Протопоп Аввакум и начало Раскола
Шрифт:
Что, может быть, с 1652 по 1676 год менее изменилось, так это состав соборного клира: два священника, один дьякон, один дьячок и один церковный сторож. В 1676 году у протопопа была усадьба приблизительно в 2000 квадратных метров [677] . Усадьба Аввакума была, очевидно, не меньше. Там, без сомнения, находился, помимо жилищных и служебных построек, духовный приказ, о котором перепись нигде в другом месте не упоминает. Туда протопоп и призывал своих подчиненных, чтобы сообщать им постановления патриарха. Там же он их и принимал по всем вопросам [678] или делал им выговоры; там же он получал сборы, которые надлежало посылать в Москву, и вел их запись; там он в известной мере выполнял роль мирового судьи в области духовных и нравственных дел, что входило в его обязанности. «Десятина» Юрьевца была обширна: помимо города и предместий, она распространялась на семь приходов [679] . Это была одна из самых крупных протоиерейских единиц патриаршей области [680] .
677
Там же. С. 80–81.
678
Мы видим, например, как в 1668 году
679
Шимко нашел, что, согласно книгам Патриаршего казенного приказа, здесь в 1628 году было 48 церквей, в 1657 году 93 церкви и помимо этого 31 часовня (Шимко. Патриарший казенный приказ. С. 119).
680
В 1658 году в Костромском благочинии было только 90 церквей, в Темниковском – 40, в Дмитровском – 71, в Можайском – 19, в Юрьевском – 86, в Галичском – 33 и т. д. (Николаевский. Патриаршая область).
Некоторые соборы получали от царя ежегодную дотацию (ругу) или деньгами, или натурой, кроме того, еще масло, воск и вино для церковных служб. Нам неизвестно, пользовался ли Юрьевец этими особыми дотациями. Так или иначе, некоторые протопопы имели и другие источники доходов. Так, мы видим, что в 1676 году протопоп Федор Иванов владел на базарной площади двумя лавками, приблизительно в 8 метров длины (по фасаду 8 метров и 4 метра в ширину). Может быть, это было чисто личное владение [681] . Собор сам по себе собирал 232 копны сена на левом берегу Волги, а также вдоль Унжи [682] . Царь уступил собору пополам с приходом церкви Покрова право взимать пошлину за причал судов на Волге [683] . Эти источники доходов существовали, без сомнения, и во времена Аввакума.
681
Виноградов. Писцовая и межевая книги по г. Юрьевцу Поволжскому. С. 144.
682
Там же. С. 169–184.
683
Там же. С. 157.
Но в особенности собор в Юрьевце существовал на средства различных церковных поступлений. После того, как была выстроена новая церковь, в ней обедню можно было служить только на престоле, освященном епископом. В действительности благословение сводилось к помещению на престол плата, на котором с одной стороны вместе с крестом и орудиями Страстей были вышиты дата его освящения и имя иерарха, с другой же стороны плата влагалась зашитая в шелковую материю частица святых мощей. Этот плат с мощами назывался антиминсом [684] . Протопоп раздавал в своем благочинии антиминсы и взимал за каждый полрубля. Затем были еще даяния со стороны воеводы во время Рождества, когда отправлялись к нему всем причтом на «славление» [685] . Были еще и даяния верующих, связанные с наступлением определенных дат в году, плата за заказные обедни и молебны, как в церкви, так и на дому, а также и небольшие денежные приношения за причастие и другие таинства. Все это вносилось в общую кассу собора и распределялось согласно принципам, о которых нам мало что известно; большая часть отдавалась протопопу, остальное служащим священникам и церковнослужителям [686] . Материальное и социальное положение Аввакума было гораздо лучше, чем в Лопатищах, и он не отказывался вместе со своей семьей пользоваться всеми законными преимуществами. Он ведь не давал обета бедности. Зная его характер, можно предполагать, что он не старался особенно приумножать доходы; он не выжимал ничего из своей паствы и не обделял ничем своих подчиненных. Только обязанности его теперь были двойные: он был посланцем боголюбцев для выполнения церковной реформы и вместе с тем уполномоченным по сбору патриаршего налога.
