Пуговицы
Шрифт:
— Как же мы тогда папу оставим?
— Микки, мышонок, нам с ним придётся развестись, — мама крепко зажала мою руку в своих ладонях. — Это значит жить раздельно. Ты же поедешь со мной?
— Я не знаю.
— Как не знаешь? Я же твоя мама.
— Нет, конечно, я хочу с тобой, но с папой тоже хочу.
— Так не может быть. Всё уже решено.
— Хватит настраивать дочь против меня, — крикнул из комнаты папа. — Она никуда не поедет. Микки, зайди ко мне.
Вырвав у мамы руку и всё ещё ничего не понимая, я побежала к папе в спальню. Он сидел на кровати,
— Иди сюда.
Папа усадил меня к себе на колени.
— Ты же со мной, мышонок, правда? Уж ты-то меня не бросишь?
— Я не знаю.
— Она тебя уже подговорила? — он печально вздохнул.
— Я хочу с тобой, но с мамой тоже хочу.
— Так, к сожалению, не получится. Нужно выбрать.
Но как? Как я могла выбрать кого-то из них, если любила родителей одинаково? И они меня тоже любили. Так, по крайней мере, мне казалось. Любили, заботились, постоянно баловали и никогда не наказывали. Да и между собой до этого дня при мне не ругались.
— Ты сейчас поступаешь некрасиво, — мама нарисовалась в дверях. — Мы с тобой уже всё решили и договорились.
— Ничего не договорились, — отозвался папа. — Пусть Микки сама решит.
— Конечно, сама, — мама ласково улыбнулась мне. — Но со мной ей будет лучше.
— А как насчёт твоего престарелого хрена? С ним ей тоже будет лучше?
— Люк тут не причём. Не вмешивай его.
— О чём ты думаешь? Неужели я отпущу своего маленького мышонка чёрт знает куда?
— Твой эгоизм зашкаливает. Я даже не за себя сейчас прошу. Подумай о её будущем!
— Я думаю о том, что у каждого ребенка должна быть нормальная семья. И Машина семья вся здесь. Все бабушки и дедушки, я, в конце концов. А там у неё не будет никого. Совсем никого. Только старый обрюзгший макаронник и его свежеиспечённая макаронина.
— Ты нарочно пытаешься оскорбить меня при дочери?
— Про тебя я не сказал ни слова.
Они долго ругались. Но я мало что слышала и уж тем более запомнила, кроме того, что близится нечто ужасное, и какой выбор не сделай, всё будет плохо. Поэтому единственное, что я смогла придумать, — это не выбирать никого. Тогда, по моему мнению, родители должны были оба остаться со мной, ведь каждый из них меня сильно любил. А я любила их.
Вот только сказка закончилась, а я об этом ещё не знала.
Из-за того, что я продолжала упорно отвечать, что хочу быть и с мамой, и с папой, начались долгие суды, где папа говорил, что отдавать маме ребенка нельзя, поскольку у неё нет работы, и последние пять лет не было, и что в другой стране она не сможет обеспечить мне нормальные условия проживания, ведь нет никаких гарантий, что её новый брак продлится долго. А мама убеждала судью, что оставлять меня папе нельзя, потому что он безответственный и слишком много времени проводит на работе. Папа привёл в суд своих родителей, где они ругали маму, а мама притащила Кощея с Ягой, которые до этого момента в моей жизни почти не появлялись, но благодаря особому дару красноречия Яге удалось выставить папу в таком ужасном свете, что его мать набросилась на неё
Вскоре маминому новому итальянскому мужу вся эта тягомотина надоела, и мама, пообещав скоро меня забрать, улетела в Турин. А как только она уехала, папа перевёз меня к своим родителям. Поначалу они со мной сюсюкались и выполняли любые прихоти, но потом оказалось, что меня нужно водить в школу, помогать с уроками и кормить. Это было сложно, ведь дед тоже работал, а бабушка вечно страдала от мигреней и плохо себя чувствовала.
Моё присутствие их сильно тяготило. И пусть в лицо они мне улыбались, за спиной постоянно слышалось перешёптывание: «Я больше так не могу» и «Как же я устала».
Так что, когда папа нашёл себе какую-то женщину и стал с ней жить, меня с облегчением вернули ему. У той тётки тоже была дочка, моя ровесница. Они надеялись, что мы с ней подружимся и станем сёстрами, но мы только ссорились и регулярно дрались из-за всего подряд, начиная от игрушек и вещей и заканчивая едой. Я нарочно задиралась и вела себя мерзко, но та девка была ещё хуже, и я её ненавидела. Впрочем, к тому времени я ненавидела уже всех, включая маму, которая постоянно писала, но ничего не делала.
Наверное, она ждала, что я признаю свою вину и буду умолять её меня забрать, но виноватой я себя не чувствовала. Да, я не выбрала её. Но и не отказалась, как это она сделала со мной.
То были совершенно жуткие нескончаемые два года. Сначала я ушла из своей старой школы и перевелась в бабушкину, потом снова вернулась в старую, но уже совсем другим человеком.
Домашние скандалы с папиной женой и её дочкой сделали меня равнодушной и непробиваемой. Упрёки, придирки, истерики. Позже при первой же возможности я стёрла из памяти их лица и имена.
А потом в один прекрасный день приехал Кощей и увёз меня к ним.
Больше меня никто не делил и не хотел.
На самом деле, Кощей по паспорту был Георгий Николаевич, а Яга — Ольга Владимировна. Но они называли друг друга только прозвищами, которыми обменялись ещё в молодости, когда Кощей женился на бабушке Люсе. Яга была родной сестрой бабушки Люси и всю жизнь, до самой её смерти, жила вместе с ними.
Приятными людьми бабка с дедом не были, но зато они единственные, кто никогда не притворялся и не врал мне о своей любви. Я им была нужна из-за квартиры. Пятиэтажку обещали вот-вот снести, и Яга очень рассчитывала взамен старой квартиры получить трёшку, чтобы потом разменять её на две квартиры: самим жить в двушке, а однокомнатную сдавать.
На следующий день после школы я нагнала Томаша по дороге домой, и чтобы лишний раз не попадаться никому на глаза, дошла за ним до автобусной остановки, откуда он ездил.
Уроков было семь, ещё и допы, уже темнело и видеть меня он не мог. Подошла, когда он, сложив зонт, спрятался под навес остановки. Кроме нас там была всего одна бабушка.
Увидев меня, Томаш удивился, но сказать ничего не успел, потому что я сразу же сунула ему свой телефон.
— Ты хотел доказательств? Смотри.