Пять прямых линий. Полная история музыки

Гант Эндрю

Интересно, что, судя по черновикам, законченные песни в сборнике заметно отличаются от первых набросков. Это связано с привычкой сочинять, в той или иной степени импровизируя. Рассказы Санд о мычащем на сельских просторах Шопене напоминают об описании Рисом прогулок с Бетховеном: после таких прогулок всегда следовал «самый напряженный труд, который я когда-либо видела… множество попыток, размахивая руками, ухватить определенные детали темы, которую он прежде слышал». Также она отмечает, что «то, что он полагал единством, он затем усердно анализировал перед тем, как записать, и его досада на то, что он не способен вспомнить идею во всей полноте, приводила его в отчаяние» [769] . Йозеф Фильч также находил «непосредственной и совершенной» первоначальную импровизацию, после которой следовали «дни нервного напряжения» в попытках записать ее [770] . Гжимала полагал, что завершенная пьеса часто была не такой яркой, как ее первый образ, а Делакруа рассуждал о том, до какой степени подобный процесс можно сравнить с процессом создания набросков художником или архитектором. Это во многом является отражением противоречивого характера Шопена: он был известен тем, что играл собственные сочинения всякий раз по-разному и позволял существовать разным версиям своих пьес. Если к этому прибавить рубато и неясность того, стоит ли обеим рукам играть одновременно или нет, то вопрос, существуют ли в принципе правильные версии его пьес или даже существует ли вообще «корректная»

версия этой музыки, повисает в воздухе. Отношения между идеей и ее воплощением стали одной из основных тем в XIX веке, и более поздний композитор, Артур Салливан, отобразил ее в песне, написанной для своего умирающего брата, герой которой слышит прекрасный аккорд только затем, чтобы обнаружить, что он «замер в тишине… я искал его напрасно» [771] . Быть может, он и вовсе не существовал.

769

Sand, p. 245, in Kildea, p. 45.

770

Joseph Filtsch, letter to his parents (8 March 1842), in Kildea, p. 45.

771

Adelaide Anne Procter, ‘A Lost Chord’ (1858), set to music by Sir Arthur Sullivan as ‘The Lost Chord’ (1877).

Шуман импровизировал по-своему: он соединял вместе разнообразные обрывки, сочиненные в периоды творческой активности, с их намеками, ложными выпадами, цитатами, образами, отголосками и переработками старых мотивов, в законченное целое, до некоторой степени свободную форму, содержащую отголоски его идей, дружбы и интересов. В 1832 году он собрал фортепианные пьесы – вальсы, написанные в предыдущем году, переработки полонезов в четыре руки 1828 года и новую музыку, – соотнес их с праздником, описанным в романе Жан Поля, и дал им странный, но привлекающий внимание заголовок Papillons («Бабочки»). «Карнавал» – изысканная сюита, в которой образы Листа, Шопена, Клары, его самого, а также Эвзебия и Флорестана, Эрнестины, Паганини, Арлекина и Коломбины отражены в потоке цитат подобно участникам бала. «Давидсбюндлеры» тоже созданы по этой модели – в них нарисовано его воображаемое Давидово братство, защищающее современную музыку от филистеров. Шуман был своего рода музыкальным Прустом, создающим целые миры из легких электрических импульсов памяти.

В столетие, когда все делалось крупнее, многие из упомянутых здесь пьес – миниатюры. Самые короткие из «Песен без слов» занимают всего страницу. Некоторые прелюдии Шопена продолжаются несколько тактов. Самые короткие части «Карнавала» звучат всего секунды, большинство – не более двух минут. Самые небольшие лирические пьесы Листа в музыкальном смысле более насыщенны, нежели более продолжительные и менее собранные вещи в духе рококо.

