Роскошь и тлен
Шрифт:
— Расскажите мне, что с вами случилось?
— Мы теперь должны говорить по твоему приказу? — гордо вскинула голову Анориэль, не повышая, впрочем, голоса.
— Я не прошу подчиняться мне. Я лишь хочу узнать правду, — сохраняя дружелюбный тон, ответила Эмили.
— Какую правду? — с горечью проговорила эльфийка. — Какая разница, как мы попали в этот ужасный мир, если итог одинаков? Нас поймал демон в человеческом облике, и делает с нами все, что заблагорассудится. Конец скрижали. Точка.
Эмили умело скрыла свое разочарование и перевела взгляд на мускулистую девушку с розовыми волосами:
—
— Скажу, что нужно убить этого выродка! — рявкнула культуристка, даже не пытаясь понизить голос. — Я, эмиссар Брумхильда Ринддоттир, и моя родина учила меня всегда и везде противостоять угнетению и абьюзу!
При отсутствии конвоя она попыталась схватить футуристический автомат, что висел на одной из стен, но не тут-то было. Вспыхнул защитный контур, воительница отлетела от стены и приземлилась на пол.
— Не ломайте там мое имущество, пожалуйста! — раздался откуда-то издалека голос Яна. — Уйми их как-нибудь пташка, даже моему ангельскому терпению есть предел!
Опомнившись, Эмили попыталась как-то остановить Брумхильду, которая стала крушить все вокруг, в поисках чего-либо, что сгодилось бы как оружие, но проще мыши остановить слона.
Анориэль с безразличным видом стоящая у стены не только не помогала, но и демотивировала заодно.
А ведь она просто хотела поговорить!
Мозг закипал, и не выдержав, Эмили громко выкрикнула:
— Довольно! Хватит!
В комнате повисла звенящая тишина.
Эмили осела на кровать обхватив дрожащими руками свою голову. Она была на грани и готова в любой момент сорваться. К такому жизнь ее явно не готовила.
— Довольно... — тихо повторила Эмили дрожащим голосом. — Не могу. Больше не могу.
Брумхильда перестала проверять барьер на прочность, присела рядом с Эмили и с неожиданной для нее теплотой обняла за плечи:
— Прости меня, сестра. Я не хотела навлечь на тебя беду. Нам нужно держаться вместе в этом чужом и ужасном мире. Я верю, знамя фемократии однажды взовьется и над этим местом, и ни этот урод, и никакой другой больше не сможет тебя мучить.
Минут пять девушка просто молча сидела в ее медвежьих объятиях, пытаясь унять дрожь в теле. Когда это все же удалось Эмили подняла уставшие глаза и сказала:
— Возвращайтесь в свои комнаты. Больше вас не будут мучать. Я хочу побыть одна.
Она встала на ноги, распрямила плечи, гордо вскинула голову и улыбнулась, словно приступа паники и вовсе не было.
Брумхильда ободряюще похлопала ее по плечу — Эммили чуть не упала — и взяв Анориэль за руку, как маленького ребенка, вышла.
Оставшись наедине с самой собой Роуз медленно выдохнула, а после принялась за уборку устроенного бардака.
Вернулся Ян. Прошествовал мимо нее и плюхнулся на кровать. Язвительно бросил:
— Спасибо, что мою любимую вазу не грохнули.
Тщательно осмотрел место происшествия и добавил:
— Я с самого начала знал, что это плохая идея. Но пошел у тебя на поводу, потому что, кроме вазы, конечно, ничем не рискую. Только вот зачем они тебе? Думаешь, добротой ты их разговоришь? Я пытался, ты знаешь, что я могу быть очень добр. Или, может быть, ты набираешь союзников? Так вот в этом случае они — плохие союзники. Остроухая немедленно вляпается
— Не называй меня так. У меня есть имя, — кратко отозвалась девушка, сгребая в кучу битую посуду куском разломанного при падении Брумхильды стола. — Или как ты меня записал? “Образец” или “пришелец”?
— Ах прости меня, Эмили, — ядовито ухмыльнулся Ян. — Как я и думал, эта розовая на всех женщин плохо влияет. Мы заключили сделку — ты развлекаешь меня, а я — тебя, а заодно ищу способ вернуть тебя в твой мир. Вчера все было хорошо! Но я на кой-то черт вспомнил про пункт номер два и показал тебе Анориэль. И знаешь, то что сейчас происходит — в первую очередь с тобой — это нихрена не весело. Может, еще в Хогвартс предложишь наведаться? Приставить нож к горлу ректора и спросить, где третья девчонка?
— Вот оно в чем дело, — не менее выразительно прошипела Эмили, оборачиваясь. — Я не слишком благодарно отнеслась к твоему жесту великодушия и совсем забыла изображать из себя тонну веселья. Ах простите меня, господин Ян!
У тут же прикусила язык, вспомнив, чем может закончится ссора с этим человеком.
Поэтому она подошла к кровати, присела на краешек и, чуть улыбнувшись, осторожно погладила его по руке:
— Я просто живая и не способна быстро менять настроение как по щелчку. Ты злишься на меня?
Ян лениво изменил положение лежа на положение сидя, похлопал ее по плечу и сказал с нотками искреннего участия:
— Живая, говоришь? Ясно. Наверное, это значит, что иногда тебя мучают такие ужасные вещи, как жалость, чувство вины, сострадание, вера в справедливый мир? Я понимаю. Я правда понимаю — сам когда-то был таким. В далеком детстве. Но мое доверие растоптали, над моей искренностью посмеялись, и никому, совсем никому не было до меня никакого дела. Это ведь так забавно, правда: пообещать малышу конфетку за простое поручение, а потом поколотить, если он все-такие его выполнит? Спустить собаку — пусть побегает, сверкая босыми пятками и заливаясь слезами. Задавить едва не насмерть своей тяжелой повозкой — тоже отличный вариант. И знаешь, тогда, когда мне было особенно больно и страшно, я понял, что доверие — это ложь. Сострадание — это ложь. Не на кого надеяться. Никто не придет мне помочь. В целом мире у меня есть лишь я сам. И я ничего этому миру не должен. Понять это — и есть то самое совершенство, к которому стремятся мудрецы.
Ян наклонился к уху Эмили и вкрадчиво, такие интонации обычно приписывают змею-искусителю, прошептал:
— У меня получилось достичь совершенства. И я могу помочь тебе сделать то же самое. Если захочешь.
Все-таки он сумасшедший. Ну не может человек в здравом уме на полном серьезе говорить такие ужасные вещи! Но живое воображение Эмили в красках нарисовало ей картины одиноко детства без родных, без друзей, и ее сердце наполнилось сочувствием и болью. Девушка обняла его, крепко прижала к себе и тихо ответила: