Русские адмиралы — герои Синопа
Шрифт:
После прибытия 10-й и 11-й пехотных дивизий Меншиков намеревался атаковать правый фланг английских позиций у верховьев Килен-балки. Он назначил наступление на 24 октября и поручил руководить им командиру 4-го пехотного корпуса Данненбергу, известному неудачными действиями на Дунае. Меншиков усугубил положение тем, что на период сосредоточения дивизий оставил их самостоятельными и не поставил определенных задач. Так как генералы не были знакомы с местностью и не располагали картами, сражение под Инкерманом 24 октября завершилось неудачей и большими потерями. Русские полки вступали в бой порознь и, несмотря на мужество и решительность, не смогли нанести поражение противнику, который постоянно подбрасывал подкрепления
П.С. Нахимов изначально в первую очередь радел о флоте. Во время первой бомбардировки днем он находился на суше, а ночью в ожидании атаки с моря и абордажа отправлялся на эскадру, где оставалось лишь 150 человек на кораблях и 60 — на фрегатах, воорркенные холодным орркием для обороны от возможных нападений неприятельских пароходов и шлюпок. Союзники не решились атаковать с моря. Но все больше сухопутных проблем требовали вмешательства вице-адмирала.
Капитан 2-го ранга М.М. Коцебу 12 октября писал М.Ф. Рейнеке, что Нахимов «...как бы ищет смерти, разъезжая под самым убийственным огнем; недавно матросы сняли его с лошади и отнесли в место, более безопасное. Он один теперь ездит по линии, воодушевляя своим присутствием и матрос, и солдат»1.
Рейнеке, обеспокоенный излишне рискованной деятельностью Нахимова, 19 октября в письме увещевал его как друг не рисковать жизнью, необходимой для руководства обороной:
«Но для чего без нужды пускаться в самые опасные места и подвергать себя убийственному огню? К чему искать смерти? Рассуди хладнокровно и увидишь, что эта отвага для главного действующего лица не только бесполезна, но даже вредна и опасна общему делу: тебя убьют, и дух чинов, имеющих доверие и надежду единственно к тебе, упадет. Хорошо еще, если найдется человек, который не допустит, пасть духу войск до отчаяния и сумеет возбудить в них за потерю любимого человека месть к врагам. Но есть ли такой человек при тебе? Для этого нужно и личное его уважение, и любовь к тебе, и бескорыстное сознание пред войском, что потеря невознаградима. Но такого бескорыстия я не полагаю в старших сподвижниках твоих. Думаю даже, что в случае смерти, которую ты так ищешь, самый поступок этот перетолкуют иначе: что ты, впадши в отчаяние, не смог перенести угрожающего несчастья, и, пожалуй, еще хуже, — что ты из тщеславия только искал этой смерти, чтобы быть погребенным с М [ихаилом] П [етровичем] и В [ладимиром] А [лексеевичем].
И поверь, что такие толки найдут верящих»811 812.
Рейнеке обращался к Нахимову как к христианину, писал о грехе самоубийства. Однако, находясь в мирном Николаеве, он не мог себе представить того кровавого действа, которое происходило в Севастополе. Чтобы выделиться на фоне всеобщего героизма, следовало показать себя необыкновенным храбрецом. Нахимов же не «показывал» себя, он просто жил так, будто пули и снаряды ему не угрожали, а ранения и контузии считал обычным явлением для участника обороны.
Кроме того, ему ничего другого и не оставалось. Начальник штаба Черноморского флота и портов М.Н. Станюкович, сменивший Корнилова, запретил ему во что-либо вмешиваться. Вице-адмирал формально оказался не у дел, хотя и видел свою необходимость. Кроме объезда укреплений, моряк посещал госпитали, наполненные ранеными после первой бомбардировки. В одном из госпиталей он встретил тяжело раненного матроса — участника Синопского сражения, который в разговоре с Нахимовым сказал: «Баше пр-во, а ведь это они нам за Синоп отплачивают». Флагман согласился, и тогда матрос заключил: «Ну уж и задал я им Синоп!..» Адъютант лейтенант А.А. Ухтомский заметил, как вздохнул флотоводец, который все еще считал
Но главное, герой Синопа старался сделать все возможное, чтобы помочь войскам и морякам оборонять Севастополь.
7 октября Нахимов как участник военного совета подписал решение о необходимости срочного подвоза пороха, ибо его запасы истощались, а активность противника требовала ответного огня813 814. Он обращался к Станюковичу с предложениями упорядочить раздачу продовольствия: узнать от начальников дистанции число людей на укреплениях, уменьшить винную порцию, разобраться с деятельностью поставщика мяса, которого подозревал в махинациях. Что-то флагман мог сделать815, но изменить положение вещей в областях, ему не подчиненных, не удавалось.
Это не только беспокоило, но и сердило Павла Степановича. Часто к нему приходили солдаты жаловаться на злоупотребления начальников. Не имея возможности вмешиваться в деятельность сухопутного ведомства, он пользовался моментом, чтобы хотя бы иносказательно высказать свое возмущение. Когда в начале обороны Нахимов с генералом Ф.Ф. Моллером на шлюпке прибыл к Графской пристани, флигель-адъютант передал вице-адмиралу поклон Императора. Поблагодарив за передачу высокой милости, Нахимов сказал Моллеру: «Вот видите ли, в. пр-во, государь Император оказывает нам великую честь: спрашивает о здоровье-с. А нам с вами линьков-с надо, в. пр-во, линьков-с»816.
Вечером 23 октября перед Инкерманским сражением генерал Дан-ненберг, назначенный командовать наступлением, приехал к Нахимову с извинением, что ранее не сделал ему визита. Вице-адмирал возмутился: «Ну-с, я вам должен сказать, что завтрашний день не будет никакого толку, потому что корпусный командир перед делом заботится о визитах, прощайте-с»817. Сам он принял меры, какие были в его силах, чтобы помочь наступающим. В частности, перед началом наступления он по приказу Меншикова организовал наводку моста через Черную речку1.
Нахимов, не имевший официально власти, но возможности разрешал возникающие вопросы и проблемы. К примеру, при нехватке больничных коек корабль « Императрица Мария» превратили в госпиталь для раненых818 819. Но главное, он объезжал линию, показывая пример мужества и твердости под неприятельскими пулями и снарядами. Эти демонстрации давали моряку тот авторитет, какого не могла дать формальная власть. Флагман не мог не выполнять долг так, как он его видел. В письме Н.Ф. Метлину 8 ноября Нахимов объяснял: «Хожу же я по батареям в сюртуке и эполетах потому, что, мне кажется, морской офицер должен быть до последней минуты пристойно одет, да как-то это дает
мне больше влияния не только на наших,-но и на солдат»820.
\
В том же письме вице-адмирал огорченно сообщал: «Вы, верно, предполагаете, что я имею какое-либо влияние на управление Севастополя. Напротив: менее, нежели кто-нибудь. Станюкович в большой дружбе с Камовским, советуется с ним обо всем, на каждом шагу поперечит мне и как будто боится, чтоб не отнеслось чего-нибудь ко мне. Зная меня хорошо, вы, конечно, поймете, что я говорю это не из желания властвовать или управлять. Князь заперся на Северной стороне, ни во что не входит, и к нему нет никому доступа, а, между прочим, по всему управлению, в особенности по городу и войскам, страшный хаос. Да простит всевышний, если может, тому или тем, кто поставил нас в такое безвыходное положение»821.