Разомкнутый круг
Шрифт:
Однако русскому генералу на целые сутки удалось задержать наступление противника, что дало возможность русским армиям соединиться в Смоленске.
Поначалу для французов все складывалось удачно. 15 тысяч мюратовской кавалерии обошли Неверовского и атаковали его левый фланг. Харьковский драгунский полк бросился вперед, но, как потом злословил Оболенский, – без Укропа и Огурца был опрокинут и преследуем двенадцать верст.
В результате артиллерийская батарея осталась без прикрытия. Неприятель на нее напал и захватил пять орудий.
Сомкнув пехоту в каре, он отходил, отбиваясь ружейным огнем и удачно заслоняясь от конницы Мюрата естественными прикрытиями – рвами по краям дороги и деревьями.
Особенно отличились солдаты Полтавского полка. Они отбивали одну атаку за другой, усыпав местность вокруг себя французскими и польскими гусарами, уланами, драгунами и конноегерями – какие только полки не бросал на них Мюрат, в бешенстве крича: «Вперед!» и размахивая саблей, на которой было выгравировано «Честь и дамы».
«Мою честь отнимают эти упорные русские… А витебские еврейки не дамы!»
– Сметем этих скифов! – заорал Мюрат. – Впереди Смоленск и русские женщины…
Снова и снова посылал он в бой кавалерию и только ночью прекратил атаки, так и не опрокинув солдат Неверовского.
Однако французская армия все же подошла к стенам древнего Смоленска.
31
Конец июля для Петербурга сложился удачно.
Прогремели два салюта. Первый – по поводу возвращения в столицу императора Александра. Второй – по поводу победы генерала Витгенштейна над войсками маршала Удино.
В результате французы отошли к Полоцку.
Народ бурно обсуждал победу над врагом.
– Н-да-а! – говорил один мастеровой.
– Не всякая блоха плоха! – поддерживал его другой.
Кабаки заполнились как в доброе старое время.
Следом снова радостная весть – русские армии соединились в Смоленске.
Петербург повеселел… К тому же установилась теплая погода. По Неве плыли баржи и лодки с приказчиками, везущими глиняную или деревянную посуду для простолюдинов и фарфоровую или серебряную – для господ. Чипига, как и остальные будочники, красовался в летних белых штанах, а на Сенатской площади, как и всегда, высился памятник Петру Великому.
Его собрались было вывезти из Петербурга, чтоб не достался французу, но почт-директору Булгакову приснился вещий сон – будто, когда он проходил мимо памятника, бронзовый конь вдруг соскочил с постамента и понес всадника на Каменный остров, где жил император.
Увидев Александра, Петр сказал: «Не бойся за Петербург – я охраняю его. Доколе я здесь, Петербург вне опасности!».
Свой сон почт-директор поведал сенатору Голицыну, отвечавшему за отправку памятника, и тот решил не вывозить его.
Мари Ромашова теперь каждый день ходила смотреть, не увезли ли
С утра и до позднего вечера она вместе с другими девицами и дамами, спасающимися в Петербурге от неприятеля, щипала корпию и обсуждала военную обстановку и действия военачальников.
Мари неплохо читала карту – научилась этому от отца – и поэтому слыла среди псковских и новгородских помещиц авторитетом.
От Дениса Волынского писем по-прежнему не было.
«Раз он так, то и я ему писать больше не стану», – злилась она. Но тут же ее начинала мучить совесть. – А может, он ранен? – с ужасом думала Мари. – Не сильно, конечно, в руку там или даже в палец… И это в самом конце войны!
Ведь, когда мы щипали корпию, баварец Шмидт, а на мой взгляд, он очень порядочный человек, пообещал уничтожить за пару дней всю армию Наполеона посредством воздушных шаров, наполненных горючими материалами…
"Останется всего лишь пустить эти шары в середину врагов и поджечь", – объяснил он нам.
Я не пожалела на это колье, три золотых кольца и сто червонцев, да и другие дамы для спасения отчизны от напасти не жалеют средств на постройку шаров. Так что скоро мы покажем французу…»
Несмотря на то, что Смоленск под горло был забит военными, большинство жителей не верило в способность армии остановить француза и уходило из города, унося все, что можно было унести.
Выйдя на Московский тракт и пройдя несколько верст, толпа беженцев редела и вскоре рассасывалась по проселкам и тропам.
Не хотелось слишком далеко уходить от родного дома. «А вдруг?! – жило в душах этих людей. – А вдруг все же враг будет если не разбит, так хоть остановлен под Смоленском?..
Тогда соседи все, что осталось, и растащут, а свалят на солдат… Нет! Далеко от дома уходить не след…
Да и куда уйдешь со стариками и малыми детьми?»
Взвод Рубанова занял просторный купеческий дом с пристройками и обширным двором. Через дорогу, в чуть меньшем доме, расположился взвод Оболенского, которого перевели во второй эскадрон. На страже у ворот он поставил Огурца с Укропом и правильно сделал – всюду шлялись толпы солдат, так и норовящие втереться в чужие владения и что-нибудь спереть. Достать что-либо съестное было трудно – всё съели и выпили дочиста.
Однако к вечеру, когда большая часть местных жителей ушла, стало просторнее. Из ближайших деревень привезли печеный хлеб, крупу и сало.
Шалфеев подсуетился и откуда-то приволок чуть не полкабана и тут же принялся его солить.
Рубанов заметил своего денщика из окна и позвал к себе, а сам уселся на широченную струганую лавку, покрытую пестрым ковром с длинной желтой бахромой по краям.
«Вот какую Веберу на эполеты нужно!» – подумал он, когда в дверь просунулась голова Шалфеева.