Более формальные структуры, такие как соната, встречаются в их творчестве реже, и каждый из них по-своему трактует эту унаследованную от Бетховена форму. Занятно, что сонаты Шумана, Листа и Шопена все в минорном ключе (сонаты для органа Мендельсона – форма новая: скорее пьесы для рециталов, нежели церковные органные импровизации, часто оканчивающиеся масштабными фугами в духе Баха). Весьма часто сочинениям даются довольно общие названия, иногда имеющие весьма отдаленное отношение к устоявшимся музыкальным формам: прелюдии, которые ничего не предваряют, интермеццо, которые не являются «интер» между какими-либо «меццо»; далеко не всегда ночные ноктюрны; мазурки и полонезы, в которых больше парижского, чем польского; и целый ряд фанданго, траурных маршей, вальсов, хоральных гимнов и охотничьих мотивов, объединенных в многочастные циклы с поэтическими названиями.

Лист в музыке отдавал дань своему венгерскому наследию, хотя скорее артистически, чем аутентично, как это будут делать более поздние композиторы, такие как Дворжак и Барток. Мендельсон совместил народные мотивы с национальными акцентами в головокружительные итальянские тарантеллы и задумчивые венецианские песни гондольеров в трехдольном метре. В области литературных предпочтений Феликса и Фанни Мендельсон, а также Шумана привлекала «Песнь о нибелунгах» с ее обширным оперным потенциалом, а Клара и Лист были среди многих композиторов, положивших на музыку «Лорелею» Гейне, сестру вагнеровских Дочерей Рейна. Их современниками и иногда знакомыми были фольклористы, такие как Ханс Кристиан Андерсен и братья Гримм. Шекспир в платье XIX века продолжал волновать умы: например, Шуман, что, возможно, неудивительно, ощущал музыкальное сродство с неуравновешенным Гамлетом. Гете, обожаемый друг юности Мендельсона, подарил романтической музыке одного из наиболее эффектных и популярных персонажей, бросившего вызов универсуму Фауста. Шуман любил читать стихи группы поэтов, наиболее близких по духу и биографиям к его кругу, – Байрона, Шелли и английских романтиков.

Музыкальные плоды этого плодородного источника были чрезвычайно разными. Мендельсон, романтик-классицист, был мастером быстрых, легких, невесомых скерцо (например, третья часть Октета и скерцо из музыки к «Сну в летнюю ночь»). Шопен был первым и лучшим поэтом фортепиано (у него нет ни единого сочинения, где бы оно отсутствовало), тогда как Лист прожил достаточно долго, чтобы оказать влияние на дивный новый мир гармонии и формы. Симфонии Шумана только сейчас начинают избавляться от репутации сочинений, где есть масса прекрасных моментов, которые кто-то другой уже сочинил немного лучше: его лучшая музыка – это миниатюры болезненной нежности, как, например, те, что порхают в его песенном цикле 1840 года «Любовь поэта» между Флорестаном и Эвзебием подобно облакам на солнце: в них чрезвычайно оригинально используются протяженные фортепианные фразы, мелодия в правой руке намеренно начинается впереди тактовой доли, а аккомпанемент ведется неуловимыми аккордами, которые меняются, однако не все и не всегда одновременно с голосом, что создает странный, мерцающий эффект подвижной гармонии. Такого рода чудесные вещи можно найти во всей его музыке – нежное мелодичное томление в начале «Юморески» и странную изящность, с которой начинается и заканчивается «Любовь поэта».

Фанни Мендельсон и Клара Шуман

Музыкальная карьера Фанни Мендельсон – нечто среднее между карьерой Наннерль Моцарт (которая не оставила после себя сочинений, перестала выступать, достигнув брачного возраста, и во всем подчинялась отцу) и такими несколько более поздними, чем она (или просто прожившими дольше) композиторами, как Луиза Фарранк и Сесиль Шаминад. Феликс писал, что его сестра «не имела ни наклонности, ни призвания к авторству. Она для этого слишком женщина», и ссылался на домашние заботы как на ее «первейшие обязанности» [772] . Их отец сказал ей: «Музыка, быть может, станет его профессией, но для тебя она может и должна быть лишь украшением» [773] . Ведущий берлинский музыкант Карл Цетлер сказал Гете, что «она играет как мужчина» – похвала в каком-то смысле [774] . Однако ее музыкальная жизнь была чем-то куда большим, чем разбавленная водой карьера ее брата. Она много сочиняла. Публикации под его именем, судя по всему, отчасти были мерой, направленной на ее защиту и поддержку (женщины-романистки постоянно использовали мужские псевдонимы), однако в одном случае она напечаталась под своим именем, судя по всему не посоветовавшись с Феликсом. Она часто играла на воскресных салонах в их доме в Берлине, однако лишь раз выступила на публике, исполнив фортепианный концерт своего брата. Большинство ее музыки – малые формы – песни и лирические фортепианные пьесы. Она не создала ни симфоний, ни концертов. Однако такие сочинения, как ее фортепианная Соната соль минор, написанная вскоре после визита в Берлин французского композитора Шарля Гуно в

