Рокки, последний берег
Шрифт:
Ида попыталась успокоиться. Она сделала два глубоких вдоха, вытерла нос рукавом, и это добило Элен, для которой первым требованием к обслуге была безупречная личная гигиена. Она часто говорила: «Если не можешь содержать в порядке себя, как будешь содержать в порядке других?»
— Антония, — выговорила наконец Ида сквозь всхлипы, — она, наверно, погибла. Говорят, все, кто хотел перейти границу, погибли. Говорят, аргентинская армия сбросила бомбы, чтобы избежать заражения… Я только что прочла. — И Ида снова заплакала. Ее горе было как лавина слез, маленькие влекли за собой большие. И приборы опять зазвенели.
Элен вздохнула.
— Да, Ида, —
Слезы у Иды высохли. Разом. Как будто кто-то перекрыл кран.
Она немного ссутулилась и, казалось, в одночасье постарела от брошенного Элен проклятия.
И продолжила убирать со стола, но теперь уже молча.
Именно тогда на острове все пошло наперекосяк. Спустя годы Элен иногда пыталась выстроить хронологию событий. Задним числом она корила себя за то, что не была внимательна к деталям. А может быть, думалось ей, она просто не хотела их замечать, предпочитая быть в отрицании, как будто, если ничего не видеть, ничего и не произойдет. По прошествии времени ей приходило в голову, что в своем маленьком индивидуальном масштабе она вела себя в точности как вело себя все человечество перед глобальной угрозой: все признаки неминуемой опасности были налицо, а она предпочитала смотреть в сторону.
После того вечера Элен ощутила перемены в поведении Иды и Марко. Они, всегда такие веселые, такие теплые, такие сердечные в первые недели, вдруг стали молчаливы. Когда Элен встречала их, они едва здоровались — через губу, явно нехотя. Она была уверена, что они стараются избегать их с Фредом. Даже с детьми они были теперь не так ласковы, не было больше обнимашек по утрам, не было ласковых «беби, пичонсито, ми амор, ми аморсито, корасон, бомбон, бомбонсито», которыми Ида расцвечивала каждую фразу, обращаясь к Жанне или Александру. Холодный, резкий, почти враждебный ветер поднялся и задувал теперь между обслугой и семьей Элен.
Она знала, что они горюют о, скорее всего, умершей дочери. Для нее это были люди простые, а стало быть, не в меру чувствительные. Будучи не в состоянии преодолеть испытания, которые посылала им жизнь, они должны были без удержу выплескивать все, что лежало на сердце, это был культурный факт. Элен тоже потеряла родителей и всех друзей, но держала голову в холоде. Она гордилась своей выдержкой, своей способностью страдать молча, ничего не выказывая, как христианская мученица, которая шепчет молитву, когда ей каленым железом жгут соски, как Бернар Тапи, ослабевший, но неизменно прямой, с достоинством дававший интервью за несколько недель до смерти (еще когда была подростком, она восхищалась Бернаром Тапи). Она пришла к выводу, что ей надлежит сделать первый шаг к примирению, показав таким образом, что ее социальный статус предполагает, в числе прочего, владение своими эмоциями, что умение держать себя в руках — не только культурное достижение, но и жизненная необходимость в кризисные времена.
Однажды,
Вот так все это будет.
В прачечной, когда Элен подошла к Иде, та не подняла глаз. Элен была готова к такому поведению и начала:
— Послушай, я хотела сказать, что мне очень жаль твою дочь. Я знаю, тебе очень нелегко. Не проходит дня, чтобы я не думала о своих родителях. Их наверняка нет в живых. Во всяком случае, я ничего о них не знаю, и я пытаюсь свыкнуться с этой мыслью. И коллеги Фреда. И наши друзья… Мы с Фредом, с детьми пытаемся к этому привыкнуть… Знаешь, у меня был однажды трудный момент в жизни, и я училась отпускать ситуацию. Это происходит в несколько этапов. Первый — осознать действительность. Второй — принять действительность. Третий — уважать свое тело, — смотри, ты набрала вес, я уверена, ты ешь все, что не прибито! И наконец, последний, четвертый этап, самый важный, — символизировать препятствия! Попробуй мысленно увидеть, что мешает тебе жить дальше: замок, цепи, разбитый мост! Что скажешь?
Ида никак не отреагировала на слова Элен и продолжала гладить, будто ничего не слышала. Элен стиснула зубы, она ни в коем случае не хотела вспылить, она должна сопереживать и согревать душевным теплом, как это делал коуч, который раз в год вел на ее предприятии тимбилдинг. Она решила зайти под другим углом.
— Как жаль, что ты не знала мою мать, — сказала Элен. — Она бы тебя наверняка полюбила. Она обожала испанскую культуру. Даже хотела перебраться в Испанию.
Со стороны Иды снова не последовало никакой реакции. Элен задумалась ненадолго и добавила:
— Семья теперь — это мы! — Она обвела пальцем в воздухе круг, символизирующий в ее глазах круг семейный. — Наша семья — это дети, и Фред, и я, но также и вы с Марко!
Ида взяла футболку Фреда из стопки чистого белья. Lacoste цыплячье-желтого цвета. Элен ждала ответа, глядя на голые толстые руки Иды — они походили на копченых кур. Ида делала вид, будто ничего не слышит. «Боже мой, какая она ограниченная», — подумала Элен. Она раздраженно вздохнула, решив, что хотя бы попыталась и что теперь мяч на стороне Иды, а если она хочет продолжать в том же духе, в конце концов, тем хуже для нее.
Следующее событие произошло дней десять спустя. Дело было под вечер, Элен вяло выныривала из послеобеденного сна. Сиеста вошла у нее в привычку. Она вообще спала все больше, возможно под действием ксанакса или же просто убегая от скуки и плохих новостей из внешнего мира. Она встала и, зайдя в туалет, заметила на унитазе коричневый потек. Это ее разозлило: Иде были даны четкие указания, она должна проверять состояние туалетов несколько раз в день, чтобы они всегда были безупречно чистыми (Элен даже подчеркнула слово «безупречно» на листке с указаниями). Сердито повторяя про себя: «Неужели это так трудно?», она спустилась на первый этаж. Иду она нашла в кухне за приготовлением ужина. Пахло жаревом и специями. Элен узнала курицу с лимоном, которую Ида часто готовила: дети ее обожали.