Русология
Шрифт:
Кроме Мутина, уходящего в мрак (Великого Четверга иль Пятницы?), я заметил за 'нивой' чью-то 'газельку' с тульским госномером. Лифт полз вверх... там - Магнатик в красном пуловере, висшем юбкой, с стриженной, в тёмном ёршике, головою рахитика. Он, в манер скифской бабы, был монументным; но вот лицо в щеках, сжавших нос и крививших рот купидона, чудилось клоунским, в том числе из-за оспин, тёмных, бугорчатых. Из карманов бесформенных толстых брючин он, вынув руку, дал её, комментируя: - Приглашал? И я тут... Знакомились с Береникой Сергевной...
– Он кивнул на рояль.
– Играла... Видел 'газель' мою, Пал Михалыч?
Я раздевался.
– Примешь, нет? Я - торговлю начать в Москве. Мясом... Там тебе вырезка.
– Он, сказав, на ногах-ступах двинулся в кухню, где, обнаружилось, пил свой чай из подобия пиалы.
– Я корень пью. Мне пользительно.
– И он сел, так что стул под ним скрипнул.
– Пил, рояль слушал. Вышел - тут ты, смотрю.
Помню, в Квасовке он был хватким, но дружелюбным. Нынче мне важно, чт'o он есть
Я вдруг нужен, стоило вякнуть, рыпнуться в логике и в порядке вещей по ней! Бог следил мои муки - и вдруг суёт себя, шлёт апостолов! Вдруг и в этом он, чтоб продолжить дискуссию... А я чувствую, что запл'aчу, что я иссяк вконец и хочу только выяснить, днесь четверг иль пятница-то, в конце концов?! И - молчать хочу. Ибо понял, как гость прихлёбывал: смерть, рождение etc. объявлено, а без слов их и нет... Есть, есть они!!!
– воет логика... что гребёт - ха!
– вилами воду, ибо на деле все смыслы лживы. Мальчиком я был верен хрущёвщине под романтику коммунизма с вылетом в космос; юношей я обязан был впитывать вековую муть слова в книжной культурщине; зрелым должен был умножать слова - а начав бой со словным, то есть сменив 'свет' логоса на, логически, тьму, я обязан был сдохнуть. Так бы и было, если бы не последний день, не сегодняшний. Ибо как я постиг суть слова - вмиг бог прилип ко мне в разных модусах. Окажись, что он нанял Магнатика, обнаружь я в том слово (о, мне легко отличить соблазн, будь бог кроток, и злые догмы, будь агрессивен), я прогоню его. Неспроста визит в триста вёрст в межсезонье. Он сказал: 'приглашал' его? Дескать, он ко мне гостем, а я терпи, так?
– Что, решил, мы раздружимся?
– начал я.
– Оттого спешил?
Он явил свои гнутые вовнутрь зубы.
– Дружбу чтоб укрепить... Шучу.
– До тебя здесь шутили, не получилось... Всё-таки, отчего ты здесь?
Он затряс щёки смехом.
– Просьба есть, Пал Михалыч: не говори жене, Беренике Сергевне, что - Битюков я. Пусть я Магнатик. Я без того битюг...
– он резвился.
– Знаешь ведь, как в России-то.
– А конкретнее?
– Я о том!
– он смеялся.
– Дай-ка мне книжечки ты писал давно, - попросил он; взял затем принесённые книжки и полистал их.
– Я? О России я. В Кишинёве и в Орске был. Был на Севере. Что, большая - да?
– Русь? великая? Как не так! Уплотнить можно в область. В шири что русского? Я там русский - что там китаец. Там ты любым будь, хоть будь пришелец. Ширь - для властей лишь вроде как русская, чтобы было продать часть, или, власть любит, в ней поохотиться, полетать в ней со стерхами. Мало русского по России, если подумать. Это не немцы, где их германского пруд пруди. Или Англия. А у нас одна водочка!
– рассмеялся он и полез в карман.
– Нацъидея-то в водочке!.. Гостю как, курнуть можно? не повредит дым? Ну, а супруге? Если ты против, я и не буду...
– Он закурил-таки и повёл опять: - Ось сюда, руль туда, крылья в пятую точку - звать самолётом?
– Он потянулся, чтоб тронуть форточку.
