Разомкнутый круг
Шрифт:
Штатные льстецы шептались за спиной Бонапарта, стараясь, чтобы он услышал:
– Пальмира Востока перед новым Александром… Сказочная Индия под ногами нашего императора… Северные Фивы раскрыли свои врата перед гением Франции…
«Другое дело. Совершенно другое… – довольно думал он. – Не то что после Бородина!..» – Взяв подзорную трубу, стал любоваться Москвой.
– Вот Успенский собор, ваше величество, – аккуратно, пальчиком, направляли его зрительную трубу адъютанты, – а вот Архангельский, а это храм Василия Блаженного…
«Вот он, город русских
– В Москву! – не выдержав, отдал команду.
У Дорогомиловской заставы Наполеон удивленно огляделся: ни депутации бородатых бояр с каким-нибудь бутафорским ключом на подушечке, ни русских вельмож, ни народа…
Вспомнилось, какой уникальный ключ поднесли ему в Вильне.
«Чего, интересно, им запирали?.. Ну и лентяи, эти русские… даже французского императора не могут вовремя встретить». – Сцепив ладони на зрительной трубе за спиной, мерил шагами площадку перед шлагбаумом, поднимая пыль сапогами.
– Ваше величество! – подскакал к нему польский полковник на танцующем под ним и грызущим удила взмыленном жеребце. – Москва пуста!.. Жители покинули город.
Глянув на полковника, как на клинического идиота, император французов оседлал своего белоснежного жеребца и, злобно пришпорив, помчался в город. За ним шумно ринулись свита и гвардия.
Улицы действительно оказались пусты и безлюдны. Ветер гонял бумагу, путавшуюся в серой траве у деревянных заборов.
Такого на его памяти еще не было: Варшава, Вена, Берлин, Лиссабон, Рим, Милан, Венеция, Амстердам, Каир… – сколько городов занял он за пятнадцать лет беспрерывных войн, но никогда жители не покидали насиженные места и свои дома.
Сильный порыв ветра высоко поднял пыль и бросил ее в лицо императора. Защищаясь, Наполеон прикрылся ладонью, и вдруг сердце его застыло от страха… Предчувствия никогда не обманывали его. Этот вымерший русский город – начало его конца!..
И первое, что он сделал в Москве, – написал письмо в Петербург с предложением заключить почетный мир.
Победитель, каким считал себя Наполеон, униженно просил мира у побежденного.
Льстецы тут же превознесли его, назвав это прекрасным жестом.
– Ну что может быть великодушнее, нежели предложить мир побежденному! – восхищались они.
На самом деле Бонапарт просто боялся…
Боялся этой так и не покоренной азиатской столицы…
Боялся роскошных кремлевских покоев.
Боялся пожаров, начавшихся сразу же, как французы заняли город…
Боялся необъятной России и непонятного ее народа…
«Скифы! Хитрые скифы… Какую свинью подложили вы мне на этот раз?!»
35
Русская армия и часть москвичей отходили по Рязанскому тракту на Бронницы. Арьергардом командовал генерал Милорадович, и войска его удачно сдерживали французов.
Рубанов в удобной коляске на мягкой перине ехал со своим взводом. Полковой врач неотлучно находился рядом, но, видя, что больной неплохо себя чувствует, посвятил свое время другим раненым, в частности
Вебер поначалу гордо нес свой перебинтованный палец, наставив его в небо, словно ствол гаубицы, затем расположил его на плече, словно дубину. Убедившись, что вся гвардия и особенно начальство заметили его «страшную рану», попросил доктора сделать перевязку.
Полковой лекарь доказывал, что бинтовать не следует, так как на свежем воздухе царапина быстрее подсохнет и заживет. Вебер же говорил эскулапу, что тому просто жаль перевязочного материала. Устав спорить, врач наложил ему легкую повязку.
На вторую ночь армия и уходившие с ней жители заметили огромное зарево над оставленным городом.
– Господи – крестились москвичи. – Никак Белокаменная занялась!..
– Пропала моя избушка у Боровицких! – рыдала худая, измученная баба.
– Избушка у нее пропала! – философски смолил махру дед. – Тут почище дело… Поди, все Зарядье пылат, и Моховая впридачу. – Солидно высморкался двумя пальцами и незаметно стер слезу.
Настроение у всех было подавленное.
Офицеры конногвардейского полка, кто – прищурившись, а кто – в подзорную трубу, глядели в сторону Москвы.
– Какое незабываемое, величественное зрелище, господа! – наставив забинтованный палец на пылающую Первопрестольную, патетически воскликнул Вебер.
– Особенно для старшего ротмистра Вайцмана! – поддержал его Оболенский. – У него там приданое горит!..
Неожиданно получили приказ идти не в сторону Рязани, а повернуть к Подольску. Вечером 5 сентября армия подошла к Подольску, и Кутузов сделал смотр. Впервые после сдачи Москвы потрепанные полки приветствовали его криками «Ура!».
Долго не задерживаясь в Подольске, армия двинулась на старую Калужскую дорогу и стала у Красной Пахры. Здесь получили радостную весть: за Бородино государь произвел Кутузова в фельдмаршалы.
Не забыл император и об армии.
Солдаты получили по пять рублей, а офицеры – третное жалованье. Армия повеселела и ободрилась.
К тому же уже несколько дней их не беспокоили французы.
Мюрат потерял русскую армию. И лишь в середине сентября он узнал об ее местопребывании, разорвав и растоптав за это время около десятка роскошных своих головных уборов. За столь крупную потерю Бонапарт при множестве генералов обозвал шурина «шляпой».
«Позор и бесчестье! – стонал Неаполитанский король. – Я этого не переживу. И белотелые москвички, как нарочно, покинули свой город… Ну зачем мне такая война!»
21 сентября Кутузов отошел еще на два перехода к Калуге и встал у села Тарутино на левом берегу реки Нара. На другом берегу виднелось сельцо Гранищево. Часть армии, переправившись через реку, заняла позиции в полуверсте за селом.
Главная квартира расположилась в деревушке Леташовке.
Михаил Илларионович занял избу о трех окнах направо от выезда со стороны Тарутина, состоявшую из столовой, кабинета, приемной и спальни за перегородкой.