684
Относительно антиминсов в русской церкви см.: Никольский К. Об антиминсах в православной русской церкви. СПб., 1872 (с иллюстрациями); Древности. Труды Московского археологического общества. 1909. XXII. 2. С. 268–275 (иллюстрации). 1916. XXV. С. 62–66; Покровский А. Н. // Вестник археологии и истории. 1914. XXII. С. 3–4.
685
Шмелев. Из истории московского Успенского собора. С. 109–110.
686
Как правило, протопоп получал два дохода простого священника, священник – два дохода дьякона (Шмелев. Из истории московского Успенского собора. С. 59–60).
Протопопу надлежало собирать плату за бракосочетания [687] . В особенности он должен был выдавать венечную память и получать за нее следуемое. Венечная память писалась так: «От протопопа Аввакума с причтом попу такому-то такой-то церкви. Получили мы просьбу от юноши (имя рек) такого-то села: он выбрал себе жену (имя рек). Ты соберешь сведения на их счет: не имеется ли у них родства кровного или по свойству, или духовного, и после расследования благословишь их. Такого-то числа» [688] .
687
В принципе плата взималась и венечная память выдавалась выбранными от клира: настоятелем и его ближайшими помощниками, но, по видимому, в отдельных местах и в определенные моменты эти функции передавались светским десятникам, а также игуменам и протопопам (Шимко. Патриарший казенный приказ. С. 31). Относительно этого сбора см. выше главу I.
688
Согласно тексту, упомянутому Шмелевым (Шмелев. Из истории московского Успенского собора. С. 103).
Повенчанные вносили священнику таксу – два алтына, доходившую порой до 4 и 6 алтын, если дело шло о втором или третьем браке; сверх этого, гербовый сбор в 3 деньги; священник, в свою очередь, передавал протопопу собранные деньги и последний регистрировал их, чтобы отдать в них отчет в патриаршую казну [689] . Но случалось, что жених и невеста либо
689
ААЭ. III. № 258; Шимко. Патриарший казенный приказ. С. 191–192; Шмелев. Из истории московского Успенского собора. С. 99–103.
690
Николаевский. Московский Печатный двор // Христианское чтение. 1891. I. С. 150–151.
Все городские священники и дьяконы и даже представители черного духовенства должны были принимать участие в богослужении в соборе, у каждого была в нем своя седмица, а порой, по-видимому, они обязаны были присутствовать на богослужениях соборно, чтобы сделать службу особенно торжественной [691] . Принимая во внимание его обычный образ поведения со служителями своей собственной церкви, надо думать, что Аввакум крепко держал их всех в узде.
Он приступает к служению утрени один, ожидает пока не придут другие. «Они просят прощения; хорошо, да простит им Бог! Но если кто-нибудь притворяется дурачком, – посадить на цепь! Не доводите меня до гнева!»
691
Стоглав, глава XXIX (Le Stoglav. P. 84–85); Прилежаев. Новгородская Софийская казна. С. 53. Соборное служение всего причта и вызвало к жизни слово «собор».
Все выполняется строго согласно богослужебным книгам, без спешки, по уставу, и ни одна часть богослужения не перекрывает другую, все исполняется единогласно, будь то обедня, канон или же совершение таинств. Нет более добавочных слогов, никакой колоратуры, ни «хомоний», ни «аненаков» – священные тексты поются так, как они произносятся. Таким образом, все верующие могут следить за службой и все понимать. Тем хуже, или скорее тем лучше, думает Аввакум, если служба длинная [692] .
692
РИБ. Т. 39. Стб. 855–856.