– Ты следи о России мысль, Пал Михалыч! Русскости мало, а места вдоволь - и её двигают. То, что движется, - без корней, считай. Двигал Ленин, двигает Ельцин. Будет срок - и долой её, русскость, чтоб жить по Штатам. Ведь по-татарски и по-французски мы уже жили. Будем по-штатски, брат!
– Он таил в купидоньем рту смех.
– Московский 'Микомс' что ст'oит, тыщи тонн мяса! Но ещё путь плюсуй, гибдэдэшников. Конкуренция! Денег взял...
– Он побил себя по пуловеру, под каким, верно, сумка.
– Тут я с мечтой в Москве. Рябушинские так пешком пришли, а в конце миллионщики. Я начну - дети кончат, станет фамилия. Вот мысль! Ведь не Толяну с Коляном мысль: с понедельника пьют Христа. Не поймут. Ты - поймёшь. Я богатым хочу быть. А ты помог бы.
Я стыл как камень. Вот оно! Ишь, завёл про Страстную неделю, про бедный 'Логос', пьянью оплаканный, коль Толян/Колян с 'понедельника пьют Христа', мол... Все, мол, при вере, ты же не веришь, Павел Михайлович... Плюс и это: я, мол, пойму его...
Не Магнатик он. Не Магнатик.
Я и сидеть не мог.
– Бог Петрович, как ты терзал мою 'ниву', помнишь?
– ляпнул я, чувствуя, что, начни он врать, пну его.
– Я к тебе!
– нагнетал он.
– Умный, поймёшь мечту в Рябушинские. Ерунда, что пешком пришли. Дудки! С ларчиком, с полным, прибыли! Перед тем, видно, кончили душ пяток ради денег... А, Пал Михалыч? Я расскажу ли, как обдирал тебя? Нет. Скажу: я трудился, да и поехал Москву брать, да и сумел, скажу. Флавск мне что? Мне б в московские! на российскую ширь попасть! А помог, скажу, Пал Михалыч. В Квасовке дом держал. Ум, скажу! Академик!
– Будет!
– шептал я, чувствуя, что хочу мордовать в нём бога.
Он тронул край пиалы своей, из которой пил 'корни'.
– Что, брат, не хочешь? А я фамилию поменяю, чтобы не знали. Мне не Квашнин помог, а Кваснин, скажу... Вещь простая. Что надо сделать? Надо заявку дать на богатого; дальше Бог даст!
Я вспомнил спич его, как, в загаженном доме в нищем Рахманово, он пил водку, витийствуя и вздымаясь к абстракциям лишь в связи с удававшейся каждый день своей участью; а меня он не спрашивал; я был должен внимать ему. Нынче он пахал глубже. Казусы с 'ларчиком', с 'Квашниным' (хоть представился в нашу встречу я как 'Кваснин'), с планом вый-ти в 'богатые' (ведь о бр'aтине он
– Стало быть, сикли, скот и рабы вновь?
– взъелся я.
– Битюков днесь бог? Чтоб давить меня?
– Я глотнул воды, сбавить боль в кишках.
– По Евангелью надо, брат Пал Михалыч.
– Гость скрипнул стулом.
Вот оно!!
– Ты, когда 'ниву' драл, для Христа, верно?!
– взвыл я.
– И про евангелье ты зачем мне тут?! Я давал тебе адрес? Нет, не давал, брат!
– Дал Зимоходов. Я с ним в паях, по бизнесу. Ты ходил к нему регистрировать...
Он вещал и вещал, барбос. На меня ж нашло Береники: будет ребёнок. Так ведь сказала?.. Не успеваю!! бр'aтину Кнорре-П'aсынков обещал сбыть скоро, может, в неделю; но я уже так маюсь, так напряжён, издёрган, что впору в гроб лечь да и лежать там вплоть до известий, что всё готово и можно сикли брать, - чтоб 'вонючее и пустое место', я то есть, кончилось... Что, Магнатик сей - с Зимоходовым? (Как не взять тому плодородные и ближайшие к Флавску га? тот как раз всем словам и всем смыслам раб: зад полижет морфемочке, порадеет синтагмочке, ибо днесь - жалкий хиленький словоерс, голь аффикс, блёклая сема, мутненький дискурс, а завтра - ордер, грозный рескрипт, инструкция! директивный ор к смене старого трёпа новым! О, он в порядке, тот Зимоходов! Я не в порядке, я, кто восстал на словь. А ей - кланяйся! всем вокабулам ave и аллилуйя! Социализм был?
