Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
На Мезени произошла следующая сцена. К концу 1672 года пустозерский воевода Леонтий Неплюев, придя в Окладникову слободу, встретился с третьим сыном Аввакума, Афанасием, которого оставили на свободе, как еще слишком юного.
Последовал страшный вопрос: как крестишься? Мальчик, которому в это время было около восьми лет, вытянул большой и указательный пальцы и сложил три других. Воевода ограничился тем, что сказал ему: «Где отец и мать, там будешь!» На что Афанасий ответил: «Силен Бог. Не боюся». Вернувшись в Пустозерск, Неплюев выразил Аввакуму свою похвалу твердости его сына [1719] . Подобного рода терпимость была бы совершенно невозможна шестью месяцами раньше.
1719
РИБ. Т. 39. Стб. 922–923. [О дальнейшей судьбе Афанасия Аввакумова см.: Понырко П. В. Новые материалы о протопопе Аввакуме (Два «дела» мезенской воеводской канцелярии о сыне Аввакума Афанасии) // ТОДРЛ. Л., 1990. Т. 44. С. 397–402. – Прим. ред.]
Есть все основания предполагать, что переписка Аввакума с семьей
«Не гнушайся их, – пишет он, – что оне некогда смалодушничали (…). И Петр Апостол некогда так зделал, слез ради прощен бысть. (…) Разговаривай братии: не сетуйте-де о падении своем выше меры (…). Да и батюшко-де по воле Божии вас прощает и разрешает, дает прощение в сей век и будущий. Впредь не падайте (…). Един Бог без греха, (…) человечество немощно, падает яко глина и востает яко Ангел».
В том же письме Аввакум вливает бодрость в сердце доброй Анастасии, которая, возможно, была озабочена какими-нибудь материальными заботами. Ведь с тех пор, как боярыня Морозова оказалась в заключении в Боровске, она потеряла свою самую деятельную покровительницу! А сама заключенная, разве безмерно не страдала она, имея на руках маленьких детей и тревожась за своего еще более несчастного мужа? Аввакум напоминает ей, что ничто телесное не имеет значения, что важно только спасение души, что сам он отдал последнюю рубашку бедному. «Наг оттоле и доныне, – уже три года будет, – да Бог питает мя, и согревает, и вся благая подает ми изобилно». Всегда и везде Господь. «А нынешнюю зиму потерпите толко маленко: силен Бог, – уже собак-тех (…) отдаст нам в руки», как отдал протопопу Пашкова [1720] .
1720
РИБ. Т. 39. Стб. 919–924 (1673 г.).
Это письмо было написано в начале зимы 1672/1673 г. Несколько позже Аввакум стал прилагать усилия к тому, чтобы доставить хоть несколько строк своим друзьям в Боровске. С этой целью он обратился к одному из своих друзей, Симеону, который запросил его о его состоянии и, вероятно, имел возможность как-то снестись с ними. И здесь снова звучит призыв к мученичеству: «Пойди же ты со сладким-тем Исусом в огонь! (…) Ну, голубки, там три отрока: а вас здесь трое же и весь собор православных с вами же! Не предстоящу пророку Даниилу со отроки в пещи, но духом купно с ними, тако и я: аще и отдален от вас, но с вами горю купно о Христе Исусе, Господе нашем». Притом в письме в начале и в конце содержатся два высказывания, исполненные изумительного смирения: «Горазд я, Семеон, есть да спать (…) Глуп ведь я гораздо, так, человеку ни к чему не годно: ворчю от болезни сердца своего». Были у Аввакума дни, когда он становился противным самому себе [1721] . Наконец, все еще не получая никаких известий, он уже криком души выражает свое беспокойство: «Свет моя, еще ли ты дышишь? Друг мой сердечный! Еще ли дышишь, или сожгли, или удавили тебя? (…) Чадо церковное, чадо мое дарагое Феодосья Прокопьевна, провещай мне, старцу грешному, един глагол: жива ли ты?» И этот суровый духовный отец, который ранее нередко почти грубо, с мужицкой жестокостью унижал важную боярыню, теперь воспевал ей, как дорогой сестре, величайшие похвалы, наполненные глубокого лиризма:
1721
Там же. Ст. 929–932.
