Пуговицы
Шрифт:
А потом шестом классе я потеряла в раздевалке мешок со сменкой. До самого вечера искала, а
на следующий день она обнаружилась на своём обычном месте, и купленные Ягой на распродаже ненавистные лодочки нежно-персикового цвета лежали себе преспокойно в мешке. Вот только их подошвы оказались склеены так, что разъединить их было уже невозможно. В том, что это сделали Безил и Фил, я не сомневалась, поэтому на следующий же день они нашли свои куртки, намертво примотанные скотчем друг к другу.
Парни орали, как ненормальные, Безил грозился побить меня. Мама Фила пришла
Однако после того случая между мной и пацанами наметилось заметное потепление и уже через пару месяцев мы вместе отправились на другой конец Москвы, чтобы устроить такой же прикол со сменкой отцовской приемной дочке.
После уже были безбилетные рейды по кинотеатрам, голодные налёты на Ашан, где можно было бесплатно поесть горячие булочки или пончики и не спалиться, потому что за свежей выпечкой не так тщательно следили, как за чипсами или шоколадом. Исследование огромного подвала Дворца творчества и полночи под сценой в Измайловском парке.
За Измайловский парк нас всех чуть не убили. Но пока мы там сидели, сами дико перепугались. Вышло так, что во время прогулки мы повздорили с местными дворниками-киргизами и они стали за нами гоняться. Их было много, и пока мы бежали к метро, ото всюду появлялись всё новые и новые люди, как в компьютерной игре с зомбаками. Уже стемнело и стало страшно. Пришлось спрятаться. Думали, отсидимся немного, дворники уйдут, и мы спокойно вылезем, но они, как назло, собрались прямо на площадке перед сценой и уходить не собирались. Мы смотрели на них через щели в досках и строили жуткие версии того, что они с нами сделают, если найдут.
Бэзил написал забомбившей его звонками и эсэмэсками маме, что мы прячемся, но объяснить толком, где находимся, не мог. Около двух часов нас искали по всему парку с полицией и доставили домой в соответствующем сопровождении.
Всю оставшуюся ночь Яга орала, что завтра же сдаст меня в интернат, а я, обливаясь горючими слезами, умоляла её этого не делать.
Угроза интерната была самая страшная. Если бы мне пригрозили тюрьмой, это и то меньше напугало. С тех самых пор, как только я переехала к ним, тень интерната постоянно маячила у меня за спиной. Яга рассказывала, что там детей бьют, кормят отбросами из собачьих мисок, приковывают цепями к батарее и травят психотропными лекарствами. Что в интернате тебя могут продать, и повезёт ещё, если в секс рабство, потому что часто берут и на органы.
И хотя, немного повзрослев, я понимала, что большая часть из этого неправда, от ужаса попасть туда избавиться не могла. И это было единственное, чего я по-настоящему боялась.
В седьмом классе наши безумные похождения с парнями внезапно прекратились. Мы резко отдалились друг от друга: у них появились от меня секреты, а я подружилась с Лизой.
Лиза была не как я. Она всегда была девочка-девочка. Носила юбки, серёжки и колечки, пыталась краситься и вкусно пахла. Сойдясь с ней, я неожиданно обнаружила огромный пробел в своей жизни, который принялась спешно навёрстывать. Модные шмотки,
Но вместо этого у её мамы появился Серж, и нам со своими девчачьими мечтами пришлось переместиться в ТЦ, потому что Серж был странный. Он часто сидел дома и время от времени пытался подкатить к нам. Лиза его боялась и возвращалась домой, только когда мама приходила с работы.
В восьмом классе мы с ней познакомились с кучей новых людей с нашего района и других, ездили тусоваться с неформалами, чуть было не связались с наркоманами, пережили несколько глупых любовных драм и лишь каким-то невероятным чудом избежали того, чтобы это всё плохо закончилось.
Когда Тамара Андреевна стала директором в нашей школе, и меня в первый раз привели к ней в кабинет, она сначала долго и с недоверием смотрела, будто это кто-то другой, а не я, после чего велела сесть и ещё минут пять молчала, всем своим видом демонстрируя глубокое осуждение.
Однако в пятнадцать любое осуждение лишь будоражило, а критика провоцировала.
К тому времени я уже сама неплохо связывала слова и отстаивала собственное мнение, которое имелось по любому вопросу и требовало быть высказанным.
Стыдно мне не было. Страшно тоже. А из наказаний я боялась только интерната.
— Ты мне очень нравишься, Маша, — сказала директриса. — И мне казалось, что мы с тобой находим общий язык.
— Тамара Андреевна, это же школа, — в своём привычном тоне заявила я. — Здесь вы по одну сторону баррикад. А я по другую. Мы не можем нравиться друг другу.
— Баррикады предполагают военные действия.
— Ну, да.
— Поэтому ты подговорила девочек бойкотировать урок труда?
— И поэтому тоже.
— А ещё почему?
— Потому что она нас унижает.
— Кто? Елена Владимировна? И как же она вас унижает?
— Ну, что мы криворукие, бесполезные, что нас никто замуж не возьмёт и что у нас ногти длиннее мозга.
Тамара Андреевна кинула взгляд на мои руки, и я с вызовом растопырила пальцы с бледно-розовым лаком перед её глазами.
— У меня короткие ногти! Но она вешает ярлыки и всех ровняет под одну гребёнку. И почему это я должна уметь варить её дурацкий суп? Это вообще касается моей личной жизни. Какое ей дело, как я чищу картошку или вставляю нитку в иголку? А сама даже голосовое отправить не может. И кто из нас тупой?
— Почему же ты не пришла ко мне и не рассказала, что Елена Владимировна вас обижает?
— Если бы я пошла жаловаться, меня бы все перестали уважать.
— А теперь уважают?
— Теперь — да.
— А вот в этом ты ошибаешься…
— Ой, вот только не надо, — подобных бесед в моей жизни состоялось великое множество. — У вас взрослых своё уважение, у нас своё. Это у вас принято, улыбаясь в глаза, стучать друг на друга. А у нас всё по-честному.
— И почему же, как ты думаешь, ты здесь?