Провинциальная «контрреволюция». Белое движение и гражданская война на русском Севере

Новикова Людмила Геннадьевна

Схожая с членами краесовета судьба постигла руководителей Онежского народного совета. Хотя он был избран уже после белого переворота и вскоре преобразовался в уездную земскую управу, следственная комиссия подозревала его членов в сочувствии большевизму. Поэтому в январе 1919 г. полный состав совета был конвоирован в Архангельскую тюрьму. Другие уездные управы лишились хотя бы некоторых из своих членов. Так, на Пинеге был арестован председатель земской управы, бывший член уездного исполкома меньшевик Петр Полонский [722] .

722

ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 16. Л. 186–187 (справка товарища прокурора Сухорукова о деле Онежского совета); ГААО. Ф. 50. Оп. 5. Д. 794. Л. 11–11 об. (доклад начальника Пинежского уезда, 14 октября 1919 г.).

Политические аресты вызвали не столько страх, сколько возмущение и раздражение на местах. Так, жители Польской волости Онежского уезда требовали освободить членов бывшего Онежского народного совета, отказавшись до тех пор проводить земские выборы [723] . На Пинеге уездное земство постановило в знак протеста против ареста Полонского выплатить ему недополученное жалованье за время пребывания в тюрьме и выразить «благодарность за его работу на пользу уезда» [724] . Общее собрание граждан Соломбальской волости Архангельского

уезда добивалось освобождения председателя исполкома Пычкина и члена совета Мехренгина, не находя со своей стороны «за ними никаких проступков» [725] .

723

ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 76. Л. 20 (протокол собрания граждан Польской волости, 14 января 1919 г.).

724

ГААО. Ф. 50. Оп. 5. Д. 794. Л. 11–11 об. (доклад начальника Пинежского уезда, 14 октября 1919 г.).

725

ГАРФ. Ф. 3695. Оп. 1. Д. 72. Л. 16 (протокол общего собрания граждан Соломбальской волости, 4 августа 1918 г.).

Многие аресты, проводимые следственной комиссией, вызывали недоумение даже у членов Северного правительства и местных чиновников. Полагая, что необходимо арестовывать только наиболее скомпрометированных советских руководителей, они видели в более широких репрессиях угрозу репутации белого режима. Однако кабинет боялся вмешиваться в решения судебной власти, опасаясь обвинений в политизации судов [726] . Тем самым, не являясь инициатором террора, правительство попустительствовало еще более широким арестам. Заседавшие в следственных комиссиях бывшие царские юристы и судьи твердили букву имперского Уголовного кодекса и были готовы отправить в тюрьму всех бывших членов советов и комитетов за участие в «преступном сообществе», стремящемся к свержению государственного строя. В результате только следственные комиссии к лету 1919 г. арестовали более тысячи человек [727] .

726

Об этом см. дискуссии в кабинете: ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 8. Л. 177–177 об.; Д. 16. Л. 90–92; Д. 17. Л. 2 об. – 4 (журналы заседаний ВПСО, 14 декабря 1918 г., 11 и 22 января 1919 г.).

727

ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 42. Л. 52–53 об. (доклад военного прокурора Добровольского, 14 августа 1919 г.). О дореволюционном стаже северных судебных чиновников см. личные дела служащих судебного ведомства: ГАРФ. Ф. 18. Оп. 2. О числе арестованных следственными комиссиями см.: ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 21 (ведомости о движении дел по следственным комиссиям, август 1918 г. – ноябрь 1919 г.).

Оказавшись за решеткой, политические узники становились жертвами неповоротливости судебной системы. Северные суды и следователи были завалены делами и не могли пропустить через себя такую массу арестантов. Заключенные месяцами томились в переполненных камерах, дожидаясь конца расследования. Даже вынесенное судебное решение не было окончательным, так как у осужденных было право на апелляцию, а высшей кассационной инстанции на Севере не имелось [728] . В итоге число арестантов и тюрем постоянно росло.

728

Кассационной инстанцией для решений Архангельского окружного суда в мае 1919 г. ВПСО признало Кассационный департамент Сената в Омске. Однако судебные дела в Омск не отсылались в ожидании установления регулярной связи. См.: ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 10. Л. 217 об. (журнал заседания ВПСО, 12 мая 1919 г.).

Эпизодические попытки правительства повлиять на судебную систему только усиливали путаницу. Характерным примером была судьба Я.А. Моторина, одного из руководителей Онежского народного совета. Хотя арестованные члены совета, успев отморозить себе ноги в мудьюжской тюрьме, были освобождены решением главы правительства Чайковского, следствие по их делу не прекратилось. Спустя полгода прокурор окружного суда вновь стал добиваться ареста и суда над Моториным, к тому моменту уже воевавшим в рядах белой армии [729] . Впрочем, командир части смог отстоять ценного бойца. А в ноябре Моторин, несмотря на обвинения в сочувствии большевизму, оказался во главе Онежского отделения бюро печати ответственным за антибольшевистскую пропаганду в уезде [730] . Левая рука белой власти воистину не знала, что делала правая.

