Роман роялиста времен революции :
Шрифт:
Есть души, точно созданныя для того, чтобы пріютить въ себ самыя тяжелыя признанія. Приходилось ли утшать королеву Франціи или бдную, маленькую графиню Вирье, въ нжности Полины и ея матери былъ тотъ же бальзамъ, который усыплялъ страданіе.
У нихъ жена Анри могла выплакаться, когда сердце ея изнемогало… Никого не раздражая, никому не надодая, она при нихъ могла обожать мужа и говорить о своихъ дтяхъ. А дти эти были прелестны: Аймону было тогда два года, Стефани, его старшая сестра, блистала умомъ, а Эмили, младшая, приводила всхъ въ восторгъ своимъ добрымъ сердцемъ.
Ни недостатки, ни качества этого маленькаго міра не ускользали отъ наблюдательности m-me де-Турзелъ;
Инстинктивно дти любятъ такихъ женщинъ — матерей вдвойн. Они какъ будто понимаютъ, что рядомъ съ любовью, которая ихъ убаюкиваетъ, въ нихъ есть сила, которая въ состояніи ихъ поддержать. Они часто, безсознательно, предпочитаютъ боле здоровую строгость разслабляющему баловству. И очень скоро чувствуютъ опору въ этой строгости и относятся съ презрніемъ къ излишнему баловству.
Хотя королева и писала герцогине Полиньякъ, "что le chou d'amour вспоминаетъ ее"… [39] тмъ не мене, Марія-Антуанетта должна была сознаться, что въ рукахъ m-me де-Турзель "дофинъ не такой злюка"…
Ребенокъ сперва боялся ее и называлъ маркизу "rame Severe"… Но затмъ, черезъ нсколько дней, онъ такъ подружился съ ней, что не отпускалъ ее отъ себя ни на шагъ. Она должна была присутствовать при его молитв, при его ученіи, при играхъ. Съ ней все было въ радость дофину. И радость эта выражалась тмъ оживленне, что воспитательница его обыкновенно изгоняла всякій этикетъ.
39
"Le chou d'amour, — писаіа Марія-Антуанетта m-me де-Полиньякъ — прелестенъ… Я любію его называть этимъ именемь, чтобы ему напоминать васъ и вашихъ… Я иногда его спрашиваю помнитъ-ли онъ васъ, любитъ-ли васъ. Онъ отвчаетъ: да: и тогда я его еще больше ласкаю… Онъ здоровъ… и не такой злюка"… (Письмо королевы къ m-me де-Полиньякъ 29-го декабря 1790 г.- Collection Feuillet de Conches vol. I, p. 405).
Былъ конецъ сентября — вчера, сегодня, завтра, все это сливалось въ одну угрозу.
Угрожали королю, людямъ, которые, какъ Вирье, отказывались сегодня повиноваться черни, только вчера разнузданной ими самими. Среди этихъ людей, Анри, по словамъ его дочери, былъ тотъ, котораго народная ненависть преслдовала особенно яростно.
Уже не ограничивались боле анонимными письмами, какъ въ то время, когда Анри отстаивалъ veto. Вслдъ за угрозами являлись дйствія. Въ одинъ изъ первыхъ дней октября, въ Собраніе явился де-Кошерель, совсмъ растерянный. Его приняли за "подлаго Вирье". И среди невообразимаго волненія Кошерель сообщилъ съ трибуны, какъ ему пришлось въ Севр взяться за шпагу, чтобы спастись отъ шайки убійцъ.
Только Вирье, по словамъ его дочери, отнесся совершенно равнодушно къ этому разсказу. Онъ давно зналъ, что его жизнь въ опасности. Но онъ зналъ, что и другимъ жизнямъ, въ тысячу разъ боле драгоцннымъ, угрожала та же опасность.
Въ это самое время, дйствительно, два бандита, быть можетъ т самые, за обдомъ, въ Севр, разсуждали о политик дня:
— Нтъ, нтъ, — говорилъ одинъ изъ нихъ, — я не могу ршиться убить короля… Но ее (дло шло о королев) я убилъ бы съ удовольствіемъ [40] …
40
Эти подробности и большинство послдующихъ заимствовавы
Въ Собраніи, со дня пиршества гардистовъ короля, ненависть высказывалась совершенно ясно.
