Пуговицы

Мартин Ида

Что всё-таки с ним было не так?

Я считала, что после летних каникул всё успокоилось и прошло. Что моё сумбурное увлечение им было навеянной весенней лихорадкой, глупостью и задетым самолюбием. И вот теперь это началось снова.

Под тёплой водой окоченевшие пальцы согрелись и стало немного легче.

Из телевизора доносились жуткие крики и звуки выстрелов.

Решительным шагом я вошла к Кощею в комнату. Вошла — и остолбенела.

Кощей лежал на полу, лицом вниз, возле левой руки валялась чашка. Молоко, которое в ней было, серым пятном впиталось

в ковёр. Он не шевелился.

Я бросилась к нему, со страхом прикоснулась к голому плечу и с огромным трудом перевернула на спину. Лицо было бледное, губы совсем потеряли цвет, но пульс прощупывался, а грудь заметно вздымалась. Я легонько похлопала его по гладко выбритой щеке, а затем, накрыв шерстяным клетчатым пледом, вызвала скорую.

Врачи приехали быстро. Их было двое. Молодой приятный парень с бородой и суетливая тётка.

Со мной они разговаривали отрывисто и требовательно: «Что случилось? Сколько ему лет? Есть ли хронические заболевания, аллергия на лекарства?»

Про заболевания и лекарства я ничего не знала. Кощей жаловался на политику, цены, работу и погоду, но на здоровье никогда.

Они присели возле него на корточки, разложили свои чемоданчики, обмотали предплечье лентой прибора для измерения давления, задрали майку и поставили на костлявую грудь какие-то присоски с проводами.

Спрашивать, что с ним, было глупо, поэтому я просто стояла, облокотившись о косяк и смотрела. Но тётке это всё равно не понравилось, и она потребовала, чтобы я не мешала.

Кощей почти всегда был на стороне Яги, чего бы она мне не высказывала. Тихим эхом подхватывал её слова и раз по тридцать повторял одно и тоже.

«Нахалка ты, нахалка. Неблагодарная нахалка. Змеюка бессовестная. Гюрза. Маленькая подлючка. Кукла бессердечная. Оторва. Транжирка и тунеядка».

На эпитеты они никогда не скупились.

Яга и Кощея любила распинать, но меня они шпыняли вдвоём. По большей части беззлобно, между делом, «для профилактики» — посмеиваясь, говорила Яга. В первое время я, конечно, переживала. Много плакала и страдала, но потом привыкла и перестала слышать, пропуская мимо ушей. Иногда, когда совсем допекали, я, конечно, срывалась и отвечала им в том же тоне, чему Яга была даже рада. Ну как же, девочка «оправдала ожидания» и «показала себя во всей красе». Что не удивительно. Ведь яблоко от яблони недалеко падает.

Формально Кощей был моим дедом, маминым отцом, но маму он точно также ругал, как и меня. Отца, кстати, тоже. Просто маму они знали лучше, поэтому и вспомнить могли все её прегрешения ещё до того, как она вышла замуж и съехала от них.

— Приступ сняли, — парень-врач вышел из комнаты. — Сегодня всё должно быть в норме. Завтра придет участковый доктор. Режим — постельный.

— У него сердце?

— Сердце тоже. Но тут может быть что угодно. Необходимо обследоваться. Без анализов даже приблизительно ничего не скажешь.

Они собрали свои чемоданчики и ушли.

Кощей лежал в кровати, опершись спиной о подушки с каким-то жалким, провинившимся видом.

— Извини, —

сказал он. — Сам не знаю, как так получилось.

— Что у тебя болит?

— Ничего не болит.

— Так не может быть.

— Может.

— Они сказали, что тебе нужно обследоваться.

— Ага. Уже бегу.

— Я селёдку принесла в горчичном соусе. Хочешь?

— А картошку сваришь?

Кощея всю жизнь кто-нибудь обслуживал. Сначала его мама — моя прабабушка, потом бабушка Люся, потом её родная сестра — Яга, которая сама никогда не была замужем и своих детей не имела. Она и с Кощеем-то жила не как жена, а, скорее, как нянька, приняв шефство над ним после смерти сестры.

— Ладно.

Я подняла с пола плед, собрала мусор, оставленный врачами, и отправилась на кухню варить картошку.

— Всё-таки иногда ты бываешь нормальной, — крикнул Кощей мне в спину.

И из его уст это был очень щедрый комплимент.

Глава 7

Изначально никто не хочет быть плохим.

Каждый в детстве знает, что Кощей Бессмертный и Баба Яга плохие. А сам ты добрый, честный, справедливый и выступаешь на стороне правды и света. Иначе и быть не может.

Но чем старше становишься, тем сильнее размывается граница, отделяющая хорошее от плохого. Внезапно оказывается, что Кощей — измученный, страдающий артритом дед, Баба Яга — старая некрасивая одинокая женщина, а Людоед и Вампир просто «особенные», ведь никой их вины в том, что они родились именно такими, нет. Красная Шапочка — манипуляторша, Золушка закомплексованная жертва, Иванушка-дурачок наглый, глупый раздолбай, которому всё достаётся на халяву. И тогда, когда ты это вдруг понимаешь, сказка заканчивается. Добра и зла больше не существует. Выбирать становится невозможно. И ты сам уже не знаешь, на какой стороне находишься.

Моя сказка закончилась, когда мне было восемь. Однажды в субботу утром. Во время завтрака.

Мама отчего-то накрыла на стол на двоих, а папа, который обычно поднимался раньше всех, с постели так и не встал. Я спросила, не заболел ли он, на что мама ответила, что ей всё равно. И сразу, пока я не успела оправиться от удивления, выложила, что они разводятся.

Она сказала это по-доброму, ласково, так, чтобы я типа не переживала, и от этого её слова прозвучали неправдоподобно.

— Мы с тобой навсегда уедем в Италию. Представляешь? Это там, где Колизей, Пизанская башня и Венеция. Хочешь увидеть падающую башню?

— А папа?

— Папа останется здесь.

— Навсегда?

— Ага. Пусть сам прозябает в этой унылой серости.

— Какой серости?

— Ну, здесь. В Москве.

Я огляделась. Кухонные шкафчики у нас были сочно-оливкового цвета, шторки на окнах и скатерть рыженькие, кухонный абажур ярко-жёлтый.

— Здесь всё разноцветное, — не поняла я.

— Это я образно сказала. Просто Москва скучная, холодная и грязная. Зимой слякоть, летом — пыль. А в Италии кругом зелёные поля, море и бескрайнее голубое небо.