«О, светила великия, солнца и луна Руския земли, Феодосия и Евдокея, и чада ваша, яко звезды сияющия пред Господем Богом! (…) Вы забрала церковная и стражи дома Господня (…). Вы два пастыря, – пасете овчее стадо Христово на пажитех духовных (…). Вы ангелом собеседницы и всем святым сопричастницы, и преподобным украшение! Вы и моей дряхлости жезл и подпора, и крепость и утвержение! (…) Язык мой короток, не досяжет вашея доброты и красоты; ум мой не обымет подвига вашего и страдания. (…) Воистину подобни Сыну Божию: от небес ступил, в нищету нашу облечеся и волею пострадал».
Юный Иван Глебович также упокоился в небесных селениях. Протопоп отдавался воспоминаниям о нем. Затем он переходил к основной теме. «С Феодором там себе у Христа ликовствуют». Затем, назвав юродивого, он сразу меняет тон: «Поминаешь ли Феодора? Не сердитуешь ли на него? Поминай-су Бога для, – не сердитуй! (…) Обо всем мне пред смертию покойник писал: стала-де ты скупа быть, не стала милостыни творить и им-де на дорогу ничево не дала (…) Да уже Бог вас простит! Нечево старова поминать: меня не слушала (…) Да што на тебя и дивить! У бабы волосы долги, а ум короток». Даже в заключении он не может вполне отказаться от прежней иронии: «Побоярила: надобе попасть в небесное боярство» [1722] .
1722
РИБ. Т. 39. Ст. 923–928.
Ближе всего к Аввакуму всегда были его жена и дети; затем ближайшим другом его сделалась Морозова. Но при этом он отнюдь никогда не пренебрегал прочим своим духовным стадом. Теперь, при внешнем успехе никонианской церкви, оставалось лишь то малое стадо, о котором говорит Христос. Но как только он счел момент благоприятным, по-видимому, в 1674 году, он направил своей пастве послание, исполненное советов и утешений.
«Возлюбленнии мои, ихже аз воистину люблю [1723] , други мои о Господи, раби Господа Вышнего, светы мои! Имена ваша написана на небеси!
Еще ли вы живы, любящии Христа, истиннаго Сына Божия и Бога, еще ли дышите?
Попустил их Христос, предал нас в руки враг. Уш-то я, окаянный, достоин ранам сим.
Жаль мне стада верных, влающихся и скитающихся в ветренном учении [1724] (…). Да что делать? Токмо уповати на Бога, рекшаго: не бойся, малое Мое стадо,
Не сего дни так учинилось – кораблю Христову влаятися, еже есть святей Церкви; но помяни, что Златоуст говорит: “Многи волны и люто потопление, но не бойся погрязновения, на камени бо стоим; аще каменю волны и приражаются, но в пены претворяются, каменя же вредити не может, еже есть Христа”.
1723
2 Ин. 1: 1.
1724
Еф. 4: 14.
1725
Лк. 12: 32.
Что делать, братия моя любимая? Потерпим со Христом, слюбится нам, а они постыдятся. Горе им, бедным, будет в день Судный; Судия бо близь, при дверех, сотворити кончину веку сему суетному. Горе тому, кто не внимает о прелести последних времен: зде есть терпение святых [1726] , иже соблюдают заповедь Божию и веру Исусову, якоже Лествичник Иоанн пишет: “Аще не вкусиши горчицы и опреснока, не можеши освободитися фараона”. Фараон есть диявол, а горчицы – топоры, и огнь, и висилицы.
1726
Откр. 13: 10.
А которые из нас строят, на тех нечего дивить: диявол тому виновен, а они были братия наша.