Так прошло почти два месяца, относительно которых у нас никаких подробных сведений нет. Много позднее, в своей тюрьме на берегу Ледовитого океана, Аввакум, окидывая как бы с высоты птичьего полета свои прошлые чувственные терзания, описывает их своему ученику Симеону несколькими живыми чертами:
«А во церковь иду, а тово и гляжу, как нападут. А в церкве стою, паки внутренняя беда: безчинства в ней не могу претерпеть. Безпрестанно ратуюся. С попами пьяными, и с крылошаны, и с прихожаны. Малая чадь, робята в церкви играют, и те душу мою возмущают. Иное хощу и промолчать, ино невозможное дело, – горит во утробе моей яко пламы палит. И плачю, и ратуюся. А егда в литоргею нищия по церкве бродят и не могу их унять, и я им кланяюся, и денег посулю, велю на одном месте стоять, а после обедни и заплачю. А которые бродят и мятежат людми, не послушают совета моего, с теми ратуюся, понеже совесть нудит, претерпеть не могу. (…) Вошед в церковь, ов смеется, ин празднословит и плищь счиняет во время соборнаго моления, и инже, разгордевся, устав церковный пременяет; а ин иная непотребства (здесь, очевидно, речь идет о соборном притче. – Прим. авт.); стоящи же в церкве яко изумлении и неми, и глуси, и слепи, слышавшее не слышат и видевши не разумеют, ни болезнуют о разлучении церковнаго устава; вси бегуны, вси потаковники, вси своя си ищут, а не яже суть Божия. Аз же глаголю и повелеваю на мятежника церковнаго всем верным руки возложити и далече от церкви отгнати паче онаго варвара (речь идет о скифе, о котором Иоанн Златоуст говорит в нравоучении в «Беседах апостольских», Аввакум упомянул о нем выше. – Прим. авт.); и дондеже в покаяние придет, ни на праг церковный не попущу таковому возступити. Церковь бо есть небо, церковь Духу Святому жилище (…). Егда возступил еси на праг церковный, помышляй, яко на небо взыде, равно со ангелы послужити Богу» [693] .
693
РИБ. Т. 39. Стб. 564–566 (написано около марта 1677 года).
Мы позволяем себе думать, что многие черты из сказанного касаются Юрьевца. Аввакуму приходилось вступать в бой по поводу всего: по поводу беспорядков в церкви, пьянства, шедшего в городе; из-за народных увеселений, из-за обманов, которые творились в ущерб патриаршей казне, из-за разврата и теплохладного отношения к священным предметам; он боролся и против «харь» и притираний с румянами. Он делал это решительно, чтобы выполнить свою двойную обязанность духовного вождя и церковного администратора и, прежде всего, для того, чтобы повиноваться голосу своей совести. Но вот вдруг какая совсем неожиданная дипломатия, и вместе с тем какой луч света, пролитый на характер этого человека! Он ценою денег старается купить доброе поведение нищих! Слишком много было людей, восстановленных против него из числа как мирян, так и духовенства; среди его врагов были мужчины и женщины, взрослые и дети, горожане и деревенские жители; и вот, несмотря на то, что его послали сюда царь и сам патриарх, несмотря на то, что он был представителем Бога на земле, силы были неравные: борьба неизбежно должна была кончиться не в его пользу.
Очень может быть, что взрыв произошел по случаю праздника св. Симеона 10 мая, праздника, привлекшего множество народа. У Аввакума в Приказе вдруг появилась яростная толпа; его вытащили на улицу, затем били батогами и кулаками и поваленного топтали ногами. Власти, с воеводой Денисом Крюковым и его пушкарями во главе, прибежали на место как будто случайно, в то время, когда протопоп уже лежал замертво избитый, брошенный «под избной угол»; их было всего-навсего около двенадцати человек против тысячи или полутора тысяч врагов Аввакума. Пушкари смогли только, «ухватив» его, положить на лошадь и «умчать» в «его дворишко». Толпа же с криком «убить вора» приступала к его двору, угрожая в него ворваться: по-видимому, женщины и попы были самыми яростными в этом деле! Как утихомирилась эта ужасная ярость, успокоилась ли она сама собой, как это иногда случается, к вечеру, или же ее укротило наличие вооруженной силы, мы этого не знаем. Во всяком случае, Аввакум обязан был своему природному крепкому здоровью тем, что оправился от нанесенных ему ран. Два дня он пролежал, а затем ночью скрылся с двумя товарищами, очевидно, его единомышленниками, не менее скомпрометированными в глазах толпы, чем он сам, и отправился по Волге в Москву [694] .
694
Житие. Л. 202–203.