Разомкнутый круг

Кормилицын Валерий Аркадьевич

«Прекрасно! У меня посуда пропала, зато вот наполеоновский рундучок прихватил», – обрадовался он. – Ничего! Мой бриг [42] еще доплывет до Парижа…»

К такой же мысли после Березины пришел и Наполеон.

«Черт с ним, с этим разлагающимся мясом, – брезгливо разглядывал он своих обмороженных солдат. – Необходимо спешить во Францию и собирать новую армию».

В сравнении с французами русские, конечно, выглядели справнее. И одеты они были теплее, и питались

получше, и, черт побери, выигрывали кампанию…

42

Двухмачтовый однопалубный парусный корабль.

Для поддержания морального духа нижних чинов и офицерского корпуса в конце ноября подошли приказы о награждении наиболее отличившихся в боях под Красным.

Укроп с Огурцом, а также Егор Кузьмин, Антип, Шалфеев и Тимохин получили медали. Тимохин, ко всему прочему, узнал, что стал унтером.

Это сразу подняло боевой дух рядового состава.

Тем более не обидели и командиров…

Раздобыв водки, обмывали награды. Кроме конногвардейских офицеров небольшой домишко осчастливили своим присутствием Нарышкин и двое кавалергардов.

Михаил Строганов, Оболенский и Серж украсили грудь сверкающими багряной эмалью Георгиевскими крестами.

Шувалову и Рубанову присвоили следующий чин.

Оболенский весьма удивлялся, почему не наградили Максима, ведь он захватил два неприятельских орудия.

«Начальству, конечно, виднее! – думал он. – Но как Вебер стал георгиевским кавалером, ума не приложу…»

Вебер награде не удивлялся.

«Мой эскадрон лучший в полку, вон сколько пушек в том бою захватили! – Нежно ласкал контуженным пальцем орден. – Теперь и чинишку неплохо бы получить…» – скосился на эполет.

Молодым офицерам приказом по полку Арсеньев объявил благодарность.

– Собирайся вкруговую, православный весь причет! Подавай лохань златую, где веселие живет! Наливай обширны чаши в шуме радостных речей, как пивали предки наши среди копий и мечей!

– Жуковский? – выслушал стих Оболенский.

– Да нет, сударь. Мой новый друг, гусар и партизан Денис Давыдов.

– Ну, положим, как Рубанов о юном поручике написал, он не сумеет, хотя и лоханями пунш лакает.

– Как – не сумеет? – обиделся за нового товарища граф. – Сейчас прочту… «К портрету Бонапарте» называется: «Сей корсиканец целый век гремит кровавыми делами. Ест по сту тысяч человек и серит королями…»

– Ух! – заржал князь. – Здорово! Надо переписать. Прав был атаман Платов, который сказал, когда ему представили Карамзина: «Люблю сочинителей, потому как все они такие пьяницы…».

Видишь, Рубанов, люди сочиняют, а ты что-то совсем творчество забросил, только лоханями пьешь, – применил понравившееся выражение.

– Когда говорят пушки, музы молчат! – безразлично махнул рукой Максим, подливая в стакан.

«К тому же

недавно написал в Рубановку о гибели Кешки. Вот оно сейчас какое творчество». – Выпил и занюхал штаб-ротмистрским эполетом, чем вызвал у товарищей бурю восторга.

Все принялись пить и занюхивать орденами, у кого, конечно, они имелись.

Разошлись поздно.

Утром, тоже похмельный, Шалфеев с трудом растолкал Рубанова.

– А Сокольняка, вашбродь, никак не добужусь, – доложил он, разя перегаром.

– Известно, молодой еще! – заступился за офицерика Максим и, зевая, направился к струганому столу, на котором, подстелив шинель, дрых подпоручик. В головах у него лежал толстенный том воинского устава.

«Здорово их Гришка вымуштровал, – улыбнулся Рубанов, – даже во сне с уставом не расстаются…»

40

Остатки разбитой французской армии докатились до Вильны.

Наполеона среди них уже не было. Император, бросив то, что когда-то считалось «великой армией», мчался в Париж.

Максим наслаждался теплом и вкусной едой, находясь в гостях у Петра Голицына, занимавшего просторный замок какого-то польского шляхтича. Князь нежно смотрел на голодного штаб-ротмистра, подкладывая ему жареное мясо и подливая вино.

– Неплохо гусары живут! – с набитым ртом пытался сказать Максим.

– Это потому, что впереди гвардии наступают! – улыбнулся князь. – Слава Богу, сударь, вы живы и не ранены. В Вильне все отъедимся. Кстати, и государь из Петербурга туда едет – значит, обмундирование и продукты завезут. – Распорядился подбросить дров в пылающий камин. – Смотрите, не переешьте! – ужаснулся, наблюдая, с каким аппетитом молодой офицер поглощает пищу.

– Ничего страшного, господин полковник. Не в сугроб бежать! – развеселил гость князя Петра. – Арсеньев меня на целые сутки к вам отпустил.

Уютно трещали в камине дрова, окутывая теплом и блаженством Рубанова и князя.

– Жена и сын велели вам кланяться, – промолвил Голицын, вытягиваясь в кресле и мысленно отсчитывая удары напольных часов с бронзовой Палладой.

– Спасибо! – поблагодарил Максим, раздумывая, съесть еще что-нибудь или не стоит.

«Хватит», – решил он, по примеру князя откидываясь в кресле и ковыряя во рту зубочисткой.

– На войне тоже бывают приятные минуты, – помолчав, глубокомысленно произнес он.

Князь Петр улыбнулся, взяв со стола наполовину наполненный бокал.

– Вчера беседовал с генералом Ромашовым, – взглянул он на Рубанова.

Бросив в камин зубочистку, тот внимательно прислушался.

«Господи! Мне почти безразличны и Ромашов, и его дочь», – подумал он, но сердце застучало, бросив краску в лицо.

– …Мари навещала отца в Тарутино, – рассказывал Голицын.

«Наверное, по Волынскому заскучала… вот и примчалась. – Тоже взял со стола бокал Рубанов. – Да я уже знаю об этом».