Русь. Строительство империи 5
Шрифт:
Я взял жетон. Он был грубее на ощупь, чем те, что делал Степан. Серебрение лежало неровно, местами облупилось, открывая темное железо под ним. Клеймо — мой сокол с веткой — было смазанным, нечетким. Подделка. Грубая, но все же.
— С жетонами, — продолжил Добрыня, видя, что я все понял. — Фальшивыми. Несколько штук у него было. Пытался расплатиться на рынке.
Глава 14
Я
— Это не случайность, — начал я, глядя то на одного, то на другого. — Кто-то хочет нас разорить. Казну пустую держать, жетоны мои в грязь втоптать.
Добрыня сложил на груди.
— Мужика того с торга допросили, княже. Говорит, из Ростова. Молчит, кто дал, но серебро у него было. Настоящее.
— Ростов? — я откинулся на лавку, прикинул в уме. Там Сфендослав с Курей засел. — Ладно. Зови Олега и Степана.
Они пришли быстро. Олег, как всегда, с шапкой в руках, Степан — с сажей на бороде. Я встал, прошелся вдоль стола, пальцы постукивали по дереву.
— Слушайте внимательно. Фальшивомонетчиков будем ловить. И наказывать жестко. Указ такой: кто подделывает жетоны — на виселицу. Публично, на площади, чтоб все видели. Олег, на вече объявишь. Пусть народ знает: казна моя нерушима. Это они не у князя воруют, а у народа, который торг ведет и подати платит.
Олег переступил с ноги на ногу.
— Купцы ворчать станут, княже. Скажут, мол, сурово слишком.
— Мне их ворчание — что ветер в поле. А ты, Степан, клеймо переделай. Инкрустацию штемпеля сделай.
Степан провел ладонью по бороде, оставил черные полосы.
— Сделаю, княже. Железо плавить — дело привычное, а инкрустацию на штампе надо тонко делать. Дня три уйдет.
— Хорошо, сообщи, как будет готово.
Он ушел, а я повернулся к Ратибору.
— Ты вот что. Бери двадцать дружинников, самых верных. Назови их «Око казны». Это будет отдельное ведомство, мне подчиненное. Будете жетоны проверять — в Новгороде, Киеве, Березовке. Каждую фальшивку мне сюда тащите. Пятерых в Киев отправь с указом, троих в Березовку. Остальных тут держи. Грамоты с печатью дам, образцы жетонов тоже. Гонцов надо больше.
Ратибор ответил тихо, но твердо:
— Сделаю, княже. К утру люди будут готовы.
— Иди, — махнул я рукой. — И тех с торга, что поймали, сюда веди. Поговорим.
Если фальшивки расползутся, казна моя рухнет, жетоны в цене упадут, а с ними и моя власть. Надо давить это в зародыше.
К полудню Ратибор привел задержанных. Двое мужиков, в грязных рубахах, руки связаны. Один молодой, глаза бегают, второй постарше, смотрит в пол. Я сел, фальшивый жетон положил перед ними.
— Кто дал? — спросил я.
Молодой дернулся и быстро заговорил:
— Да просто дали, княже. Серебром платили. Я не ковал, клянусь! Просто взял, продать хотел.
— А ты? — повернулся я к старшему.
Тот молчал, губы сжал. Я встал, подошел ближе, наклонился к нему.
— Молчать будешь — на площади прилюдно казню. Говори.
Он поднял глаза:
— Не знаю имен. Повозка пришла, мужик в плаще дал. Сказал, на торгу менять.
— В Ростове плащей много, — я отошел к столу. —
Ратибор уволок их. Я сел, уставился на жетон. Сфендослав или Куря, а может, оба. Им выгодно казну мою подорвать, жетоны обесценить. Но они не могли так быстро узнать в Ростове и что-то предпринять, значит кто-то здесь от них воду мутит. Или у меня есть и иные враги? Оттон? Византия?
К вечеру на площади собралась толпа. Народ стекался со всех концов Новгорода — купцы в шубах, ремесленники с мозолистыми руками, бабы с детьми на руках, даже несколько дружинников, что сменились с дозора. Все стояли тесно, плечо к плечу, перешептывались, бросали взгляды то на виселицу, то на меня. Молодого, того, что попался с фальшивыми жетонами, вывели после недолгого княжьего суда. Я сам вынес приговор — быстро, без лишних слов. Ратибор с двумя воинами подвели его к столбу, накинули веревку на шею. Парень дернулся, глаза его бегали, но рот он держал закрытым. Веревка натянулась, дерево скрипнуло, тело качнулось в воздухе. Тишина легла на площадь, только ветер гнал пыль по камням да где-то вдали собака тявкнула.
Народ смотрел по-разному. Кто-то хмурился, отводил глаза, будто не хотел видеть, как жизнь уходит из чужого тела. Кто-то плевал в сторону виселицы, громко цыкал языком, показывая, что одобряет. Бабы шептались, закрывая детям лица подолами. Один старик, сгорбленный, с палкой в руке, пробился ближе к помосту и крикнул: «Так им, ворам, и надо, княже!» Голос у него дрожал, но в нем слышалась злость. Я стоял у края помоста, смотрел на эту толпу с мрачным взором, оглядывая каждого. Олег вышел вперед, развернул бересту с указом и начал читать громко, чтоб даже в задних рядах слышали. Слова его падали тяжело, как камни: «Кто подделывает жетоны князя, тот крадет у народа, тот предает казну. Смерть таким — на площади, прилюдно». Голос его разносился над толпой, и я видел, как люди переглядывались, переступали с ноги на ногу.
Жестоко? Да, жестоко. Я сам это понимал, глядя, как тело покачивается на ветру, как тень его ложится на камни. Но иначе нельзя. Стоило мне дать слабину, отпустить этого фальшивомонетчика с миром — и что дальше? Жетоны мои, что я с таким трудом ввел, превратятся в мусор. Народ перестанет верить в них, казна опустеет, торговля встанет. Все, что я строил — Березовку, Новгород, реформу эту проклятую, — развалится в один день. Мои начинания, мои планы уйдут коту под хвост, а враги — Сфендослав, Куря, Византия — только того и ждут. Они уже сейчас фальшью казну мою травят, а если я не покажу силу, не докажу, что князь здесь я, то завтра они открыто придут с мечами. Нет, пусть лучше один повешенный, чем вся Русь в крови. Я смотрел на толпу, на лица эти — усталые, злые, напуганные, — и понимал: они должны знать, что казна моя нерушима. Что я не дам ее разорить ни чужим, ни своим.
Ночью вернулся Ратибор. Лицо усталое.
— «Око казны» пошло по делу, княже. Пятеро в Киев скачут, трое в Березовку ушли. В Новгороде с утра торг проверять начнем.
— Хорошо, — ответил я. — На торгу каждый жетон щупайте. Фальшь найдете — сразу ко мне.
Он ушел, а я остался с берестой. Написал еще один указ: «Око казны» имеет право обыскивать лавки, допрашивать купцов. Приложил тяжелую печать с соколом. Утром раздам.
Потом я вызвал Вежу. Воздух дрогнул и появилась система