Рокки, последний берег
Шрифт:
— Это правда, — согласилась Элен, — я совсем не разбираюсь в гидроустановках и ветряках… Да и ни в чем. Может быть, вы мне покажете, я хотела бы научиться.
— Покажу, — кивнул Марко.
— Спасибо. Вы хотите что-нибудь добавить? — спросила Элен, отпив еще глоток кофе.
Ида тем временем села за стол. На вопрос ответила она:
— Кладовые: мы можем брать все, что захотим. Теперь запасы общие.
Фред вдруг грохнул ладонью по столу.
— Об этом не может быть и речи! — взорвался он. — Еще чего не хватало! Это мои запасы! Для меня и моей семьи! За все, что есть в кладовых, заплатил я! Своими деньгами! Которые я заработал! Я хочу вернуть систему
— Мы можем брать, что захотим. Никакой тетради. Никакого контроля, — твердо сказала Ида. — Мы не дикари.
— НИКОГДА! — вскричал Фред, выйдя из себя. — НИКОГДА! ЕСЛИ ВЫ ЭТО СДЕЛАЕТЕ, Я… — Он запнулся, верхняя губа слегка задрожала.
Какую-то секунду Элен была уверена, что его сейчас разорвет, как птицу, сбитую влет пулей крупного калибра, но этого не произошло, а Ида повторила:
— Мы можем брать, что захотим.
— Хорошо, — ответила Элен. — Наши запасы — и ваши запасы, этого вы хотите. Теперь все?
— Еще кое-что, — вставил Марко.
Элен посмотрела на него:
— Что же?
— Не включать джакузи вечером.
Фред еще больше съежился на стуле, но ничего не сказал.
— Хорошо, — кивнула Элен, — так и сделаем.
Фред
Все утро после разборки с Марко и Идой Фред не выходил из спальни. В прострации. В нокауте. С мучительным ощущением, что его достоинство спустили с лестницы. Он чувствовал себя больным: крутило живот, тупо ныла голова, он мерз, несмотря на двадцать два градуса и одеяло, казалось, желудок никак не может что-то переварить. Хотя Фред ничего не ел со вчерашнего вечера. Он попытался смотреть кино: включил «Лучшего стрелка», но его не заинтересовали ни истребители, ни обучение молодых пилотов, включил «Ноттинг-Хилл», но нашел, что Хью Грант и Джулия Робертс невыносимы (вдобавок Хью Грант выглядел немытым), включил «Властелина колец: Две крепости», но это было столь же скучно, сколь и непонятно, а спецэффекты сильно устарели.
Наконец он выключил телевизор, и в комнате повисла тишина. С первого этажа он слышал, не разбирая слов, голоса детей. Из кухни доносились шаги, звяканье кастрюль и приборов — видимо, Элен пыталась приготовить что-то на обед. Он задумался, что же она может сделать: уже много лет жена не подходила к плите. Когда они познакомились, она умела варить макароны, но и только. В годы учебы, когда жила в квартирке, которую снимали ей родители, она заказывала готовую еду на дом или ходила в ближайшие закусочные. А когда они съехались, так и продолжалось: доставка или рестораны, поскольку готовить он тоже не умел. Иногда, после рождения детей, няня стряпала что-нибудь для всех, только тогда и была зачем-то нужна кухня.
В приоткрытое окно он слышал шум океана, непрерывное дыхание в частоте средней / выше средней, сложный звук, состоящий из плеска миллионов волн, появляющихся и исчезающих каждую секунду. Обычно Фред не слышал этого шума, но иногда, он сам не знал почему, эти звуки заполняли всю вселенную его слуха, и он не слышал ничего другого. Тогда рев океана становился сущей мукой. Он чувствовал себя как узники Гуантанамо, которых американские военные подвергали пытке звуком, ему казалось, что все его мозговые извилины входят в резонанс с волнами, что мозг теряет твердость, разжижается, что он сходит с ума.
Он встал и закрыл окно. Шум смолк. Тройные стекла, установленные по его
Он встал, ополоснул лицо холодной водой, надел чистые джинсы и бледно-голубую рубашку. Застегнул на запястье Rolex Yacht-Master. Ему хотелось иметь достойный вид, выглядеть сильным и серьезным.
Он спустился вниз.
Дети сидели за столом перед лотками с лазаньей, которую Элен разогрела в микроволновке. Раковина была полна посуды, пластиковые упаковки от лазаньи валялись на кухонном столе. Рядом, в миске, плавали шоколадные хлопья в остатке молока. Над грязными тарелками жужжали бог весть откуда взявшиеся мухи. Фред повернулся к детям:
— Нет, так дело не пойдет!
Они смотрели на него, не понимая. Немного подумав, как бы получше представить новое положение вещей, он сказал:
— Мы с вашей матерью решили, что вам пора повзрослеть! Мы подумали, для вас же нехорошо ни в чем не участвовать, и попросили Иду и Марко больше не заниматься домом и кухней. Теперь это надлежит делать нам, и каждый должен вносить свой вклад. Убирать со стола, загружать тарелки в посудомойку, помогать с уборкой… Вот так мы теперь будем жить!
Жанна обмакнула кусок хлеба в томатный соус и отправила его в рот.
— Мама сказала, что это Ида и Марко решили перестать работать на нас. Потому что деньги их больше не интересуют.
Фред сжал кулаки: ну зачем Элен рассказала все детям? Зачем она представила вещи в таком унизительном для него ключе? Он рассеянно погладил серое золото своего «Ролекса», словно ища в нем уверенности, которой ему не хватало.
— Все было не совсем так. Дело в том, что я кое-что обговорил с Идой и Марко. Хозяину так положено делать с прислугой.
— Если деньги больше не существуют, это значит, что мы теперь бедные? — спросила Жанна.
— Деньги существуют всегда! Деньги всегда были и будут! Но сейчас положение непростое, надо проявить мобильность, быть гибкими. Адаптация — это ключ, понимаете?
Александр встал и вытер рот тыльной стороной ладони:
— Я так понимаю, нам придется теперь все готовить самим. Представляю, какая это будет гадость! — И поднялся к себе, не потрудившись убрать за собой тарелку.
В эту ночь Фред спал плохо. Вечер выдался каким-то особенно мрачным. Никто ничего не говорил: дети уткнулись в свои планшеты, Элен в свой. Фред разогрел мусаку в микроволновке. Блюдо походило на лужицу грязи, присыпанную желтоватым песком. Дети воротили носы, а он сделал вид, что ему нравится. Позже, оставшись один в кухне, он загрузил посудомойку и добрых полчаса искал порошок для нее.
Когда он поднялся в спальню, Элен лежала в постели с закрытыми глазами. Фред был уверен, что она не спит, а только притворяется. Он долго рассматривал свое лицо в зеркале ванной, лицо слабака, лузера, жалкого типа, которого никто не уважает, который ни над кем и ни над чем не имеет власти. Ему почудилось сходство с лицом матери, на котором, после разрушившего ее мозг инсульта, навсегда застыло печально-брезгливое выражение. Он не был больше блестящим сыном, докой-инженером, мыслящим на десять ходов вперед руководителем предприятия, миллионером-триумфатором, уважаемым главой семьи, теперь он был никем. Его состояние потеряло смысл, его служащие не хотят на него работать, его дети не уважают его, а его жена делает вид, будто спит, когда он входит в комнату.