Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
Псалом 41, как говорит Аввакум, учит тому, чтобы не отчаиваться во время преследований.
Псалом 44 объясняется в общем смысле до стиха 18. Затем, без видимой причины, Аввакум вспоминает героев, которые сами идут в огонь во славу Господа. Он, который обычно учит ненавидеть не людей, а дьявола, приходит в состояние крайнего гнева, называя никониан собаками, Никона – чародеем, который околдовал людей и паче всего царя! Он ему польстил, называя его в сочиненных им ектениях «благочестивейшим», а несчастный и право подумал, что нет такого святого, как он! Подобно Навуходоносору действует! И даст ли ему еще Бог покаяние после того, как он пролил столько крови!
«В коих правилах писано царю церковью владеть и догматы изменять (…)? Толко ему подобает смотрить и оберегать от волк, губящих ея, а не учить, как вера держать и как персты слагать. Се бо не царево дело, но православных архиереов и истинных пастырей (…), не тех (…) пастырей, иже и так
Далее он обращается к царю: «Кайся вправду Манасия (…) Виждь, начальних согрешения какову беду миру наносит (…) Престани-де, государь, проливати крови неповинных; пролей в то место слезы (…), расторгни узы седящих в темницах и изведи живых закопанных в землю; припади к коленом их с покаянием, да умолят о тебе Бога».
Вспоминая трех узниц, Аввакум не может удержаться от того, чтобы не воспеть им хвалу. Не бойтесь ничего, венцы небесные вас ожидают!
Но эти обращения к дорогому его сердцу царю Алексею не остаются отвлеченными мыслями; он облекает их в форму непосредственного призыва, в своего рода письма – правда, так и не отправленные. «Вот, царю! – такова основная мысль этого воззвания, – коли тебя притрапезники-те твои Давыдом зовут, сотвори и ты Давыдски к Богу покаяние о себе».
«Рцы по рускому языку: Господи помилуй мя грешнаго! А кирелеисонот отставь; так елленя говорят; плюнь на них! Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком; не уничижай ево и в церкви, и в дому, и в пословицах. (…) Любит нас Бог не меньше греков; предал нам и грамоту нашим языком Кирилом святым и братом его. Чево же нам еще хощется лутче тово? Разве языка ангельска? (…) Да аще бы и ангельски говорили – Павел рече, – любве же не имам, бых яко медь звенящи (…). А ты, миленькой, посмотри-тко (…). Всех ли християн-тех любишь? (…) Меня хотя и не замай в земле-той до смерти моей; иных-тех распусти (…). Сын твой после тебя распустит же о Христе всех страждущих и верных по старым книгам (…). Тако глаголет Дух Святый мною грешным, рабом своим: и здесь то же будет после тебя! И ты послушай меня, зделай доброе при себе, дондеже еси в животе» [1788] .
1788
РИБ. Т. 39. Стб. 475–477.
Есть еще время для покаяния.
От псалмов Аввакум переходит к IX главе Книги Притчей, к главам IV и V Премудрости Соломоновой, к XII, XXXV и LV главам Книги пророка Исаии. И здесь снова он строго следует тексту, кое-где перефразируя его, извлекая из него поучение, цитируя по памяти ту или другую проповедь Иоанна Златоуста или отрывок из Лествицы или используя ту или другую подходящую притчу из Алфавита, но он лишь ждет удобного случая, чтобы подробно изложить старую веру, преподать полезные советы верным или высказать резкие угрозы по адресу еретиков. Вот в одном месте мы видим рассуждение о семи просфорах, прерываемое яркими и резкими обличениями никониан. Далее говорится о христианской любви: «своего врага люби, а не Божия; бранись с еретиком; не всякий мир добро. Далее идут поощрения и утешения: торжество неверных будет непродолжительным – смерть принесет нам покой и отдых. Слава Ти, Господи, вот и конец тебе подходит, старче! Умираешь-то ведь один раз. Далее идет параллель между христианской жизнью христиан и роскошествованием новолюбцев; вслед за этим чудотворным обретением мощей святого Иринарха он оправдывает закономерность защиты Соловков; наконец, он снова утверждает веру в Святую Троицу.
Оставляя пророка Исаию, Аввакум снова возвращается к вопросу о книгах: все книги, напечатанные при патриархах Филарете и Иоасафе и ранее, являются добрыми и непорочными; что касается книг, изданных при патриархе Иосифе, порицать их нельзя, но в них и хорошее, и плохое: «есть кое-чему перемена, не ересью кладено, но высокоумием» [1789] . Тем более киевские книги должны читаться критически: «с разумом сия подобает прочитати книги». Ранее он хвалил огулом все книги, изданные до Никона: очевидно, споры с Федором, тревожные вопросы, задаваемые верующими о тех или других расхождениях, позволили ему увидеть правду: что Наседка и его сподвижники совершили глубокую и смелую реформу.