начале 1843 года («Его присутствие было живительным стимулом для меня, ибо я много играла музыку и обсуждала ее с ним», – писала Фанни) показывают ее хорошее знакомство с сонатным принципом Бетховена, шубертовскую тональную свободу, прекрасное чувство мелодии и серьезное техническое мастерство. Другая соната, живописная Пасхальная соната в ля мажоре, где описывается смерть и воскрешение Христа, была найдена во Франции лишь в 1970 году, подписанная «Ф. Мендельсон», что мало помогало атрибуции и привело к предсказуемому результату (лишь 40 лет спустя ее заслуженно атрибутировали Фанни) [775] .

772

Felix Mendelssohn, letter to Lea Mendelssohn-Bartholdy (24 June 1837), in Felix Mendelssohn-Bartholdy, Paul Mendelssohn-Bartholdy (ed.), Lady Grace Wallace (trans.), Letters of Felix Mendelssohn-Bartholdy from 1833 to 1847 (London: Longman Green, 1864), p. 113.

773

Abraham Mendelssohn-Bartholdy, letter to Fanny Mendelssohn-Bartholdy (16 July 1820), in Sebastian Hensel (ed.), Carl Klingemann (trans.), The Mendelssohn Family (1729–1847) from Letters and Journals (London: Sampson Low, 1881), p. 82.

774

См. R. Larry Todd, Fanny Hensel: The Other Mendelssohn (Oxford: Oxford University Press, 2010), p. 35.

775

См. Sock Siang Thia, ‘The Piano Sonatas of Fanny Hensel and Clara Schumann’ (2011), paper given at the 10th Australasian Piano Pedagogy Conference, Charles Sturt University, Wagga Wagga, Australia. https://www.researchgate.net/publication/298721567_The_Piano_Sonatas_of_Fanny_Hensel_and_Clara_Schumann.

Клара Шуман примерно в то же время также написала Сонату соль минор, изначально как подарок Роберту после их свадьбы: «Прими с любовью, мой добрый муж, и будь терпелив со своей Кларой, в Рождество 1841 года» [776] . (В следующем году к ней были добавлены две части.) В музыкальном плане между ними с Фанни видны явные параллели: обе писали по большей части короткие пьесы; Роберт издал сборник «Двенадцать стихотворений из “Весны любви” Ф. Рюккерта для фортепиано с пением; соч. Клары и Роберта Шуман», не указав, кто написал что. Однако Кларе как исполнительнице и композитору удалось куда больше, чем Фанни. Ее сочинения исполнялись повсеместно, как ею, так и другими. В начале своей карьеры она подступилась к крупной форме, написав в 1833–1835 годах Концерт для фортепиано с оркестром (в ля миноре, как и концерт ее мужа, премьеру которого она играла в 1846 году после восьми лет, которые у Роберта отняло ее сочинение). Написанный в четырнадцать лет концерт, которым дирижировал неостановимый Мендельсон, с юной исполнительницей за роялем, – прекрасное сочинение с трудной и блестяще написанной партией фортепиано, умело созданными камерными текстурами и изобретательными эффектами, такими как переход одной части в другую без перерыва, лирическая вторая часть, Романс для фортепиано и виолончели и танцевальный финал (что нашло отражение в более позднем концерте ее друга Брамса).

776

Clara Schumann, dedication to Piano Sonata in G Minor (1841); see.

