Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия

Мохов Сергей Викторович

В период с 1980 по 1994 год в Англии появляются три крупных игрока — Southern Group, Hodgson Holdings, Kenyon Securities. К 1989 году их совместная доля на рынке составляла около 12%, или 65 000 похорон в год, но со временем эти компании были поглощены американской SCI. В этот процесс вмешалась антимонопольная служба, которая ограничила дальнейшие поглощения. В 2002 году SCI продала свою долю бизнеса новой структуре под название Dignity Caring Funeral Service. В это же время на рынке появляется Co-op Funeralcare — сетевое объединение похоронных домов (Walter 2016).

Сейчас большинство английских funeral service является франшизой больших сетей, многие из этих похоронных агентств — это, как и во всем мире, небольшой семейный бизнес. 4 500 похоронных агентств совершают 630000 похорон, что приближается к среднему общеевропейскую значению: 10–14 похорон в месяц, или около 150 похорон в год на агентство.

Доля

кремации в Англии достигает 70%. Большинство крематориев было построено после Второй мировой войны: в двадцатилетний период между 1950 и 1970 годами количество крематориев выросло в 3 раза (с 63 до 206). Большинство из них были построены местными муниципальными властями. Как отмечает Питер Джап, распространению кремации в Англии помогли выходцы из Юго-Восточной Азии, которые массово поддерживали эту идею (Jupp 2006).

К смешанным моделям относится и похоронный рынок в Австралии. Основоположником традиции бальзамирования на Зеленом континенте стал профессор Хартфорд Риверс, открывший в Сиднее школу бальзамирования в 1894 году. Похоронная индустрия Австралии ориентируется на опыт Англии, но большинство похоронных агентств управляется американской Service Corporation International. В состав корпорации входят такие бренды, как White Lady, Simplicity, Dignified, Labor — всего около 123 локальных похоронных домов, 7 кладбищ и 11 крематориев. Корпорация контролирует 22% австралийского рынка (Jalland 2006). Интересно, что с конца 1970-х в Австралии начался процесс развенчания мифа о дорогих похоронах как необходимом знаке проявления скорби и уважения к покойному — ситуация, очень похожая на то, что происходило в США после выхода книги Джессики Митфорд. Началось все с того, что в 1979 году полицейский и по совместительству механик стиральных машин Кит Рассел обнаружил, используя нехитрые подсчеты, что стоимость похорон искусственно завышена частными похоронщиками как минимум в 5-6 раз. Его так возмутили эти цифры и цинизм похоронных агентов, что он дал в местной газете объявление, которое гласило: «Я умру, как и ты. А кто-то наживется на наших похоронах. Настало время покончить с этим». Рассел предложил альтернативные похороны с ценой в 5 раз ниже рыночной. Для этого он произвел простые некрашеные гробы из грубой древесины, а в качестве катафалка использовал обычный грузовик. Его дело настолько быстро пошло в гору, что спустя год он проводил больше 100 похорон в месяц в 5 городах. Высокий спрос позволил ему брать низкую плату за свои услуги. Развернулась широкая общественная кампания против «американского образа похорон», навязанного австралийцам. Кампанию подогревала информация, что большинством похоронных домов владеет как раз SCI. В ответ на это «традиционные» похоронные дома стали активно распространять рекламу, транслировавшую идею о том, что нельзя экономить на похоронах, а дорогие гробы — это выражение почтения и уважения (Jalland 2006).

Некоторые выводы из инфраструктурных моделей

Анализируя различные модели, Тони Уолтер отмечает, что институциональный дизайн по-разному собирает ритуальные практики в зависимости от того, кто предоставляет услугу и кто ее покупает. В рамках коммерческой модели на первом месте оказывается тело и манипуляции с ним — это предмет профессиональной деятельности похоронных директоров. Отсюда особый акцент на гробах, катафалках, бальзамировании и церемонии прощания с покойным в открытом гробу. В рамках муниципальной модели значение тела покойного в похоронных практиках снижается.

Иными словами, там, где инфраструктура развита и находится в частных руках, она встраивается в ритуальные практики, приобретая особое значение, например, появляются комнаты долгого прощания, развивается бальзамирование. Там, где отсутствует возможность создания и управления частной инфраструктурой, развиваются дополнительные услуги, не связанные с телом [124] .

На мой взгляд, важно видеть связи между инфраструктурой, практиками обращения с телом, экономикой и государственным регулированием похоронной сферы, если мы хотим приблизиться к пониманию похоронной индустрии и культуры смерти. Инфраструктура, обслуживающая мертвое тело, появилась и получила свое широкое распространение именно в XIX и XX столетии, в дальнейшем ее регулирование привело к локальным трансформациям ритуальных практик. Культура позволила появиться инфраструктуре, закон и государство ее сформировали, и в дальнейшем уже сама инфраструктура повлияла на формирование локальных ритуальных практик.