– славь его! православие?
– браво! прёт патриотика - мчи примкнуть! путинизм - окрымнашим!). Если он с Зимоходовым и ручается, что я 'брат' ему, надо землю удостоверить. Пусть он подружит нас с Зимоходовым... Что он треплет?
– Бизнес твой слабый. Слышь, Пал Михалыч?
Из холодильника я взял водку и наплескал в стакан.
– Русскость двигают? Мысль твоя?.. Острословно. Трахают, значит? Выпьем-ка...
Я глотнул, а он вылакал.
– Плох твой бизнес, - вещал он.
– Плох, - согласился я, чтоб начать сразу спрашивать, но он вновь встрял:
– Лучше б, Михалыч, ты про лингвистику. Ты ведь кто? Мозг! Элита!
– Денег нет...
– А, - он ожил, - сколь тебе нужно?
– Много. Изрядно.
– Что же талант губить? Я их дам тебе. Интеллект живи лучше.
– Ты меценатствуешь, Бог Петрович, но отвезёшь завтра мясо, а не возьмут? Где деньги?
Он в смех: - Шуткуешь? Лучше пиши садись. Их, слов, море! Вот и расти их. Ну, а уж мы в дерьме... понемножечку будем там и копаться. Сколь ты запросишь? Хочешь, допустим, шесть тыщек баксов, брат?
Тычет деньги, не ведая, кто я стал и в каком дерьме! Крутит хилые сто тыщ долларов и рад деньги дать, чтобы хвастаться, что не просто жлоб, но душой богат! А он кто? Он актёришка, отряжённый в Московию. Лицедей, завербованный нанести мне удар - образумить, вбить кол в мятежника. В этот раз логос впрямь умней, не как в девке, нывшей 'Христосиком', кто терпел-де и нам велел, и плюс 'образ-подобие'; дескать, сам 'Бох Исус' в ней! Днесь, без прельщения, без примеров о 'травках', что 'не прядут'-де, логос мне с ходу: делай лингвистику! Я пытался. Но я был ткнут в Б. Б., как в бетон. С Магнатиком - ход конём, да? Он, типа, донный, почвенный, от земли как от истины?.. Опоздал, гонец! Я постиг, чт'o сжирает нас! Кончив с бр'aтиной (знаком смыслов, норм, идеалов, догм и традиций, что все от логоса), я теперь - в словоборчестве. Не вернуть меня в фальшь лингвистики как жреца, что блюдёт сотни, тысячи, миллионы фраз. С 'Новым Словом' я справился, - с двумя тысячами Р. Х. то бишь, восхотев быть не 'лилией кольми паче', - с сиклями, взяв свои тридцать сребреников (вдруг 'сребреники', не хвалимые прежде 'сикли'), я вмиг покончу со 'Словом Ветхим', то есть с 'Писанием', с пятью тысячами лет прежних. Ну, а за ними дальше - До-словие и Про-лог (До логоса), рай с Адамом-Не-Падшим, с Евой Невинною... Что он ждёт? Опоздал ведь!
– Шесть тысяч долларов?
Взгляд его был нетрезвым.
– Я и тогда сказал, что желаю твой дом. Не вспомнилось?
– Мало.
– Брат, ну, а семь пускай?
– Ты про что?
– Про усадьбу.
– Он тронул чайник, чтоб налить пиал'y свою.
– У меня поле к Квасовке, а она не моя? Нельзя так... Я восемь тыщ даю. Огромадные деньги! Делай науку, также машину, 'нивка' сгнила твоя.
Ишь, ты! Хочет усадьбу в га почти? с садом? к пойме на выступе близ Тенявино по один бок, к городу? и к Мансарово по другой бок?.. Мне она - к торжеству меня, додерзнувшего выше бога! В Квасовке - истина! Там ложь прервана и декорум сожжён почти; там святилище будет, а не зиндан в Чечне и не морг, не кресты жертвий логосу! Там явилось ОНО. Потому-то мой первенец, в слове мёртвый, живой там! Около речки, где ложь иссякнула, где, разъяв обман, не расставленный с прочностью (мол, зачем в глуши?), - встал РОСТОК. Мне б помочь ему, чтоб, как мальчик мой, они все поднялись вдруг, званные мёртвыми, и снесли мираж! (Без меня: я успею закрыть путь мерзости слова в квасовский ренессанс, всё).