Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
Причиной, вызывавшей эти раздоры, были, вероятно, различные отголоски посланий, написанных Аввакумом и Федором и распространенных среди различных христианских общин. Теперь все это касалось не только неизвестных лиц: вовлеченными в спор оказались Ефрем Потемкин и Игнатий Соловецкий. Вопрос приобретал неожиданную широту. Игнатий проповедовал уже давно, одинаково, как и его собратия, что «титло» Исус Назорей Царь Иудейский (ИНЦИ), появившееся на крестах со времен Никона, соответствующее латинским начальным буквам I.N.R.I., вместо букв ИС ХС уничижает Сына Божия, низводя его до простого человека [1815] . Между прочим, тот же Игнатий, по-видимому, поддался арианству, подчиняя Сына Отцу [1816] . Что же касается Ефрема, то можно было заключить из его формулировок, что Бога можно изобразить или определить человеческими выражениями [1817] . Это имело отношение к тому сравнению, с помощью которого Федор пытался объяснить Троичность. Человеческая душа одна, однако она трехсоставна: разум, речь и дух, и речь рождается дважды, сначала невидимо в недрах разума, а затем плотски исходит из уст [1818] . Аввакум не допускал этого антропоморфного богословия, и, таким образом, возник спор о природе души; протопоп, будучи твердым реалистом, утверждал, что она едина, а не трехсоставна и, между прочим, до некоторой степени имеет плотские черты, развивая материальную энергию; следовательно «не по естеству божественному душа имать естество» [1819] .
1815
Игнатий еще в бытность свою екклесиархом в Соловках направил царю по этому поводу челобитную (Смирнов. Внутренние вопросы. С. 045–047),
1816
РИБ. Т. 39. Стб. 627. № 5.
1817
Там же. Стб. 582. Ранее, в 1666 году, Ефрем выражал мнение, что при Втором пришествии Бог-Отец будет иметь свой язык, у Сына будет другой и у Духа Святого – третий (ГИМ. Синодальное собр. свитков. № 1161).
1818
РИБ. Т. 39. Стб. 579.
1819
Там же. Стб. 585.
Раздумывая над другими предметами, оба противника, естественно, обнаруживали новые расхождения.
В начале Литургии верных Великий вход, когда священник и дьякон несут чашу и дискос с жертвенника на престол, всегда сопровождается в восточных литургиях необычайной торжественностью: каждением, пением Херувимской, торжественным шествием духовенства, паде нием ниц присутствующих; эта торжественность доходит до такой степени, что русское благочестие смешивало в своем благоговении несомые просфоры, в этот момент лишь просто приготовленные для освящения, с уже освященными Святыми Дарами. Никон в своей «Скрижали» указал на это заблуждение и запретил падение ниц во время Великого входа [1820] . Никита же в своей Челобитной протестовал против этого, доказывая и повторно утверждая, очень категорически, что в этот момент «те переносимыя тайны самое тело Христово, иже нас ради на кресте закланное, и самая его боготочная кровь» [1821] . За его Челобитной последовала большая Соловецкая челобитная [1822] . Очень внушительным доводом в подтверждение этого представления служили слова Херувимской: «Всякое ныне житейское отложим попечение, яко Царя всех подъемлюще…» Федор очень правильно рассуждал, что хлеб и вино могли пресуществляться в Тело и Кровь Христовы только в силу установленных слов, произносимых над ними священником. Между прочим, это было ясно написано в книгах, почитаемых всеми старообрядцами, как, например, в «Кирилловой книге» и в «Катехизисе» Петра Могилы и т. д. Аввакум и Лазарь возражали, вероятно, что это значило говорить, как Никон и книга «Жезл правления», и утверждали, что с момента проскомидии пресуществление уже было совершено. Федор был подкреплен в правильности своего положения видением. Он уточнил, что торжественное шествие во время Великого входа является знаком почитания креста, печать которого находится на просфорах, и благоговейного поклонения перед снятием с Креста и положением во гроб, которые и изображаются шествием, и что, несмотря на высказывания некоторых никониан, такое отношение должно продолжать существовать по-прежнему [1823] . Его противники не признавали себя убежденными, причем это было не из-за упрямства или вздорности с их стороны, но скорее из-за некоторой религиозной интуиции, которая не находила себе надлежащей формулировки, ибо и современные литургисты не могут объяснить Великий вход иначе, как воспоминанием о тех временах, когда на престол приносили частицу Святых Даров, освященную на предыдущей литургии [1824] .
1820
Скрижаль. Л. 312.
1821
Материалы. III. С. 270–271.
1822
Материалы. VI. С. 128–130.
1823
Там же. С. 128–130.