124

В этих построениях есть два существенных допущения. Во-первых, институциональная форма похоронного рынка во многом оказывает

влияние на то, как будет выглядеть процедура захоронения. Но нельзя исключать воздействие культурных и религиозных факторов на похоронные модели. Например, муниципальная модель рынка ритуальных услуг Италии будет куда более религиозна, чем церковная модель Швеции. Католические похороны в США будут серьезно отличаться от протестантских или секулярных, несмотря на коммерческую форму похоронной индустрии. Во-вторых, Уолтер отсылает не просто к идеальным типам, а к нормативному их виду, то есть априори подразумевая, что все они реализуются в рамках работающего закона и общепринятых правил игры. Соответственно, игроки похоронного рынка всегда следуют институциональным ограничениям. Уолтер считает, что, например, запрет на открытие моргов не приводит к появлению их теневых аналогов. Таким образом, рассматриваются только легальные практики, исключая латентные и неформальные, которые потенциально могут оказаться гораздо важнее представленных моделей.

Сам процесс нормативного регулирования, то есть контроля со стороны государства, может быть рассмотрен и с другой стороны. Государство стремится контролировать тело своих граждан с помощью различных ограничений, начиная с ограничений мобильности и заканчивая медицинскими и социальными нормами. Контроль распространяется не только на живые тела, но и на мертвые. Нормативы похоронной инфраструктуры стали следствием экономических и «рациональных» причин и, согласно концепции Мишеля Фуко, выполняют функцию определения тела «своего» и тела «чужого», то есть фактически вообще определения, что есть человек и тело (Фуко 2010).

Так, муниципальные кладбища, морги и крематории не оставляют возможности для вариативных манипуляций с телом граждан, уравнивая всех — это хорошо видно на примере Франции после Великой французской революции. Новое государство, встав на путь национального строительства, поспешило ослабить социальное расслоение и снизить градус напряжения.

Учет умерших, процедура регистрации смерти, нормативные правила захоронения, ограничения на перевозку тел, вырастая, казалось бы, из общепринятых гигиенических требований, трансформируются в сферу властного/политическсго управления мертвыми телами. Некоторым покойникам и вовсе отказывается в праве достойного погребения, другим же предписывается стандартизированная процедура прощания.

Показательно, что в современной Германии мусульманские похоронные агентства, как это показал Азель Балкан, занимаются не подготовкой ритуала согласно канонам ислама, а служат посредником между местной мусульманской общиной и немецкой бюрократической машиной (Balkan 2016). Если бы этнокультурные объединения имели частные кладбища, комнаты прощания и так далее, они пользовались бы именно ими, но национальное государство стремится осуществлять контроль и в сфере мортального. Национальное метатело строится из миллионов живых и мертвых тел своих сограждан.

Колонизируя смерть: похоронная индустрия за пределами Европы

В течение нескольких столетий существования колониальных империй европейцы жили рядом с представителями самых разных народов. И уже в XX веке, после деколонизации, большинство бывших зависимых территорий выбрало путь западной цивилизации, начав строить национальные государства и развивать рыночную экономику.

Принято считать, что на этом влияние Европы на социальную жизнь освободившихся стран заканчивается и что, например, в похоронных ритуалах последние сохранили свою самобытность. Но мы можем убедиться, что похоронные рынки азиатских и африканских стран развиваются по западному пути. Это все те же дорогие гробы, катафалки, кладбища-парки и т. д. На нескольких примерах я покажу, как в неевропейских странах был воспринят европейский опыт похоронного бизнеса.

Начнем с Японии — самого яркого примера похоронной вестернизации. Казалось бы, это уж точно та страна, которая свято хранит заветы предков и традиции похорон, однако это не совсем так. Во второй половине XIX века Япония отказалась от самоизоляции и встала на путь модернизации — так началась эпоха Мэйдзи (период получит название по девизу правления императора Муцухито — «Мэйдзи», что переводится как «просвещенное правление»). Условием формирования новой, унитарной Японии стала ликвидация федералистского устройства страны. Правительство стремилось к осовремениванию государства во всех сферах и активно способствовало внедрению новейших западных идей и образа жизни. Эти меры были восприняты положительно большинством японских интеллектуалов и широко пропагандировались стараниями журналистов — так пришла мода на все новое, прогрессивное, западное. Японский традиционный быт, который практически не менялся веками, испытывал головокружительные перемены, центрами этих изменений стали крупные урбанистические центры: Токио, Иокогама, Осака, Кобе и другие.