Рекорд
Шрифт:
Весело.
У Насти в руках кулинарный мешок, она полностью сосредоточена на деле. Аж губу прикусила, занимается украшательством. Хозяюшка. И не скажешь, что несколько часов назад, схватив тяжеленную монтировку, ебашила ею со всей дури куда глаза глядят.
Колонка Алиса выдает нам очередной хит Андрея Губина, и захмелевшая матушка на кураже пускается в пляс. Друзья ее тут же поддерживают. Мира хохочет, Настя ловко движется под музыку, бросая на меня кокетливые взгляды.
Все это вокруг столов с кексами, в запахе свежей выпечки.
Она пустая, хотя в рабочее время, особенно утром, яблоку негде упасть. Это правда, говорю как есть, а не потому, что «Брусника» — бренд матери. Я оглядываю помещение, прикидывая, что здесь изменилось за время моего отсутствия.
Мама работает в этих стенах давно, поначалу была обычным поваром, затем старшим. Пару лет назад мы выкупили кафе. У меня тогда выстрелил крупный контракт со спонсором, и мама начала работать сама на себя, а не по найму. Изменила все — стиль, подачу, меню. Через полгода взяли в аренду еще одно кафе, а потом и еще.
Следом вспоминаю, как в окна летели камни. Как мать плакала и как черная злость изнутри сжирала заживо. Снова этот морозец. Ночь после аварии была пиздец страшной. Мы вызвали полицию, она почему-то не ехала. Я успокаивал мать, потом отправился на тренировку и гонял без остановки. Если бы не сел за руль в тот день — не сел бы уже никогда.
Дверь позади открывается, я бегло оборачиваюсь и вижу Настю. Ловлю себя на том, что ощущаю облегчение, потому что никого больше видеть не хочется. Вернее, вообще никого не хочется, но ее — терпимо.
Веселенькое короткое платье заставляет хмыкнуть. В руках Настя сжимает тарелку с кексом.
— Не помешаю?
— Валяй.
— Я понимаю, почему ты ушел. Там было слишком празднично для такого мрачного парня, — воркует она, откровенно издеваясь, и я смеюсь.
Настя подходит, одаривает теплой улыбкой. Бесит сучка. Обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе.
— Смотри, что я сотворила своими золотыми ручками. — Она кивает на кекс, на котором коряво нарисована черная машинка.
— Что это? Самолет какой-то? Или еж? Или… слон? — вздергиваю бровь.
— Вообще-то, это твоя машина. И я старалась. Может, попробуешь хотя бы?
Я прищуриваюсь, и Настя закатывает глаза. Берет кекс и пихает мне в рот. От неожиданности не успеваю отвернуться, и крем размазывается по губам. Я откусываю кусок побольше, жую.
— Вот и молодец, — хвалит она радостно.
— Кстати, неплохо.
— То-то же. Приятного аппетита, мой хороший, — язвит Настя.
— Ты прям сама леди, Свет в тоннеле, — выдаю ей с набитым ртом. — Воспитание на уровне.
Она снова закатывает глаза.
— Ну какая я леди? Ты знаешь, — начинает вдруг серьезно, — я ничего не боюсь. Иногда кажется, что, если бы не панички, которые просто с ума сводят, я бы вообще смеялась в лицо опасности. Полагаю, я была бы неплохим хирургом.
С полминуты обдумываю Настины слова.
— Думаю, вполне. —
— Твоя мама за тебя переживает.
— А ты что думаешь? Тоже переживаешь?
— Я считаю, тебе нужно делать то, что должен. Нельзя всю жизнь идти к цели, а потом забить на нее болт и стать, например, кондитером. Люди платят деньги и приходят посмотреть, как ралли-гонщики, наплевав на риски и парящую рядом смерть, выжимают из боевых тачек все, что можно. Странно думать, что, закончив гонку, эти парни становятся домашними котиками. Этот зов живет в тебе всегда, вне зависимости от того, за рулем ты или нет. Если не будешь ему следовать, он заведет тебя не туда.
— Здесь так спокойно сейчас, что становится хорошо, — говорю медленно. — Мне хреново, когда настолько хорошо.
— Я знаю. — Голос Насти звучит тихо.
— Выглядит как предательство того, кто был действительно ценен.
— Вполне объяснимо, что у тебя появляется кто-то еще ценный и важный. Это не предательство. Это значит, что ты жизнеспособный организм.
— Это все длится так долго.
— Это ничего. Правда, ничего.
Она кладет голову мне на плечо, некоторое время мы смотрим на стену соседнего дома, куда выходят окна террасы.
— Это значит всего лишь то, — продолжает Настя, — что, когда умрешь ты, жизнь близких тебе людей тоже не закончится. Ты ведь не будешь против?
Я молчу.
— Ты знаешь, — снова говорит она, но уже вполголоса, — мне кажется… Только, пожалуйста, не психуй, это просто предположение. Мне кажется, что у твоей мамы и ее главного повара Ивана роман. — Настя комично закрывает рот ладонями. — Прости-прости. Они постоянно переглядываются. Тут только слепой не заметит.
— Да знаю я, лет пять уже. Он ей здорово помогает. Нормальный мужик, не псих, не адреналинщик. Мама рядом с ним помолодела.
— Зачем тогда они скрываются?
— Понятия не имею. Я ей говорил, что не против, если она устроит личную жизнь. Но мама всегда начинает отнекиваться с таким видом, будто я ее оскорбил.
— Сложно радоваться жизни, когда любимый сын в длительной депрессии.
— Я не в депрессии. Я в порядке.
— В тебе будто живут два человека. Таких разных. Они между собой еще и борются. Во мне тоже живут двое. Или даже трое. Это все ничего. Ничего страшного. Страшно — это когда в подвале один сидишь, а все остальное терпимо. И потерять тебя мне тоже страшно. Знаешь, так больно было, когда я подумала, что ты закончил наши отношения и увлекся другой. Хотя часть меня успокоилась, потому что ты — красный флаг, ты встречался с моей сестрой, ты… вообще не подходящий для меня парень, а значит, безопасный вариант. Мне было бы проще отпустить тебя к другой, чем бояться, что ты не доедешь до финиша. Но при этом я бы так хотела, чтобы ты выбрал меня той, которая будет за тебя бояться каждый раз.