1824
Dom Moreau. Les liturgies eucharistiques. Bruxelles, 1924. P. 134, h. 1. Федор не предполагал, что его столь логическое и столь обоснованное мнение вскоре будет определено в Москве как «латинская ересь».
Федор проповедовал, что единственное основание церкви – это Христос. Аввакум же, который также остерегался впасть в «латинскую ересь», все-таки не мог забыть слов: «Ты еси Петр, и на сем камне созижду церковь Мою». Без сомнения, вина Федора была в односторонности, так как мало верится, чтобы Аввакум видел в Петре единственное основание церкви, помимо Христа; но по этому поводу у нас нет других сведений [1825] .
Наступил момент – это, очевидно, было в конце 1676 года – когда Федор счел необходимым ответить на критику или на ложные толкования, дабы утишить сомнения своих друзей и своего сына Максима; с этой целью он решил изложить свои мысли на бумаге. Он очень добросовестно изложил весь ход и содержание дискуссии, сделав это очень подробно и с приведением доказательств на приблизительно ста пятидесяти листах. Фактически он написал целую книгу. Затем он предложил Аввакуму ознакомиться с ней. Заключенные много рассуждали об этом: по ночам они выползали через слуховое окно из своих подвалов и встречались в некоторого рода дворе, огороженном частоколом. Аввакум отказался принять его доводы. Через некоторое время, когда дьякон находился еще во дворе, он пожаловался на него сотнику Андрею. Последний питал давнюю неприязнь к Федору, который когда-то донес на него за его растрату подотчетных сумм. Сотник сейчас же направил к Федору стрельца, который схватил его на дворе голым. Его, находившегося в стоячем положении, избили до крови двумя большими цепями, затем, связав ему руки за спиной, привязали к стене и оставили на два часа на снегу. Его соузники и единомышленники по вере смотрели на него. В это время стража обыскивала его тюрьму и захватила его бумаги. Протопоп купил их, вырвал оттуда три или четыре листа, которые потом и послал на Русь, чтобы убедить верующих в обоснованности своих обвинений. Федор запротестовал и потребовал, чтобы Аввакум послал его работу целиком. Протопоп не только отказал ему в этом, но и уничтожил весь труд.
1825
Материалы. I V. С. 97, 130–131. Аввакум цитирует текст Евангелия от Матфея (Мф. 16: 18–19), относительно креста Петрова см.: РИБ. Т. 39. Стб. 824, 271.
Бедный Федор был чрезвычайно огорчен: его слуховое окно было закрыто решеткой, он сам был отвергнут всеми. Он был утешен видением. Ему явился Христос в том виде, в каком Он изображен на паперти Благовещенского собора [1826] . Затем он послал царю жалобу, но протопоп не остался у него в долгу. Настала весна и оттепель. В этот момент вода залила подземелье, и узники в продолжение шести недель или двух месяцев стояли в воде до колен. Аввакум внушил одному стрельцу мысль вырыть желобок по направлению к тюрьме дьякона, и она еще больше оказалась залита водой. Это было 29 мая, день праздника св. Феодосии. Федор вспомнил об этом и обратился к заступничеству новой мученицы Феодосии Морозовой. И сейчас же произошел шум, и вся вода в течение четверти часа была поглощена землей. Так рождалось почитание новых исповедников веры [1827] .
1826
Материалы. VI. С. 131–132.
1827
Федор сообщил о чуде в послании своим единоверцам, которое сохранилось до нашего времени в списке, относящемся к более позднему времени, но оно несет на себе отпечаток подлинности (Барсков. С. 155: 21–156: 17; 363–364).
Произошло это в 1677 году. После того как вся надежда на возврат на Русь была потеряна, оба противника взялись, каждый со своей стороны, за работу для тех, кто был на свободе, равно как и для потомства. Федор с помощью черновиков, которые у него остались, почти совершенно восстановил свой труд, добавив туда рассказ о последних событиях, придав всему сочинению форму длинного послания «к сыну Максиму и прочим сродникам и братьям по вере». Когда острота чувства гнева прошла, он вспомнил об их общем враге – никонианах– и добавил к своему письму вторую часть о разных прежних предметах спора: в частности, о необходимости именовать «истинным» Святого Духа в Символе веры. Здесь он добавлял тринадцать новых доказательств, извлеченных им из древних рукописей, о которых он лично справился. Далее, он говорил о крестном знамении, об аллилуие, наконец, о близком пришествии антихриста. Это была старая, общая доктрина старообрядцев, ничем не отличавшаяся от доктрины Аввакума, но часто основанная на оригинальной аргументации, изобилующая разного рода новыми размышлениями. Федор написал бы еще больше, но у него не хватило бумаги. Позднее он смог ее раздобыть и снова принялся за работу: теперь он напоминал о начале раскола, о несправедливости Никона и соборов, подчеркивал роль Павла, Илариона и Иоакима, все это он делал с тем, чтобы доказать, и не раз, что клятва, наложенная ими на старообрядцев, обратилась против них же самих. Он сближал теперешних исповедников веры с исповедниками первоначальной церкви, излагал свой взгляд относительно необходимости страдать вплоть до мученичества; все это он излагал легким языком, ясно, со знанием церковной истории, с находчивостью,
1828
Материалы. VI. С. 90–137, 138–192, 192–261. Третья часть написана в то время, когда о смерти Александра Вятского (17 декабря 1678 г.) было уже известно, то есть самое раннее в 1679 году, но первые две части могли быть начаты много раньше.
