Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
— Он.
— Сам не трясёт, так мы ему подсобим, — сказал Первуша и тут же добавил погромче: — А я говорю, шапку надобно шить с атласною подкладкой! Что это ты споришь со мной? Я от умных людей слыхал.
Морщок будто бы сразу понял, что от него требуется, и возразил, подбоченясь:
— Нешто они знают! С меховым околышем — вот это будет хорошо.
— Оно бы и хорошо, — тоже уперев руку в бок, сказал Первуша, — да только никуда не годится! Вот уж я посмеюсь над тобой, когда ты с этакою шапкой за кладом явишься. Должно, и кладовик посмеётся. Говорю, делай
— Да что ж ты упёртый такой! — Морщок, горячась, притопнул ногой. — Я про эту подкладку и слыхом не слыхивал. Должно, обманули тебя.
Заспорили, шум подняли — мужики с другого конца двора на них оглядываться стали да прислушиваться. Первуша, заметив это, сказал с жаром:
— А вот люди тебе подтвердят. Ежели не от меня одного услышишь, так поверишь?
— Об чём у вас спор-то вышел? — полюбопытствовал тот из мужиков, что носил кафтан с золочёными пуговицами.
— Да вот, вишь ты, — подойдя ближе к нему, с готовностью поведал Первуша, — когда кладовик огонь разжигает, надобно его шапкой накрыть. И ежели шапка та с атласной подкладкой, так будто и клад богаче. Золота, серебра, жемчугов без счёта… А этот недомыка собрался идти туда с шапкою с меховым околышем. Уж помогите его вразумить!
— Собрался туда — это куда собрался? — тут же спросил мужик. Прищурившись, он цепко и жадно глядел на Первушу и даже шею вытянул, будто чтобы лучше расслышать ответ.
— Так на каменную дорогу, — разведя руками, простодушно ответил Первуша. — Там-то, сказывают, кладовик завёлся…
— Нешто кладовик? Баяли, будто иная нечисть.
— Кто же правду сказывать-то станет? Набежит, наедет люд, кладовик и сгинет, покинет это место…
Тут Первуша досадливо поморщился и сказал, почесав в затылке:
— Только уж вы никому, ладно? Про атласную-то подкладку помогите рассудить.
Мужики переглянулись, не спеша отвечать. Тот, что носил кафтан с золочёными пуговицами, спросил у другого, поглаживая бороду:
— Что, слыхал ли про подкладку?
— Да только теперь и услыхал, — ответил тот.
— Вишь! — радостно воскликнул Морщок, толкнув Первушу в плечо. — А ты всё твердишь: «Подкладка, подкладка»! Про дельную-то вещь все бы ведали, а ежели никто не слыхал, так и нет разноты, что за шапку брать.
— Ну, как знаешь, — ответил Первуша. — А только я на торг пойду, пущай мне такую шапку сошьют, да широкую! А ты, ежели хочешь, хоть лаптем в зелёный огонь кидай, и уйдёт твой клад на десять аршин в землю, мне-то что. Я ему, дурню, подсобить хотел, да он не слушает…
Разобиделись друг на друга, рассорились, да и разошлись в разные стороны. Завид за Первушей поспешает, да в толк не возьмёт, к чему тот разговор вёлся.
На торгу Первуша и правда к шапкам приценяться стал. Такую суету навёл, что и те, кому шапка без надобности, остановились поглядеть да послушать. Хотя и ранний час, а немало собралось народу. Первуша будто их не замечает, всё щупает да приговаривает:
— Хороша шапка, да мала! Эх, мала! А эта будто в самый раз, да кабы у ней была атласная подкладка…
— Да ты примерь, — говорит
— Эх ты! Да ведь я не для себя, а чтобы клад добыть, — поясняет ему Первуша, как несмышлёному.
Пока они о шапках толковали, подошли и давешние мужики. Сперва приняли такой вид, будто просто мимо проходили, но задержались. Поглядывают, о чём-то меж собою говорят — ждут, может, когда Первуша уйдёт, не хотят при нём показывать своего интереса.
А за ними, в толпе затерявшись, следят Морщок да Хмыра.
— Где ж ты, парень, кладовика чаешь сыскать? — полюбопытствовал один из зевак.
— Вам скажи, самому не останется, — нелюбезно ответил Первуша. — Небось вперёд меня побежите, а мне самому надо…
— Да говорят, будто на каменной дороге, — с готовностью поведал рябой парень, до которого, должно быть, уже дошёл слух, пущенный на постоялом дворе. — Обсказывают, будто нечисть, что там позавелась, кладовик и есть.
— Да нешто? — удивились люди. — Ну, дела!
— Ишь ты! — сказал кто-то. — Ну, как знаете, а я на каменну дорогу и за-ради клада не сунусь. Боязно! И вы бы не ходили, душу не губили.
— Боязно, так и не суйся, — ответил ему Первуша. — А другим не мешай! Купцы небось ездят, ни с кем беды не стряслось. Видно, и нет там никакого зла, одни пустые разговоры.
Заспорил тут народ. Одни купцов ругают — ишь ты, и так ладно живут, а о кладовике прознали да смолчали! Другие говорят, что и верно сделали, что о таком и надо бы молчать, потому как от нечистой силы добра не жди, а кладовик — он ведь кто, как не сила нечистая? Примешь от такого помощь, слезами она отольётся.
Да пока спорили, Хмыра подобрался к мужику в кафтане с золочёными пуговицами, толкнул его, да мошну и срезал. Завид глядел, всё видел. Морщок руку протянул, и кожаная увесистая мошна так ловко перешла к нему в ладонь, а после за пазуху, что впору и подумать, не почудилось ли.
Тут же Морщок поднял крик, указывая на Хмыру:
— Вор, держи вора! Ишь ты, на торгу, при честном народе не забоялся на чужое добро зариться! А ну, хватай его, ребята!
Обокраденный завертелся, растерянно хлопая себя рукой по пустому месту, где вот только были монеты. Люди вмиг позабыли и о шапках, и о кладовике, окружили Хмыру, подступили к нему с кулаками. Меж тем Морщок с добычею отступил, да под шумок и убрался с торга.
— Где же я вор? — обиженно кричал Хмыра. — Чего зря бесчестите? Ну, поглядите, ведь нет у меня ничего!
Расставив руки, он позволил себя обыскать. Его трясли и щупали, но скоро всё же признали, что он ничего не прячет. Не сыскали даже и ножа, которым бы он мог перерезать завязки.
— Да будто и не он виноват, — плюнув, зло сказал мужик в кафтане с золочёными пуговицами. — Кто ж тогда?
— А, ты вот так-то, клеветник? — напустился на него Хмыра. — Вором назвал, ни за что опорочил, выставил на поругание, а после и прощения не испросил? Пояс развязали, всего обтрясли, ощупали, за что мне бесчестье-то этакое! Жаловаться буду, вот хоть и до царя дойду. Крепко ты меня обидел!