Клара прожила долгую жизнь, умерев за год до Брамса, в 1896 году. Ей было знакомо горе, так как она пережила не только мужа почти на 40 лет, но и четверых из восьми их детей, вырастив две группы внуков (с помощью ее старшей дочери Марии), видела, как ее старший сын Людвиг попал в психиатрическую лечебницу, испытав те же страдания, что и его отец. («Я не ощущала такой боли со времен несчастья с Робертом… Я не могу найти слов для такого горя: оно разрывает мне сердце», – написала она в дневнике [777] и сказала Брамсу: «Испытать такое дважды в жизни – тяжелая судьба, но я решилась переносить все спокойно, как мать… Я должна жить для других») [778] . Среди ее изображений – привычные наброски и акварели времен ее юности, картины ее за фортепиано и с детьми и фотографии старой дамы в черном крепе, все еще красивой, с проникновенными печальными глазами. Ее переписка с Брамсом – богатый источник для исследователя нравов и музыки того времени, хотя и слишком сдержанный в силу привычек «двух столь близких друзей, что в диалогах они читают мысли друг друга и передают смысл целого предложения одним словом», как говорил переводчик их писем [779] . Наконец, ее присутствие в музыке Роберта, как и его в ее, – одно из самых трогательных, подвижных и подлинных свидетельств преданных любящих отношений, часто сложных, но никогда не распадавшихся, в истории музыки. Она – одна из величайших свидетельниц музыки XIX века и гений множества ее наиболее плодотворных проявлений.

777

Clara Schumann, diary entries (June 1870).

778

Clara Schumann, letter to Johannes Brahms from Brussels (5 May 1870), in Berthold Litzmann (ed.), Letters of Clara Schumann and Johannes Brahms, 1853–1896 (New York: Longmans, Green and Co., 1927), p. 244.

779

Litzmann, preface.

Поздний Лист

В каком-то смысле два оставшихся в живых героя этой главы олицетворяют эстетический раскол, с которого мы начали: Клара Шуман была хранительницей сдержанной классицистической эстетики, музыкальную форму которой создавал ее друг Брамс; Ференц Лист был знаменосцем модернизма и эксперимента.

С 1848 года для Листа, ныне проживавшего в Веймаре с княгиней Каролиной, началось крайне продуктивное десятилетие. В 1850 году он дирижировал премьерой «Лоэнгрина» Вагнера во время вынужденной эмиграции композитора в Швейцарию после его участия в Дрезденском восстании в мае 1849 года. Лист поздно начал дирижировать, но был крайне успешен в этом: среди других опер под его дирижерской палочкой – «Тангейзер», «Геновева» Шумана, «Бенвенуто Челлини» Берлиоза и сочинения Беллини, Доницетти и Верди, а также премьера «Альфонсо и Эстреллы» Шуберта в июне 1854 года. Берлиоз рассказывает, как однажды он остановил игравший неверно оркестр и начал исполнение сначала, сделав вид, что от него этого потребовал король, сидевший в переднем ряду. Доброе начало, однако, скоро сменилось проблемами. Иоахим ушел из оркестра, протестуя против новшеств Листа. Связь с замужней Каролиной и поддержка Вагнера пошатнули его позиции. В 1858 году он сложил с себя полномочия после демонстраций во время исполнения им «Багдадского цирюльника» Петера Корнелиуса, который рассматривался как неприемлемый образец модернизма. Кризис усилился после смерти его сына Даниеля в 1859 году в возрасте 20 лет. Тем временем его дочери вышли замуж: Козима за придирчивого пианиста и дирижера Ганса фон Бюлова, Бландина за Эмиля Оливье, будущего премьер-министра Франции.

В 1860 году в берлинском Echo было напечатано письмо протеста против «Новой немецкой школы» Листа и Вагнера, подписанное Брамсом, Иоахимом и другими. В 1861 году Лист и Каролина переехали в Рим, жили в разных помещениях и долго и безуспешно пытались добиться от папы аннулирования ее брака. В 1862 году произошла еще одна трагедия – в возрасте 26 лет умерла его дочь Бландина, что побудило ее отца писать религиозную музыку и вновь уединиться, на этот раз в монастыре, где он принял малый постриг, а затем в комнаты тихой виллы д’Эсте, древнего дома кардиналов, чьи знаменитые фонтаны он изобразил в третьей части своей фортепианной сюиты «Годы странствий», сочиненной между 1867 и 1877 годами.