Русология
Шрифт:
– Холодно, - я спросил, - там?
– Стыло.
Первенцу холодно... Гость не понял, что тарахтящая инженерной условностью техника не войдёт в мой сад и что сам он не будет пить в моём доме тёплую водку, и не бычкам его, предназначенным в корм смыслам, гадить на двор мой, где возродится битое логосом! Тракторам не смердеть там, - как и Закваскину не рубить мой лес! Я ему не скажу: нет. Нуль словам! (ха! 'не знаете, что тела ваши суть храмы Логоса и что вы не свои?').
Довольно! Я буду спрашивать.
– Где Закваскин?
Он вскинул брови, как бы не понял.
– Тот, что на джипе.
– А! Николай Николаич? Он до Мансарово грёб дорогу. То есть к тебе подъезд низовой теперь и мой верхний... Как ты узнал, брат?
– Я уезжал в тот день.
Он поскрёб лоб, но не продолжил. Смолк чёртов логос; я нынче речь веду.
– Просьба, -
– Ты с Зимоходовым? Я хочу документ сменить на усадьбу. Пусть посодействует. Ты мне брат? На-ка, выпей.
– Я плеснул водки.
Но он не стал пить; он вдруг задумался.
– Вроде, я не дурак, а... Ты продаёшь дом?
– Я подскажу, кому мясо сдать, Бог Петрович. Я помогу тебе. А ты мне - с Зимоходовым.
Он смеялся.
– Мне бы усадьбу...
Страсть по усадьбе? Все восхотели вдруг, где ОНО взялось в мальчике под ракитой и ищет помощи? Логос действует?
– В Квасовке, значит, - я подытоживал, - Николай Николаевич?
И Магнатик смеялся.
– Ладно уж, сватай мне, кому мясо сдать!..
Спать пошёл он в 'газель', я видел; стукнул раз в заднее колесо, в переднее, влез в кабину... У фонаря близ - 'нива', много что знавшая. Она помнит всё и, наверное, стоя в Квасовке дни назад, догадалась, чт'o там у речки и отчего я ходил там скорбный. Ржавая 'нива' - часть изначального... Было з'a полночь, и один мой сын ждал меня на снегах вдали, а другой, рядом, спал...
Ника маялась с бухгалтерией за компьютером.
– Раскладушка для гостя, - молвила.
– Он в машине.
– Что делать с мясом, он нам привёз? Расспрашивал, почему дом вдруг мой и зачем нам дом, бедным. В Англии есть потомки бриттского Гудвина.
Стиль её - алогичности.
– Родословие - путь к источнику, - произнёс я.
– Он давал деньги...
– и я помедлил. Ника не двигалась, сидя вектором ног к столу, а плечами ко мне.
– Не продал. Дом я не продал. Я туда еду.
– Нам за квартиру счёт.
– Деньги есть. Взял у Шмыгова. Мы оплатим счёт.
– Он звонил. После Вера звонила... Кто она? Шмыгов так волновался. Про бандитизм сказал, дал совет запирать дверь. Что с ним случилось?
Я осмотрел замок. Шмыгов прав. Миллион почти в антресолях, где в сумке бр'aтина.
– Так четверг?
– я спросил вдруг.
– Пятница? Что сегодня?.. Будет ребёнок, ты мне сказала? Ника, не может быть!.. Села скрученною... Сядь прямо!
Вся она повернулась... И я к ней прянул... Был миг, казалось, что я стал волен, а смертоносный, даденный мне недуг, как частный, так и всеобщий, - раковость словной нашей культуры, в кою нас выдуло, - содран в райских вратах и вот-вот я пробьюсь в эдем!.. Я постиг: Ника тает, вся почти плазма, коя сжигает ложь, а 'Квашнин' во мне меркнет и я прорвусь-таки, чтобы сгинули бр'aтина, и мой рак, и вообще обман мира - мира по логосу. О, ключ прост: началось от Адама и его Евы, общества пары, - ими и кончится, их слиянием... Миг приблизился... Но вдруг выплыли Мутин, Верочка... и Закваскин, и Родион в коляске, и рвота в баре, коя, мол, узы с истинным ДОННЫМ, и словоборчество, и оргазм, открывающий-де эдем, и Ника... даже и Авель, виденный у Б. Б.: сей Авель, стильный красавец и бизнесмен к тому ж, идол женщин... И я почувствовал, что с ума схожу. Ника в свете от окон... млечные бёдра... Ника ждала меня... а я вновь влеком в симулякры, где безработный и хворый лузер мнит вместить невместимое... Телефон звонит? Кстати. Вроде звонок виной... Нет, зачем; не хочу лжи. Пусть Ника чувствует: не могу - не физически не могу, а донным... Что, не понятно вам? Мне плевать! Я вещаю - вы слушайте, будь вы самым добрейшим добрым добром... каковое преступное как убийца эдема! Я нынче Бог для вас!.. Ишь, как прежний вознёсся, гаркая fiat ! Выболтал мир вокруг, но меня не прикончил этим вот fiat?! Что, непластична плоть? не трещит под словами? А как я первый, кто их воспринял без риз святыни, сходно без трепета, но как нечто превратное, заголённое откровеннейшим 'декалог' ?.. Слов'a всего! Десять логосов! И вот это был Бог?! Взять Нику: гладкая кожа, кожа шелк'oвая - в этом страсть слова к гладкому и шелк'oвому. Всем положено быть шелк'oвыми. Слову нравится тишь да гладь да шелк'oвистость. Всех негладких, как допотопных, - как не отёсанных, дескать, логосом, - обходили; вид их и вымер. Мы изначальному с его истиной изменили пристрастием к облицованным словом. С женщины сделали - бионическую лже-плоть, симметрию, гладкость, чтоб не пораниться, хотя в том, что негладко, - истина. Лишь в безумии, что даёт оргазм, когда мы в нём не ведаем форм и ценностей,
'Чёрт!! Что и кто?!.. Ника? Кто у вас?!'