729

ГАРФ. Ф. 18. Оп. 1. Д. 16. Л. 185 (письмо прокурора Дуброво в Отдел юстиции, 12 августа 1919 г.). О предшествующем освобождении членов Онежского совета см. постановление Чайковского от 21 января 1919 г.: Собрание узаконений и распоряжений ВПСО. 1919. № 6. Ст. 292.

730

ГАРФ. Ф. 19. Оп. 1. Д. 42. Л. 4–4 об. (письмо начальника бюро печати А.Е. Драшусова начальнику Онежского уезда, 18 ноября 1919 г.).

Несмотря на то что хаос, творившийся в белой судебной системе, не позволяет более или менее точно подсчитать общее количество заключенных, очевидно, что оно было не настолько велико, как это рисовала красная пропаганда. Наиболее достоверные данные были представлены еще советским историком А.И. Потылицыным. Детально изучив книги приема арестованных Архангельской губернской тюрьмы, он установил, что с августа 1918-го по ноябрь 1919 г. в ней побывало вовсе не 38 тыс. человек, а 9760 арестованных [731] . Учитывая, что Архангельская тюрьма была не только самой большой тюрьмой Северной области, но и главным пересыльным пунктом, эта цифра, по всей вероятности, включает в себя большее число всех побывавших под арестом. Некоторые арестанты учитывались по нескольку раз, дважды или даже четырежды проходя через губернскую тюрьму. Кроме того, число заключенных включало не только политических, но и уголовных и даже административных арестованных, которые в большом числе попадали в тюрьму на несколько дней или недель за спекуляцию, нарушение комендантского часа или отсутствие пропускных документов [732] . В тюрьмах и лагерях Северной области оказывались и многочисленные красные военнопленные и перебежчики. В частности, в августе 1919 г. из примерно 4 тыс. человек, находившихся под стражей в Архангельской губернии (не считая Мурманского края), почти 4/5 были красными военнопленными, солдатами дисциплинарных рот или арестованными солдатами тех белых полков, где недавно произошли беспорядки. Большинство из них после «сортировки» направлялись в белые части [733] . Учитывая все имеющиеся данные, в целом через тюрьмы и лагеря Северной области, очевидно, прошло от 10 до 15 тыс. человек.

731

Потылицын А.И. Белый террор на Севере в 1918–1920 гг. Архангельск, 1931. С. 21–22. Подсчеты Потылицына соответствуют данным Отдела юстиции ВПСО, согласно которым в губернской тюрьме в среднем единовременно содержалось от 300 до 600 человек. См.: ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 8. Л. 221–221 об. (доклад управляющего Отделом юстиции

Городецкого, 11 декабря 1918 г.). См. также: Ф. 18. Оп. 1. Д. 35. Л. 5–6 об. (смета расходов по тюремной части, январь – июнь 1919 г.).

732

Сообщения об арестах за административные нарушения публиковались в северных газетах «Вестник ВПСО», «Северное утро» и других. О многократных переводах из тюрьмы в тюрьму см., например: Ружников Г.И. Борьба за Советы в Усть-Вашке // В боях за Советский Север. С. 142–149; Колосов В. По тюрьмам белоинтервентов // Интервенция на Советском Севере. С. 98–104.

733

Потылицын А.И. Белый террор на Севере. С. 27–30.

В отличие от количества арестованных, численность погибших от репрессий в Северной области можно определить лишь гипотетически. Большинство материалов военно-судебного ведомства и военно-полевых судов, выносивших приговоры о расстрелах, были уничтожены накануне белой эвакуации. Однако свидетельства о расстрелах в советских мемуарах, детально перечислявших известные случаи казней, упоминания в белой прессе и приказы командующего армией, утверждавшего смертные приговоры, позволяют примерно оценить общие масштабы террора.

Б'oльшая часть расстрелов обычно связывается с деятельностью военно-полевых судов. Они разбирали дела военнослужащих, жителей занятых «неприятельских» областей и гражданских лиц, совершивших «особо тяжкие виды государственной измены» [734] . Однако учрежденные вскоре после белого переворота, они в первые месяцы почти не выносили смертных приговоров. Поэтому ноябрьский 1918 г. расстрел в Архангельске прапорщика Ларионова и пяти членов его отряда, устанавливавшего советскую власть на Печоре, вошел во многие красные мемуары и советские исторические труды как исключительно значимое событие и показатель жестокости белой юстиции [735] .

734

Постановления об особых военных судах и военно-окружном суде см.: Собрание узаконений и распоряжений ВУСО/ВПСО. 1918. № 1. Ст. 55, 101.

