были счастливы.

Мистриссъ Туисденъ всегда впослдствіи утверждала, что молодой богатый владлецъ Мэнгровскаго замка влюбился въ ея дочь совершенно случайнымъ образомъ. Они не пожертвовали бы своей возлюбленной дочерью за одно богатство. Но когда случилось это печальное фирминское дло, случилось также, что капитанъ Улькомъ влюбился въ милую Агнесу, съ которой онъ встрчался повсюду. Ея негодный кузенъ не хотлъ бывать нигд. Онъ предпочиталъ холостую компанію, эти противныя сигары и вино удовольствіямъ боле утончоннаго общества. Онъ неглижировалъ Агнесой. Его умышленное и частое отсутствіе показывало, какъ мало дорожилъ онъ ею. Будете ли вы осуждать милую двушку за холодность къ человку, который самъ выказалъ къ ней такое равнодушіе?

— Нтъ, моя добрая мистриссъ Кэндоръ, еслибы мистеръ Фирминъ былъ въ десять разъ богаче мистера Улькома, я посовтовала бы моей дочери отказать ему. Отвтственность во всёмъ этомъ и принимаю совершенно на себя и, вмст со мною, отецъ ея и брать.

Такъ говорила впослдствіи мистриссъ Туисденъ въ кружкахъ, гд разнеслись нелпые и отвратительные слухи, будто Туисдены принудили свою дочь обмануть молодого Фирмина для того, чтобы видать её за богатаго квартерона. Но вдь люди мало ли что говорятъ. Еслибы обды Улькома не сдлались гораздо хуже посл его женитьбы, я не сомнваюсь, чти эти непріятные слухи прекратились бы, а онъ и жена его пользовались бы общимъ уваженіемъ и знакомствомъ.

Вы не должны предполагать, какъ мы уже говорили, что милая Агнеса безъ огорченія отказалась отъ своей первой любви. Кашель показывалъ какъ сильно бдная двушка чувствовала своё положеніе; этотъ кашель начался очень скоро посл того, какъ вниманіе мистера Улькома сдлалось значительно и она для этого оставила Лондонъ. Правда, что капитанъ Улькомъ могъ послдовать за нею безъ всякихъ затрудненій, также какъ и Филиппъ, пріхавшій туда, какъ мы видли, и такъ грубо поступившій съ капитаномъ Улькомомъ.

Что папа и мама уговорили миссъ Туисденъ, мы съ женою легко могла вообразить, когда Филиппъ въ гнв и огорченіи, явился къ намъ излить передъ ними чувства своего сердца. Моя жена хранительница мужскихъ секретовъ и неутомимая утшительница. Она знаетъ много грустныхъ исторій, которыхъ мы не въ прав разсказывать.

— Папа и мама приказали, кричитъ Филиппъ: — какъ бы не такъ, мистриссь Пенденнисъ! Эта двушка обманула меня за парки и десятины этого мулата. Я только-что говорилъ вамъ, что я прекрасно спалъ въ ту адскую ночь, когда я съ ней распрощался. Это была ложь, сколько разъ прошолъ я по утёсу, и проходя мимо Горизонтальной Террасы, я услыхалъ мои стихи, которые я напвалъ ей иногда: «когда золотистые локоны посеребрятся!» Вы знаете эти стихи о врности и старости? Она пла ихъ въ ту ночь этому негру, и я слышалъ въ открытое окно, какъ голосъ его говорилъ: «браво!»

— Ахъ Филиппъ! это было жестокой говоритъ моя жена, сердечно сожаля о тоск и огорченіи нашего друга: — это прямо было жестоко. Мы понимаемъ ваши чувства. Но подумайте, какое несчастное супружество было бы съ такою особою! Подумайте, еслибы вы навсегда отдали ваше горячее сердце этому бездушному созданію…

— Лора, Лора! не часто ли ты сама предостерегала меня не говорить дурно о другихъ? говоритъ мужъ Лоры.

— Никакъ не могу удержаться иногда! съ пылкостью кричитъ Лора. — Я стараюсь всми силами не говоритъ о моихъ ближнихъ, но суетность этихъ людей оскорбляетъ меня до такой степени, что находиться вмст съ ними свыше моихъ силъ. Они до такой степени связаны условными причинами, до того убждены въ своёмъ собственномъ высокомъ образованіи, что они кажутся мн гораздо противне и пошле самыхъ простыхъ людей, и я уврена, что другъ мистера Филиппа, Сестрица, гораздо благородне его скучной тётки или его надменныхъ кузинъ. Честное слово, когда эта дама высказываетъ свои мысли, знаешь, что она говоритъ, что думаетъ.