– Никого, - объяснил я. (Шмыгов - сообщник. Логос хоть сунулся в нём на Трубной, но он помог мне).
'Рад, dear, слышать! Я три часа звоню!! Всё в порядке?'
– Всё.
'Dear, ладно. Будь начеку... И, помни, я вам хочу лишь счастья, вам с Береникой... Ты не поверишь, как я ценю тебя! У тебя ведь там ценность!'
– Феликс, - прервал я.
– Не беспокойся. Здесь страж под окнами.
Трубка взвыла: 'Страж?! ЧТО за страж?!'
– Гость.
'Кто?! КАК гость?! Гость и вдруг в ночь?! заЧЕМ?! Гость не раньше не позже?! Я умоляю: двери припри, хоть тумбочкой! Он с машиной?.. ВСЁ!! Умысел!! Ты не знаешь людей, не ЗНАешь! Люди ужасны!!'
– Он здесь случайно и по своим делам.
Шмыгов щёлкнул вдруг (зажигалкой; я звук расслышал). 'Рубль, коль не спрятан, - общий, - он продолжал ныть.
– А я нетрезв, сэр. В ЖУТком напряге! Вспомнится П'aсынков - и трясёт, чёрт... Завтра кошмар с утра; мне к клиентам, к очень влиятельным... Улучшается, брешут СМИ... Улучшаются их счета, fuck!... Я, - он хехекнул, - я, сэр, к тебе наймусь... Вот, смотрю иллюстрованный гид Британии, Сент Джонс Вуд, Челси, Виндзоры... Кто-то с Виндзором - я с Калерием. Кой чёрт так получилось? Мог ведь найти себе. И была ведь - элегия! без капризов! Дай ей конфет лишь... Ты не поймешь, сэр. Ты не Набоков. Он пусть тома писал, тронуло это - страсть по нимфетке. В этом нам всем нужда! Жизнь, сэр, в девочках и в их девственном. Знаешь, в Бельгии... я там жил с одной, но вернулся. К русским вагинам... Ей теперь двадцать... Элисон... Я бы умер с ней!.. Wow, сперва они рай, эдем... и вдруг бабы корыстные... В них душа моя, в девочках. Может быть, я без них был бы Гейтс, а на них я растратился... О, как знаю их! Верь, тогда я бы сдох с ней, с тою нимфеткой. Рай была! А потом они взрослые... Да. Такой вот твой Шмыгов, нет мне иных путей... Я исПОРчен, в них моё сердце... Страшно!.. А как конец? Не вынесу... Ты прости и... без личностей. Только я... я, твой Шмыгов... Завтра ты дома?'
– Нет.
'Это плохо'.
– Мне нужно ехать, именно завтра. Но ничего, мы встретимся. Позже.
'Чёрт...
– он похмыкал.
– Будет нам... Ну, пока, dear, всё. Увидимся...'
В дверь звонок. Преминув (во мне логика рвётся) остерегаться, я, сочтя что - Магнатик, чтоб в туалет; забыв всё, хоть Шмыгов только что исступлялся, я отворил дверь. Не было ни Магнатика, ни каких-либо урок и ни других убийц. Только - Анечка. Я признал по ногам - стройным длинным субтильным, стянутым джинсами, под которыми бутсы толстой подошвы, этакий их апломб (доводят, что, мол, устойчивы в свистоплясе реальности?). Голова её висла, но вдруг хихикнула, голубые глаза расплылись, губы кривились пьяной издёвкой.
– Пайи Михайиить...
– Она сверзилась в дверь.
– Каккого!!!
– вздумала в крик, но сникла: - Здастуйте, б'aбука! Венерика Сегреевна! Васс - люблю!.. Охх, люблю!! Обнимашшечки?
Я теснил её в кухню, мысля, что глоссолалия превратит её речь в невнятицу и она не откроет, что я сказал ей, помню, про первенца. Ника шла к нам. Анечку я ткнул в угол (где два часа назад гость из Тулы пил пиал'y с 'корнями', а после водку), сам же в заслон стоял, чтобы смысл её речи гас во мне, не прорвавшись до Ники. Судорогой рвало горло.
Анечка спела: - Б'aбука! Вы хо-'oшая!
Вякнет - в лоб её. Се ещё одна, в ком слов'a теперь не учить меня, а - судить пришли. Словоборчество в рукопашную? Я готов был с плеча рубить. Хвор да хил, но кулак всё ж квашнинский!
Гостья зевнула.
– З'aете?.. Чё он нам, Вереника Сегревна? Он нам всё себя?!
– Она с грохотом встала.
– П'aел Михайии, да какое вы пп'aво! З'aете, от кого бы другого!.. Ссделали? Ну и... Лучче с Ахматом мне... Это м'aмока, жаллко, вам доверялла и разов'aривала, как вы что человек... Вы 'oрботень! Врал нам: денюх дам!.. Вместо Мити?.. Денюхх вы накоппили?!
– Гостья свалилась.