— "Неприличная оргія", — тявкали Грегуаръ, Дюпоръ, Барреръ.
— "Недостойно, — говоритъ Вирье, — называть преступленіемъ празднество, въ которомъ выразился неподдльный энтузіазмъ…
— Оскорбленіе для бдности, — прерываетъ Мирабо, — тмъ боле неблагоразумное, что весьма возможно, что въ самомъ непродолжительномъ времени за него отомстятъ тмъ, кто его вызвалъ.
Д'Анбли и Монспэ требуютъ, чтобы трибунъ назвалъ, кого онъ при этомъ подразумваетъ…
— Я выдамъ королеву, — отвчалъ въ полголоса Мирабо.
— Какъ королеву? — восклицаетъ кто-то съ хоровъ, гд была m-me деЖанлисъ съ дтьми герцога Орлеанскаго.
— Отчего же нтъ? — слышится чей-то голосъ изъ той же ложи, гд, казалось, думали въ униссонъ съ площадью de la Gr`eve…
И дйствительно, де-Круа, который часъ тому назадъ выхалъ изъ Парижа, объявляетъ, что Ратуша въ рукахъ всякаго сброда.
За своимъ коллегой выступаетъ Тарже и прибавляетъ, вн себя, что цлая шайка пуассардокъ и разбойниковъ, крича о голод, вышла изъ Парижа и идетъ за нимъ. Этихъ мерзкихъ ободранцевъ до семи тысячъ. И чмъ боле потоки людей увеличиваются, тмъ боле они пнятся. Больше всего между ними женщинъ. Но въ этомъ чудовищномъ карнавал вс-ли он женщины? Изъ подъ кисейнаго чахла нердко выглядываютъ большіе сапоги съ гвоздями. Изъ подъ вырзаннаго корсажа виднется грудь, обросшая волосами. И подъ вздымающейся косынкою можно было найти не то, что обыкновенно, — а приклады пистолетовъ.
Затрудненное пушками шествіе это тянется три часа между Парижемъ и Версалемъ, слдуя за булавою привратника Мальярда. Толпа движется на подобіе стада, а одинъ гражданинъ безъ шапки, въ сюртуке безъ воротника, идетъ рядомъ, точно собака пастуха. Этого гражданина подцпили въ Севр, гд собирались его повсить. Веревка еще болтается у него на ше. Сквозь холодный туманъ порывами доносятся до Собранія пьяныя песни. Тамъ спрашиваютъ другъ друга, какія мры приняты, и предупредили-ли, по крайней мр, министры короля.
Въ замк никакого движенія. Въ страшномъ безпокойств, будучи не въ силахъ выдержать боле, Анри бжитъ изъ Собранія и проситъ доложить о себ маркиз де-Турзель. Быть можетъ, она найдетъ средство добраться ему до короля.
Напрасная надежда… Съ часъ назадъ Людовикъ XVI ухалъ на охоту въ Мёдонъ. Ривароль сказалъ врно: "У несчастнаго короля корона сползла съ головы на глаза"…
Де-Сенъ-Пристъ поспшно пишетъ нсколько строкъ и вручаетъ ихъ де-Кюбьеру. Этотъ немедленно мчится галопомъ въ Мёдонъ, чтобы застать короля, который весьма недоволенъ, что прерываютъ его охоту, и снова садится на лошадь, въ сопровожденіи герцога д'Айэнъ. Когда Людовикъ XVI прізжаетъ во дворецъ, капитанъ его караула спрашиваетъ, какія будутъ его приказанія…
— Никакихъ приказаній не будетъ… Противъ женщинъ-то? Вы сметесь, monsieur de Luxembourg…
Вотъ какъ смотрлъ на вещи королъ въ то время, какъ Парижъ посягалъ на его свободу, пуассардки покушались на жизнь его жены, а Собраніе накладывало руку на его корону.
Какъ не разбудилъ несчастнаго Людовика XVI, по крайней мре, припвъ "Vive Henry IV!", который во все горло орали мегеры, совращая его Фландрскій полкъ? Парижскія Сабинянки мстили за своихъ предковъ Рима.
— …Ага! вотъ он парижанки, — говорили солдаты, слдуя за ними, — то-то будетъ у насъ съ ними утха… — И одинъ за другимъ шли за развратными бабами.