735

См., например: Рассказов П. Записки заключенного // Интервенция на Советском Севере. 1918–1920. С. 49; Потылицын А.И. Белый террор на Севере. С. 24.

С конца 1918 г. в связи с успехами белой мобилизации военно-полевые суды над военнослужащими стали более частым явлением. Все чаще выносились и смертные приговоры, в частности за самовольное оставление командования, за шпионаж в пользу неприятеля или попытки подговорить часть к переходу на сторону противника. Жертвами расстрелов становились также зачинщики восстаний в белых полках и участники нападений на офицеров [736] .

Однако военно-полевые суды не стали слепым орудием скорых расправ. Как свидетельствуют уцелевшие судебные протоколы, они продолжали приговаривать преимущественно не к расстрелу, а к тюремному заключению и принудительным работам [737] . Кроме того, они едва ли были средством устрашения простого населения, так как судили преимущественно военных и почти исключительно за военные преступления. Казни гражданских лиц были редки. Самым известным случаем был, пожалуй, расстрел членов подпольного большевистского комитета в Архангельске весной 1919 г. [738] И даже известный приказ Миллера о политических заложниках, угрожавший в отместку за убийства белых офицеров казнить заключенных, арестованных за большевистскую пропаганду [739] , едва ли имел широкие последствия, так как нет никаких данных о том, что это распоряжение когда-либо применялось в действительности. Расстрелы стали более часты осенью 1919 г., когда положение белого фронта оказалось наиболее угрожающим.

736

Северное утро. 1919. 26 янв.; Борьба за торжество… на Севере. Док. 57, 58; Военные моряки в борьбе за власть Советов на Севере. Док. 371; Марушевский В.В. Год на Севере // Белое дело. Т. 1. С. 50–53; FRUS, 1918. Russia. Vol. 2. P. 577; Добровольский С. Борьба за возрождение России в Северной области. С. 44; Гагарин И.Я. Сильнее динамита // В боях за Советский Север. С. 42–43.

737

ГАРФ. Ф. 29. Оп. 1. Д. 4. Л. 264–265; Ф. 16. Оп. 1. Д. 4. Л. 50 об., 70 и др. (приговоры военно-полевых судов).

738

Потылицин А.И. Белый террор на Севере. С. 24; Потылицын А.И. Коммунисты Архангельской парторганизации в борьбе с интервентами и белогвардейщиной. С. 36.

739

Пионтковский С. Гражданская война в России. С. 591.

Тем не менее главной причиной гибели заключенных были не расстрелы, а болезни, связанные с недоеданием и невыносимыми условиями содержания. В этом отношении показателен пример Иоканьгской тюрьмы, ставшей символом белого террора. Тюрьма в заброшенном промысловом становище Иоканьга на Мурмане была создана осенью 1919 г., чтобы обезопасить Архангельск и окрестности от соседства политических заключенных. На Иоканьгу были переправлены более тысячи человек, большинство из них – подследственные арестанты, обвиняемые в содействии большевикам, и пленные красноармейцы, которых можно было содержать на пустынном берегу при минимальной охране. Заведовал тюрьмой выходец из забайкальского казачества И.Ф. Судаков. Несмотря на четыре класса образования, он в прошлом сделал блестящую карьеру, поднявшись от тюремного писаря до начальника Верхнеудинской тюрьмы. Отличаясь крайним садизмом, Судаков собственноручно избивал арестантов до полусмерти, выгонял их босиком на снег и мороз и возглавлял пьяные оргии охраны со стрельбой по арестантским баракам. От рук Судакова и охранников погибло, судя по различным источникам, более двух десятков заключенных. Тем не менее главными палачами на Иоканьге были тиф и цинга, которые десятками отнимали жизни у голодных обитателей, промерзших и продуваемых ветром бараков. В итоге из-за истощения и болезней погиб почти каждый четвертый из иоканьгских арестантов [740] . Преимущественно от болезней гибли и обитатели других тюрем, в частности Архангельской тюрьмы, где эпидемии убивали не только заключенных, но даже надзирателей [741] .

740

Интервенция на Севере в документах. С. 33, 35–36; Юрченков Г.С. Под властью белых. С. 145, 152; Соколов Б. Падение Северной Области. С. 81–82; Мишуков Д. Дни заключения на Иоканьге // Красный полюс. 1921. № 1. С. 30–35; Борьба… на Мурмане. Док. 195, 205; Потылицин А.И. Белый террор на Севере. С. 63, 68–69, 71. О карьере Судакова см.: ГАРФ. Ф. 18. Оп. 2. Д. 33. Л. 2–7 (послужной список И.Ф. Судакова, май 1919 г.).

741

См. постановления финансово-экономического совета о выделении пособий семьям умерших надзирателей: ГАРФ. Ф. 16. Оп. 1. Д. 19. Л. 71; Д. 12. Л. 45; Д. 23. Л. 2 об.