В то время как Федор писал свое разумное, дельное, но не столь приподнятое по тону защитительное сочинение, терявшее свою остроту ввиду рассмотрения других тем, более общего характера, Аввакум писал также, но писал он в совершенно ином тоне. Он не терял времени на жалобы и апологии: он пламенно изливал свое негодование и свое презрение, издевался, ругался, указывая довольно правильно ошибки этого молокососа [1829] , чтобы высмеять его и дать восторжествовать своему учению. Если бы эти средства были пущены в ход при обыкновенной полемике, они, с точки зрения нравственности, подлежали бы осуждению. Но негодование, ругательства и издевательства были поразительно искренними. У протопопа на самом деле было чувство, что его духовный сын, за которого он отвечал, путался в представлении о Святой Троице, заключал Слово в Лоно Пресвятой Девы, предавал Христа умершего злым духам, повторял ереси Савеллия и Ария. В его ответной жалобе чувствовалась тройная страстность поборника истины, руководителя душ, которому оказано неповиновение, и чувство неумелого богослова, сбившегося с правильного пути в слишком трудных проблемах. Эта страстность объясняет побудительный мотив всей работы и само поведение протопопа по отношению к своему противнику.
1829
Можно было предположить, что он все-таки располагал текстом Федора: разорвал ли он на самом деле его «тетрадь», как это утверждал Федор?
Рассказ Федора по прочтении его кажется правдивым, но чтобы правильно судить о нем, нельзя вывести окончательного заключения, не выслушав и противную сторону: как знать, не были ли опущены некоторые обстоятельства, не объяснял ли пострадавший неправильно то или другое поведение, не преувеличивал ли он ту или иную погрешность? Однако задаешь себе вопрос, каковы же были обстоятельства, которые могли бы оправдать донос на товарища по заключению? Аввакум молчит об этом. Порой он позволяет себе поддаться гневу; он раскаивался в этом, карал себя, и он нам открыто в этом признавался. На этот раз, очевидно, он был во власти (но безотчетно) своего страстного темперамента и думал, что он служит истине. Это как будто единственный случай, когда мы застигли его в разгаре его «огнепального» темперамента, который заставил его опуститься до уровня его века, ибо в те времена донос применялся широко, без всякого стыда и зазрения совести. Но если действие было то же, то причина, побудившая его на это, не имела в себе ничего низкого: он был совершенно уверен, что «письма» еретика Федора «были вручены ему Богом» [1830] .
1830
РИБ. Т. 39. Стб. 633. Можно считать доказанным, что тетрадь, попавшая в руки Аввакума, очутилась у него без согласия ее владельца.
По окончании составления своей книги Аввакум отправил ее своему верному ученику со следующей надписью: «Приими, Сергий, вечное сие Евангелие, не мной, но перстом Божиим писано» [1831] . Итак, теперь перед нами не пастырь, не наставник, который обучает свою паству, но своего рода пророк, непосредственно вдохновленный Богом. Это чувство не было совершенно новым у Аввакума, разве он не был всегда человеком, избранным Богом, спасаемым, руководимым, наказуемым и благословляемым Божеством? Разве он в минуты своих нравственных терзаний не любил отождествлять себя со святым апостолом Павлом? Разве он не отметил в своем Житии, что дочь его, ребенок, спасла его, «пророка», от смерти? [1832] Ирония, с какой он приписывает себе это качество пророка, так же как и искреннее смирение, не лишали его глубокой веры в предназначенную для него высокую миссию, связанную с Божественным вдохновением. Стремление к сохранению полноты физической, интеллектуальной и нравственной жизни требовало от заключенных в пустозерской тюрьме громадного и длительного напряжения, и это сверхчеловеческое напряжение должно было чисто роковым образом у такой личности, какой был Аввакум, преувеличить убеждение в его пророческом призвании. Но было бы совершенно неправильным заключить из этого, что ясность его ума была омрачена и что отныне нам приходится иметь дело только с фанатиком, с одержимым, не признававшим более ни разума, ни меры. Он остался и впредь таким же осторожным в своих советах, таким же уравновешенным в своих руководствах, таким же близким к реальной жизни, каким он был всегда.
