Разомкнутый круг
Шрифт:
– Лагуссе?!. – опешил Максим и опустил голову.
«На войне как на войне!» – подумал он, жалея в душе погибшего француза.
– Волынского ранили, – сообщил он князю.
– Да ну-у? Тяжело?
– Полагаю, смертельно!
– Даже не верится! – перекрестился Оболенский. – А у нас штаб-ротмистра Гурова убило. Наповал! Картечью. Арсеньева ранило. А Веберу ноготь оторвало! Он так палец перевязал, словно тот толщиной с ногу у него, и в тыл лечиться уехал.
– Прибалтийские немцы такие недотроги! – подвел итог Рубанов.
Голова
Все это придет потом, ночью, когда схлынет нервная горячка боя и он поймет, какой день пережил, – что нашел и что потерял!..
33
А бесконечный день клонился к вечеру…
Закопченное солнце, словно русский егерь, маскировалось за росшими на бугре деревьями. Воздух пропитался запахами ада – серой, порохом и кровью!
Уставшие пушки по-прежнему терзали людей и землю.
Невыносимо ныло натруженное правое плечо. Все тело ломило, будто прошел сквозь строй шпицрутенов. [25]
И что удивительно, хотя Максим не ел весь день, – есть не хотелось. Зато ужасно хотелось пить. Казалось, что мог бы выпить всю речушку Колочу.
Жеребец Гришка тоже умирал от жажды, тяжело поводя боками и нервно подрагивая кожей.
– Сейчас отдохнем и напьемся, – похлопал его по крупу Максим. – Потрудились сегодня на славу.
25
Наказание шомполами.
«Интересно, что она ему писала?» – подумал он, спрыгивая с седла на землю. Ноги не повиновались, и он с трудом сделал первые несколько шагов.
Все бросились к воде, но тут снова послышалась команда – «На конь!»
– Снова в бой?! – без всегдашнего энтузиазма и особой радости произнес Оболенский.
У него тоже ныли натруженные мышцы.
– Взво-о-д, строиться! – хрипло заорал князь.
Максим похлопал по спине жеребца и с трудом взобрался в седло.
– Взвод строиться! – не слишком громко скомандовал он.
Кони тяжело переходили на рысь.
Палаш весил сто пудов и не хотел выходить из ножен.
Пистолет по весу сравнялся с пушкой…
Но когда увидели, как французская артиллерия косит русскую пехоту; когда увидели, как падают наши солдаты, все встало на свои места – палаш легко выходил из ножен, пистолет сам прыгал в руку.
– За Россию! Господа!
На этот раз была занятая французами русская батарея.
Французские канониры зарядили русские пушки и успели дать залп картечью в сторону русской кавалерии. Но это был последний залп. Конница ворвалась на батарею и
Следом за конногвардейцами на батарею влетели оставшиеся в живых русские артиллеристы, и Максим наблюдал, как маленький, до костей прокопченный пушкарь любовно гладит черный от копоти пушечный ствол, и на глазах его блестят слезы облегчения и радости, словно вызволил из плена мать.
Уже не раз замечал Рубанов столь трепетное отношение русских артиллеристов к своим пушкам. У тех считалось, что нет тяжелее позора, нежели потеря орудия. Пушка становилась для солдата родной… Это была его пушка! И во время отдыха, думая, что никто не видит, подходил он к орудию и любовно протирал его ветошью, ласково с ним разговаривая и охлопывая ладонью ствол и лафет.
Может быть, оторванный от крестьянского хозяйства артиллерист перенес извечную мужицкую любовь к быкам, лошадям и коровам на пушку?..
– Братцы! – прихрамывая, взобрался на батарею артиллерийский капитан и обратился к кирасирам: – Задержите немного француза, а мы вмиг лошадей впрягем и пушки утащим…
Его солдаты вовсю суетились возле орудий.
Между тем на отбитую батарею уже неслись французские гусары и польские уланы.
– За Россию! – повел свой взвод Оболенский.
– За мной! – поскакал на врага Рубанов.
Французские гусары были свежи и злы! Они бодро врубились в русские ряды. Не отставали от них и поляки.
– Руби шепелявых! – размахивая палашом, налетел на польских уланов Оболенский. – Не пепшь вепша пепшем!.. – распевал он во всю глотку, размахивая палашом и распугивая ляхов. – Бо пшепепшешь вепша пепшем!..
– Здорово поручик сказанул! – восхитился Шалфеев, опрокидывая улана вместе с конем.
– Уж наш-то скажет – так скажет!.. – бился рядом с ним Егор Кузьмин.
Огурец с Укропом просто озверели, завидев ляхов, и палаши их тут же окрасились католической кровью. Бок о бок с земляками сражался Синепупенко. Все кружилось, стреляло, ревело, материлось и рубилось… рубилось… рубилось!..
Об усталости никто и не вспоминал – открылось уже не второе, а третье, или может, десятое дыхание. На помощь сникшим уланам и гусарам подошло несколько кирасирских эскадронов. Гвардейской бригаде приходилось туго. Полковник Арсеньев был ранен, и его заменил полковник Леонтьев.
Бой кипел, перемещаясь то вправо, то влево, то вперед, то назад.
Артиллеристы давно увезли ненаглядные свои пушки, а кавалеристы все не могли расцепиться. Гвардейские полки перемешались. Рядом с собой Максим увидел Николая Шувалова. Тот, казалось, ничего не замечал, кроме синих французских мундиров, которые целеустремленно и вдохновенно раскрашивал палашом в красный цвет.
Чуть сзади него мстил за друга Строганов.
Поляки отшатывались не столько от палаша, сколько от перекошенного ненавистью лица его.