Станем, Бога ради, добре, станем мужески, не предадим благоверия! Аще и яра зима, но сладок рай (…). Отъята буди руки, да вечно ликовствует; такожде и нога, да во царствии веселимся; еще же и глава, да венцы увяземся. Аще и все тело предадут огневи, и мы хлеб сладок Троице принесемся. Не убоимся, братия, от убивающих тело, души же не могущих убити [1727] . (…)
Братий моих, – зде со мною под спудом сидят, – дважды языки резали и руки секли, а они и паки говорят по-прежнему; и языки такожде выросли Божиею благодатию. Вот, не смеху-ли достойно – диавольской умысл, паче же слезам, – не о нас, но о режущих! (…) Спаси их, Господи, имиже веси судбами, не вмени им за озлобление наше, пречистый Владыко!
Милинкие мои! Я сижу под спудом-тем засыпан. Несть на мне ни нитки, токмо крест с гайтаном, да в руках чотки, чем от бесов боронюся. Да что Бог пришлет, и я то съем, а коли нет, ино и так добро. О Христе Исусе питайся наш брат, живой мертвец, воздыханием и слезами, донеле же душа в теле; а егда разлучится, ино и так добрь, жив – погребен.
Воистину и на свободе люди-те в нынешнее время равны с погребенными. Во всех концех земли: ох, и рыдание, и плач, и жалость, наипаче же любящим Бога туга и навет сугубой, душевне и телесне. (…) Се ныне прибегаем в Твое, Владычице, теплое заступление, предстани нам в помощь (…), небесная Царице, Госпоже Дево, Богомати! (…)
Братия, светы мои, простите мя грешнаго и помолитеся о мне, и вас Бог простит и благословит, и наше грешное благословение да есть с вами неразлучно; вас, и жен ваших, и деток, и домашних всех целую целованием духовным о Христе и, пад, поклоняюся на плесны ног ваших, слезами поливаю. Спаситеся, светы мои, от рода строптиваго сего [1728] . (…)
Детей своих учите, Бога для, неослабно страху Божию, играть не велите. Ох, светы мои, вся мимо идет, токмо душа вещь непременна. (…)
Паки мир вам всем и благословение, благодать Господа нашего, Исуса Христа, Сына Божия, с вами, аминь» [1729] .
1727
Мф. 10: 28.
1728
Деян. 2: 40.
1729
РИБ. Т. 39. Стб. 807–811.
Глава XV
В земляной тюрьме. Последние годы (1675–1682)
I
Патриаршество Иоакима; смерть воровских узниц, взятие Соловков, смерть Алексея Михайловича
Поколения на Руси быстро сменялись: в середине последней четверти XVII века оставалось уже мало людей, живших при старой вере. После патриарха Питирима, в апреле, умер Иларион, митрополит Рязанский. Это случилось 6 июня 1673 года, в тот самый момент, когда он собирался удалиться в любимый им Макарьевский монастырь [1730] . 21 июня за ними в возрасте лишь 47 лет последовал добрый Федор Ртищев [1731] . 8 января 1674 года внезапно бросил свою кафедру епископ Александр. Он перешел на монашеское житие в Николо-Коряжемский монастырь и сообщил об этом царю лишь после того, как принял схиму: не соглашаясь на полное подчинение двору и не идя вместе с тем на открытый разрыв, он предпочел найти покой в иноческом уединении. В этом затерянном северном монастыре он и умер 17 декабря 1678 года [1732] . Митрополит Крутицкий Павел скончался 9 сентября 1675 года [1733] . Через шесть месяцев должна была наступить очередь и самого царя.
1730
Воздвиженский. Историческое обозрение Рязанской иерархии. С. 135–136; судя по его завещанию (там же. С. 136–150), Иларион был гонителем старины, не имевшим себе равных.
1731
Древняя российская вивлиофика. V. С. 63–67 (Житие Федора Ртищева).
1732
Известия Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете. 1908. XXIV. С. 95–101. Лебедев (Труды 4-го Археологического съезда. С. 103–105) фиксирует его смерть по книгам монастыря.
1733
Московский некрополь. II. С. 387. Панегирик умершему был произнесен Симеоном Полоцким (ЧОИДР. 1886. I. С. 605).