1831
Материалы. VIII. С. 238–239. «Евангелие вечное» (РИБ. Т. 39. Стб. 577–650) является хорошо составленным сочинением, разделенным на три следующие части: 1. Мысли Федора относительно Пресвятой Троицы, Христа и о природе души; 2. Определение Аввакумом сущности Божества, его природы и его ипостасей; 3. Вопрос о нисхождении во ад. (Относительно подлинности рукописи, а также датировки (1679 год) см.: РИБ. Т. 39. С. XXXVI–XLI.
1832
Житие. Редакция В. Л. 87.
V
Переписка Аввакума с христианскими общинами; текущие проблемы: отношения с официальной церковью, брак, самосожжения
Новое царствование не внесло никаких изменений в положение различных христианских направлений. Преследования продолжались. Но и преследуемая старая вера продолжала жить.
Очевидно, в это-то время попала в немилость тетка царицы Натальи, урожденной Нарышкиной, – Евдокия Нарышкина, вдова Федора Нарышкина, холмогорского воеводы. Эта большая боярыня, шотландка по рождению, дочь некоего Петра Гамильтона, перешла в старую веру. Она удалилась со своими детьми и своими людьми к своей матери в Лобачево Алатырского уезда. Но в 1678 году десять алатырских стрельцов, сменявшихся ежемесячно, были поставлены на постой в Лобачево. Это было сделано специально, чтобы запретить всякие сношения между опасной пропагандисткой и внешним миром. Выведенная из себя этим надзором, она стала преследовать Даниила Чернцова, начальника стражи: избила его, таскала его за бороду, даже высекла его жену. Затем, в один прекрасный день, 29 июля, весь дом ее со всеми домочадцами исчез и укрылся в лесах. Два года спустя Нарышкиных нашли недалеко от местечка Пустынь Арзамасского уезда: они занимали на поляне, в самой гуще леса, обширное двухэтажное помещение, которое, по-видимому, служило для верующих местом встреч и богослужебных собраний [1833] .
1833
Впоследствии нашли на месте нахождения этого дома треножник, медную кастрюлю, две серебряные ложки и печать для просфор с восьмиконечным крестом (Пискарев П. // Нижегородские губернские ведомости. 1849. № 67. С. 267–268).
Другая большая боярыня тоже была верна старой вере, или, может быть, даже наново приняла ее; это была Анна Иларионовна, вышедшая замуж за Якова Хилкова, одного из сыновей того князя Василия Хилкова, который был воеводой в Тобольске в бытность там Аввакума в 1653 году. Духовным отцом у нее был прежний исповедник Феодосии Морозовой поп Прокопий. Этот Прокопий, будучи арестован в 1672 году со своей духовной дочерью, провел полтора года на покаянии в Толгском монастыре, затем в 1674 году был отпущен митрополитом Павлом. По возвращении в Москву он творил крестное знамение по-новому, но вскоре указательный палец начал гнить, и он впал в сомнение. Он перечел Требник, Стоглав, Катехизис, Псалтыри: повсюду он видел анафему, произносимую в адрес тех, кто не крестился двумя перстами. Тогда он начал странствовать по скитам Заволжья и пришел в Кинешму, где старая вера была все еще нетронутой. Затем он вернулся в Москву и поступил на службу к княгине Хилковой. Он служил для нее церковные службы по старым обрядам; также и другие верующие, без сомнения, группировались вокруг него. Во всяком случае, когда умерла в Вязниках дочь Замятни Леонтьева, юная Евдокия, заставившая принять старую веру портного Иосифа и Авраамия и сейчас же вслед за этим вынужденная отказаться от старого благочестия, именно он отправился за ее телом и привез его в ее родное село Леоново близ Москвы. Там, чтобы не возбудить сомнений, он произвел ее погребение под именем некоей Дарьи, а затем несколько раз приезжал туда, чтобы служить панихиды. Евдокия, таким образом, всегда оставалась верной старой вере: влияние Аввакумова ученика не так-то легко исчезало! Когда все это в 1681 году узнали, то Прокопия и Анну арестовали [1834] .
1834
Показания изверженный из сана Прокопия в 1688 году (ДАИ. XII. С. 203–205. № 17) и приказ о расследовании 1686 года (Русская старина. 1912. № 12. С. 674–675).