Русский американец

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

Тольский дал Гусаку денег и наказал ему скорее возвращаться с оружием, а также прихватить с собою и хлеба.

Гусак ушел. Тольский и Кудряш остались одни.

Давно миновала ночь; настало жаркое летнее утро. От жары попрятались в норы все животные и пресмыкающиеся, птицы засели в гнезда. Во всем вековом лесу стояла необычайная тишина, ничем не нарушаемая, ничем не прерываемая.

От такой почти тропической жары запрятались в шалаш и Тольский с Кудряшом. Тишина и жара клонили обоих ко сну. Тольский, сколько ни крепился, скоро задремал.

Кудряш, сознававший, что

обязательно должен бодрствовать, тоже не выдержал и так крепко заснул, что не слыхал, как дикари-индейцы крепко скрутили ему руки; он только тогда проснулся, когда один из них потащил его за волосы из шалаша. Кудряш застонал от боли, открыл глаза и с ужасом опять закрыл их, увидев вокруг себя целую толпу.

Его опасения оправдались: дикари снова вернулись на поляну, где накануне заметили двоих белолицых, подкрались к шалашу, не встречая сопротивления, заглянули в него и, увидев Тольского и Кудряша крепко спавшими, прежде чем те успехи опомниться, крепко скрутили их.

Оставив в шалаше связанными наших лесных обитателей, дикари вышли на поляну для совещания относительно того, что им делать с бледнолицыми -- теперь ли убить или доставить в свой стан живыми; но, видимо, не могли сговориться, так как долго спорили, кричали что-то на своем непонятном языке, похожем на крик филина.

У Кудряша бегали по телу мурашки. Он считал себя виновным и не смел не только заговорить со своим господином, но даже и посмотреть на него.

Тольский тоже угрюмо молчал; он раздумывал о своей судьбе, которая прежде баловала его, словно нежная мать, а тут вдруг стала лиходейкой-мачехой, забросила на край света в неведомую страну и отдала в руки дикарей.

Наконец Кудряшу надоело лежать молча, и он решился заговорить со своим господином.

– - Сударь, сударь, -- тихо, дрожащим голосом позвал он Тольского.
– - Вы, сударь, на меня не сердитесь?

– - За что?.. Разве ты в чем-либо виноват?
– - удивляясь, спросил у своего верного слуги Тольский.

– - Как же, сударь!.. Я... я премного перед вашей милостью виноват. Ведь заснул я, сударь, крепко заснул...

– - Ты вот про что!.. Успокойся, Ванька, успокойся, видно, такова наша судьба... Ведь если бы мы с тобой и не спали, все равно ничего не сделали бы, даже если бы стали защищаться, только хуже озлобили бы их и, может быть, давно погибли: их много, а нас двое. Жаль только, что я не послушал тебя и отпустил Гусака. Он сам был когда то дикарем и скорее помог бы нам. Одно нам остается: готовиться к ним на обед.

Разговор Тольского с Кудряшом был прерван. В шалаш вошли два дикаря и знаками приказали им следовать за собою. Те повиновались. Их окружила толпа дикарей и повела в свой стан под палящими лучами солнца, не давая отдохнуть ни минуты.

Тольский и Кудряш едва успевали за ними; они выбились из сил, ноги отказывали им повиноваться, но дикари, скаля свои белые зубы, подгоняли их ударами в спину.

Наконец, уже к ночи, дикари вышли из лесу на обширное песчаное поле, где в беспорядке были разбросаны шалаши, сделанные из древесных сучьев и высокой травы. В один из них и впихнули пленников.

В шалаше было совершенно темно, и едва Тольский с

Кудряшом сделали шага два, как один за другим полетели в какую-то яму.

В шалаше у дикарей обыкновенно вырывалась неглубокая квадратная яма; в одной из ее стен помещался небольшой туннель, по которому приходилось зачастую ползать -- так он был мал и узок; туннель соединял две ямы, одна из которых -- поменьше -- служила, так сказать, входом, а другая -- побольше -- жилищем дикарей в зимнее время; над ямой сводом поднималась крыша с отверстием посередине для выхода дыма. Ночью, когда погасал огонь в очаге, дикари выбрасывали в это отверстие обгоревшие головни и плотно закрывали его кусками кожи, а вход в шалаш завешивали шкурами. Из горячей золы постоянно поднимались дым и разные вредные газы, к этому присоединялся и запах от тесно скученных грязных людей, гнилой рыбы, испорченного мяса, старой кожаной одежды и щенят.

Тольский, очутившись в яме, не скоро пришел в себя от неожиданности и невольного испуга.

– - Иван, жив ли?
– - позвал он своего слугу.

– - Ох, жив, сударь, только спину отшиб...

– - Ничего, Ванька, до свадьбы заживет.

– - Мы, сударь, видно, в могилу попали...

– - Не торопись, Ванька! И в могиле скоро будем, а это, верно, пока жилище дикарей. Это еще что за отверстие?
– - проговорил Тольский, нащупав в яме вырытый в земле туннель, после чего со связанными руками пополз по этому проходу и вскоре очутился в зимнем обиталище.

Кудряш последовал за своим господином. Как в первой, так и во второй ямах царил непроницаемый мрак.

– - Из одной могилы, сударь, мы попали в другую, -- подавив в себе вздох, промолвил Кудряш.

– - Да, и в более обширную... Плохо, парень, что руки у меня связаны.

– - Дозвольте, сударь, я развяжу! Зубы у меня острые, хоть какую веревку перегрызут.
– - И Кудряш, подтянувшись к своему барину, стал зубами рвать веревку.

Веревка, которой были связаны руки Тольского, оказалась довольно толстой, и Кудряшу пришлось немало над нею поработать; но в конце концов руки Тольского были освобождены, и он поспешил развязать руки и своему слуге.

От сильного зловония у Тольского кружилась голова; он стал обдумывать, как бы ему и Кудряшу выбраться отсюда, и решил пробраться туннелем обратно; там воздух был не так испорчен и было чем дышать.

Но тут узников начали мучить голод и жажда.

– - А что, Ванька, не улизнуть ли нам?
– - проговорил Тольский, обдумывая план побега.

– - Как улизнешь, сударь?.. Чай, дикари-то нас зорко стерегут. И пытаться нечего... Пожалуй, еще хуже наделаем, поймают нас да убьют...

– - А не все ли равно -- часом позже, часом раньше? Ведь дикари нас живыми не выпустят.

– - Что и говорить!.. А только у меня есть предчувствие, что мы спасемся.

– - Хорошо бы, Ванька, твоими устами да мед пить.

– - Так и будет, сударь... Давайте Богу помолимся... Теперь ведь нам одна надежда, на Бога...

– - Верно говоришь, Иван, верно!..

Кудряш был человек религиозный и принялся усердно молиться. Тольский последовал его примеру. Молитва несколько успокоила их.