Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
Поспорят да разойдутся каждый к себе. Сколько-то дней пройдёт, снова в корчме встретятся, тут уж второй кричит:
— Твоя, твоя правда! И у нас видали рогатых. Налетели средь бела дня, кур покрали и сгинули. А у нас-то одни старики да дети малые по избам остались, ничего и сделать не могли, да и что сделаешь супротив нечистой силы?
— Чур нас, чур! За что беда-то этакая, заедает нас нечисть! Вот хотя и к царю иди, пущай хоть как защитит, не то, ишь ты, у стольного града расчистил дорогу, к нам чертей погнал.
— Да уж будто
Немало стрел было укреплено у заветных дубов, немало прирезано петухов и оставлено хлебов, чтобы Перун снизошёл до жертвы, защитил. Да вскорости, прознав о беде, прошёл по дороге ведун. Нёс он в коробах заговорённые пучки чертополоха и полыни, ножи да булавки — втыкать в косяки да пороги, а ещё амулеты да обереги. Люди брали, отдаривая его кто чем мог.
В согбенном хромом ведуне даже и его собратья с трудом могли узнать Тишилу. Товары в его коробах были задёшево куплены, украдены либо вырезаны из дерева скучающим Первушей, а травы собраны тут же при дороге, да кто бы стал разбираться?
Поживились и тут, посмеялись над глупым деревенским людом и двинулись дальше.
Шли они так-то, ночуя то в лесах, то на лугу при дороге, а то и в какой-нибудь корчме. Ночи ещё были тёплые. Мужикам будто всё по нраву: и добыча легка, и продать да прогулять её легко. Только Первуша с каждым днём всё смурнее. Молчал, молчал, а после высказывать начал: мол, ничего-то Тишиле не надобно, окромя медовухи да мягкой постели. До чего дошли — кур воруют! Он-то к Тишиле шёл за-ради славных дел, а это уж куда какое славное дело — в захудалой деревушке запакощенных кур в мешок совать, уж об этакой славе он и не мечтал.
— Да чего тебе надобно, дурак? — напустился на него Тишило. — Ну, чего не хватает? Полезешь на рожон, попадёшься, тут тебе и будет слава, как на торгу голову срубят.
— С нечистью-то я выдумал не для того, чтобы вы в этих личинах кур таскали! — с упрёком сказал Первуша. Видать, сильно его обидели эти куры.
— Да чем же нам ещё нынче заняться? Ужо погоди, начнутся ярмарки, поедет народ…
— Поедут, и что с них взять? Повезут тех же кур да мёд! Вам бы только сегодня брюхо набить, а что будет завтра, и не думаете. Ишь, курокрады!
— Да мне и вовсе думать не надобно! — прикрикнул Тишило. — Уж всего у меня вдосталь, чтобы прожить безбедно. Здесь-то мы так гуляем, для потехи.
— Ну, видно, по-разному мы понимаем потеху!
Затаил Первуша обиду, всё молчит. Они уж тогда добрались мало не до Синь-озера, стояли у небольшой деревушки, Берёзовки. В эту пору сюда же пришли и медвежатники.
Первуша тут загорелся.
— Хочу, — говорит, — медведя!
Да глядит этак недобро, глаза блестят, будто жар у него. Начал Тишило с ним спорить — нет, подавай медведя, и всё тут.
— Напужаем людей, — настаивает Первуша. —
Мужики загомонили. Мол, слыханное ли дело, медведь! Одно дело коня свести, другое — этакого зверя, за которым особый пригляд надобен, не то быть беде. Да поди его ещё прокорми!
Махнул на них рукою Тишило, задумался. Что-то прикинул, кивнул:
— Добро, сведём. Да только после отпустим, зверь-то приметный, так и нас по нему приметят да изловят.
На том и порешили. Тихо двинулись за медвежатниками следом. На ближайшем же постоялом дворе Тишило отправил двоих, чтобы народ поили да кормили, баснями забавляли, сунуться наружу не давали. Остальные прокрались в хлев за медведем. На головах у всех рогатые шапки, на ногах копыта, лица сажей измазаны. И Завида взяли.
Принесли они медведю рыбу с душком. Тот потянулся, звякнув цепью — отпрянули мужики.
— На, — говорят друг другу, — ты ему рыбу дай! — да корзину из рук в руки суют, никто её брать не хочет.
— Первуша это задумал, — говорят, — пущай он и кормит зверя. Небось забоялся!
— Чего бояться? — отвечает Первуша. — А только рыба смердит, не хочу её касаться.
Взял тут Завид рыбу, медведю дал. Совсем исхудал медведь, все кости прощупать можно, и вонь от него изрядная. Жгут мужики свечу. Медведь берёт рыбу, и видно, что клыки у него жёлтые, длинные, с палец — мог бы и руку перекусить, но действует осторожно.
Сняли мужики цепь с крюка, ещё поманили медведя рыбой, да и свели. В лес увели, на поляну, к ночным кострам. Первуша там на гудке наигрывать стал, медведь и заплясал.
— Ишь ты, — говорит Первуша, — да с ним легко управиться. Зверь учёный, уж я к нему подход найду.
Однако подхода он и не искал, только играл по вечерам на гудке, да и всё. Радовался, что медведь по его слову приплясывает да вертится, да кланяется, а сам и кормить его не спешил. Станет в стороне, подкручивая ус, и глядит, как Завид подаёт медведю рыбу.
Завид с Пчелой водили медведя к лесному ручью, кое-как отмыли. Рыбачил тоже Пчела. Медведь никого не выделял, только глядел маленькими тёмными глазами и вздыхал. Он ещё не понял, кого нужно слушать, чтобы не побили.
Подходит к нему Завид, когда никто не глядит, угощает орехами или яблоком. Осторожно по шее треплет и приговаривает:
— Уж я тебя не обижу! Нам бы держаться вместе, может, и свободу вместе добудем.
Медведь помаргивает, молчит, только жуёт и тепло дышит в ладонь. Он-то, может, и не всё понял, да уж сообразил, что Завид из всех наименьший. Яблоки у него брать можно, а слушать не обязательно.
Медвежатники подняли было шум, да те двое, которых послал Тишило, не сплоховали: тут же указали на следы копыт да припомнили, что медведь истощал и облез. Сказали, что сами хозяева виноваты — умучили зверя, что даже нечистая сила встала на его защиту.