Птица-жар и проклятый волк
Шрифт:
А после они всё говорили, говорили и наговориться не могли. Их небось уже искали, да как расстаться, если столько встречи ждали? Смеются, по лесу бродят, за руки взявшись. То она к его плечу прижмётся, то он её обнимет, да и остановятся, друг с друга глаз не сводят, улыбаются. Всё ж таки ввечеру пришлось им нехотя распрощаться. Век бы этот день длился, он бы и то, верно, для них пролетел как миг.
Завид Умилу проводил. Идут вдоль опушки, слышат, Добряк ходит, дочь кличет. Ойкнула тут Умила, пальцы к губам прижала, поглядела испуганно. Завид
Убежала она, и будто не было этого дня, будто он намечтался, приснился. Вечереет, где-то собаки лают, ветер с реки задувает. Идёт Завид в корчму, а сам думает: если для того, чтобы им с Умилой быть, птица-жар надобна, так он уж её достанет любой ценой.
Глава 21
Нынче осенью в Белополье только и разговоров, что о заморских послах. Будто бы их ждут к зиме, да не выйдет ли с того худа? Нечисть-то совсем разгулялась! Уж и в домах у добрых людей неведомо что творится: то горшки с полок упадут и вдребезги побьются, то из подполья кто луковицы мечет, то овцы заплешивеют. Поутру встанут хозяева, а кони-то в мыле, будто их всю ночь кто гонял. Куры, бывает, оголеют, ходят ощипанные. Ясно, кикиморы проказят!
Да вот беда: не помогал против них можжевельник, не спасал и куриный бог, подвешенный над насестом, не гнали их заговоры. Не выходило и задобрить их корнем папоротника. В окрестных-то лесах, поди, весь папоротник извели, да без толку.
Заморские-то послы прибудут, на этакое поглядят и кто знает, что подумают. Скажут, царь Борис в своём дому порядка не наведёт.
Да ведь может случиться и что похуже. Они-то к зиме обещаются, да как настанет зимний коловорот, нечисть и вовсе наберёт силу. Известно: в эту пору границы между мирами тонки. Если хоть что стрясётся с послами, будет всему царству великая беда!
Поговаривали, что и в царском терему неладно. Что-то воет да стучит в подполье, а то заплачет, будто дитя малое; и кони, невзирая на пригляд, поутру нет-нет да заморены, спины мокры, шелковые гривы спутаны; и будто бы сам собой опрокинулся чугун со щами, стряпуху мало не обварило. И в царском терему не было спасенья от нечисти, и хуже того: поговаривали, оттуда всё зло и пошло.
Говорили, подменыш силу набирает. Мало не двадцать годов он жил в терему, а царь Борис так и не решился его извести, так и не прознал, как спасти да вернуть родного сына. И старый волхв не помог.
С волхвом и вовсе неладное вышло: в этот жнивень его мёртвым нашли, не своею смертью умер. Что-то его подрало, обошёлся кровью, люди пришли, он уж застыл. И говорили, не звериные то были когти, а будто совиные.
Боялся народ — как не бояться? Да уже разговоры пошли о том, что подменыша сжечь бы, выволочь из терема, да на костёр. Царь-то Борис неведомо чего ждёт — пожалуй, дождётся беды! Людям житья нет, да если ещё с заморскими землями выйдет раздор…
Льёт дождь на дворе, вечер тёмен. В корчме людно, да только
Собрались за столом Дарко с Невзором, Пчела, Завид и Добряк, и Ёрш тут же. С ними в Белополье поехал, всю дорогу только и твердил, что брат его, Карп, непременно им поможет, всем работу на царском дворе найдёт.
Сам Карп рядом сидит. На Ерша до того похож — сразу видно, братья. Лицо красное, безбровое, волосы как льняная кудель.
— Нет, — говорит. — Об чём только ты толкуешь? Нешто думаешь, будто к царю на службу легко попасть? Мудрено это!
— Да ведь я уж слово дал, что ты поможешь! — сердится Ёрш.
— Кто ж тебя за язык-то тянул? Неча за других обещать! Нет и нет, говорю. Да почто вам на царский двор надобно, нешто иной работы нет? Вот будто мельник работника искал.
— Нужон нам тот мельник!.. К царю хотим. Да ты хоть одному дело найди.
Над столом склонились, шепчутся сердито. Невзор по сторонам глядит, следит, не услышал бы кто. Уж на них из тёмного угла один человек косится.
— Да что вы задумали? — пытает Карп. — Ясно, темните! Сей же час встану и уйду, ежели правды не скажешь.
Ёрш поглядел на Невзора, тот на Пчелу, Пчела на Добряка. Пожали плечами.
— Сам-то языком трепать не станешь? — спросил Добряк.
— Да чтоб мне дня не пережить! — с жаром поклялся Карп и, подавшись к брату, нетерпеливо добавил: — Ну?
— Да вот… — прошептал Ёрш неохотно, замялся и докончил совсем уж тихо: — Добыть разве птицу-жар…
Карп так и подскочил, округлив глаза, и повторил тоже шёпотом, однако ж довольно громко:
— Развести пожар?!
На него зашипели, замахали руками.
— Сядь, сядь! — потянул его Ёрш за рукав.
Не слушает Карп, шумит:
— Да что «сядь», что «сядь»? Вы-то, поди, из этих, из тех, кто подменыша…
Тут опомнился он, увидал, что народ оглядывается. Опустился на лавку и шепчет сердито:
— Подменыша извести задумали?
Насилу ему растолковали, чего хотят. Да только Карп и не вздумал помогать, забоялся.
— Ишь, — сказал сердито, — вам помоги, а сам головой отвечай! С кого, думаете, за птицу-то спросят? Ежели за вас поручусь, так с меня и спрос. Ну, брат, едва не удружил ты мне!
Поднялся он тут, с грохотом отодвинув лавку, да и ушёл. Ёрш только крякнул огорчённо.
— Эх ты, — укоризненно сказал ему Добряк. — Бестолкова ты, возьми тя короста! Чё обещался-то, будто он поможет? Делать-то чего теперь?
Ёрш виновато отвёл глаза.
Мужики примолкли и только почёсывали в затылках да глядели в кружки, вздыхая, будто думали сыскать там ответ. Корчмарь, до этой поры не сводивший с них глаз из опасения, что выйдет ссора, теперь продолжил крутить веник из полыни. Докончив, подвесил его над окном, где за полынью уж и стены было не видать. Да поди знай, отпугнёт ли это нечисть, если нынче она ничего не боится.