1789
Там же. Стб. 532.
Чтобы составить заключение сборнику, который он имел в виду, именно своей «Книге толкований», Аввакум составил более общее «Нравоучение, како житии в вере Христове» [1790] . Отчасти это было повторением старых нравственных указаний, рассыпанных по различным книгам вплоть до Алфавитов.
1790
«Нравоучение» содержит измененное толкование притчи о нанятых делателях, которым заканчивалась «Книга бесед» (сопоставление текстов показывает, что текст «Книги бесед» является более ранним, см.: Бороздин. С. 238–243).
1791
«Книга толкований» (РИБ. Т. 39. Стб. 427–562) датируется по нескольким высказываниям: Стб. 470: «А в нашей Росии в 20 в 3 лета, отнележе враг развратил Церковь и внесены быша еретическия уставы»; Стб. 522: «От вас в осаде сидят седмь годов». Это указывает на конец 1675 г. или начало 1676 г., на время, предшествующее получению в Пустозерске известия о смерти царя Алексея.
III
Узники при новом царствовании: челобитная Аввакума царю Федору; обманутые надежды и послание Симеону-Сергию
В то время, когда Аввакум писал эти строки, царю было уже поздно раскаиваться, а верующим извлечь надлежащий урок из защиты Соловков.
В конце июля 1675 года святые соловецкие чудотворцы явились дьякону Федору, и он решил три дня не спать, не есть, не пить, чтобы вымолить освобождение монастыря. Немного позже, смотря из своего оконца на запад, он трижды услышал, при полном отсутствии грозы или ветра, три громких залпа, как бы от трех больших пушек. 27 ноября ему явилась Морозова, прося его молиться за нее. Скоро эти два знамения оправдались. В тот день, когда он узнал о взятии Соловков, дьякон отложил совершение своего молитвенного правила, так он возроптал на Бога: «Не хощу уже впредь просити у Тебе ни о чем, ни псалмов пети, токмо едино: Создавый мя, помилуй мя, глаголати, да буди воля Твоя!» Когда он произносил эти слова, то услышал, что его ангел-хранитель плачет, и он раскаялся.
Осенью 1676 года в Пустозерск прибыли десять узников из Соловков, которые рассказали о предательстве Феоктиста и о расправе, учиненной Мещериновым [1792] . Казалось, все эти жертвы навлекли смерть и на царя. Но старая вера потеряла свою цитадель! Ересь снова торжествовала. Как надлежало расценивать это?
Сам протопоп Аввакум не пережил ни глубокого разочарования, ни, тем более, отчаяния дьякона Федора. Прошли те безумные годы, когда на Ангаре, под кнутом, он роптал на провидение. Напротив, он пытался убедить самого себя в том, что новый царь исправит ошибки своего отца. Он написал «треблаженному» «свету-свитилу рускому царю» послание, начинавшееся с очень покорных и очень ласковых выражений. В этом послании он умоляет выслушать его: «Аще не ты, по Господе Бозе, кто нам поможет?» Но затем, вспомнив опустошение церкви, он внезапно меняет тон:
1792
Материалы. VI. С. 91–94. Присутствие в Пустозерске этих десяти соловецких узников подтверждается письмом местного воеводы в Москву в связи со смертью одного из них в октябре 1680 г. (РГАДА. Приказные дела новой разборки (ф. 159). № 1128. Л. 249–255).
«Святители падоша и все священство еле живо – Бог весть! – если не умроша. (…) Спаси, спаси их, Господи, имиж веси судьбами! (…) А что, государь-царь, как бы ты мне дал волю, я бы их, что Илия пророк, всех перепластал во един час. Не осквернил бы рук своих, но и освятил, чаю. Да воевода бы мне крепкой, умной – князь Юрий Алексеевич Долгорукой! Перво бы Никона-того собаку, разсекли бы начетверо, а потом бы никониян-тех (…) Бог судит между мною и царем Алексеем: в муках он сидит, слышал я от Спаса».
Теперь государственными делами управлял Долгорукий. Не без дипломатической ловкости он обращается и к нему: «Мои вы все князи и бояре; отступником до вас нет дела. Говорите Иоакиму-тому патриарху – престал бы от римских законов: дурно затеяли – право! Простой человек Яким-от тайные-те шиши, кои приехали из Рима, те его надувают аспидовым ядом. Прости, батюшка-Якимушка! Спаси Бог за квас, егда напоил мя жаждуща (…) с Павлом и Ларионом». После этого вольного отступления он напоминал, что чаша Божьего гнева уже полна до краев. В конце письма он просил у юного царя прощения и благословлял его [1793] .
1793
РИБ. Т. 39. Стб. 767–770. Все послание в целом и некоторые его выражения в частности объясняются лишь при том предположении, что оно было отправлено вскоре после сообщения о вступлении Федора на царство.