Рута Майя 2012, или Конец света отменяется
Шрифт:
– Мало, туманный божок, – пожала плечами Аня. – Знаю только про стелу из Тортугеро. Кстати, есть его упоминание в Паленке, на панели Храма Четырнадцать.
– Да ты что? И о чем там?
– Как бы тебе это объяснить? Якобы богиня Луны повелела, чтобы Болон-Октэ первым принял символ власти, так называемый кавиль. И произошло это, не пугайся, 931 тысячу лет до нашей эры.
– М-да! С ума сойти!
– Он тебя в связи с «сосудом Ветрова» интересует? – спросила Анна.
– Ну да! Прикинь, убить человека из-за какой-то вазы! Что-то должно быть
– Пожалуй. Это загадка. А ты чем занимаешься?
Девушки разговорились. Томина призналась себе, что Анна Львова ей симпатична. Миловидная, светловолосая и светлоглазая. Взгляд слегка насмешливый или, скорее, просто веселый, она много улыбается, разговаривает запросто и открыто. Марину, правда, почему-то цепляло частое и, на ее вкус, несколько фамильярное упоминание Беловежского: Сашка то, Сашка это. Но, как человек здравомыслящий, она объяснила себе, что Анна – однокурсница и коллега Беловежского и давно его знает. К тому же он получался этаким связующим звеном между двумя девушками. И Марина постаралась засунуть свои необоснованные неприятные ощущения в далекие закоулки души и общаться с интересной собеседницей с приязнью. Уже в постели с погашенным светом девушки еще с полчаса болтали.
– Какая прелесть! – Томина держала в руке изрядно покоцанное красивое блюдце из старинного фарфора, на котором принесли кружку кофе.
Рядом на не менее трогательных старых, со сколами разномастных блюдцах и тарелочках были поданы фруктовые салаты и гренки.
– У нас дома в таком виде дореволюционный кузнецовский фарфор, трепетно хранимый родителями, – произнес Беловежский.
– Ты крут! – воскликнула Львова. – Ты из дворян, что ль?
– Возможно. Думаю, в каждой семье найдется такая миленькая кузнецовская посуда или хоть одна тарелочка, – отнекивался Александр.
– Я из рабоче-крестьянской среды, у меня нет, – хохотнула Аня. – Правда, классная кафешка?
– Угу! – кивнул Комодович.
Все четверо сидели в симпатичном кафе, куда их привела Аня, совсем недалеко от отеля. Оно представляло собой одно обширное пространство под уже привычной высокой пирамидальной крышей из пальмовых листьев. Разношерстная мебель, от простых деревянных и дачно-пластиковых до изящных ажурных металлических столов и стульев. Все столы покрыты разными, неизменно традиционными, цветастыми и расшитыми мексиканскими шерстяными тяжелыми скатертями. Стены украшены с одной стороны нехитрой утварью и примитивными картинами из мексиканской жизни, а с другой – фотографиями из бурного революционного прошлого Мексики.
– Я звонил Джорджу Полонски, – заявил Беловежский.
– Кто это Джордж? – полюбопытствовала Аня.
– Это Сашкин шеф в Коиштлауаке, – быстро ответил Комодович, явно желая услышать продолжение. – И что?
– Всю эту историю, как я и предполагал, он узнал уже там, в Кампече, после гибели Ветрова.
– Чем ты объяснил ему свой интерес? – забеспокоилась Томина. – Сказал, что ищешь сосуд?
– За дурака меня держишь? –
– Ты что! Сашка у нас умный! – подбодрила Львова.
– Спасибо, Анюта, – делано поклонился Саша. Его явно раздражало, что его перебивают.
Марина отметила это, но ее коробило постоянное внимание Львовой к Сашиной персоне. Это панибратство, хотя и не без основания, виделось ей излишним. Она ждала ответа на вопрос, но постановила для себя Сашу больше не перебивать, не то из принципа, не то из любопытства.
– Я вообще сделал вид, что звоню ему по другому поводу, – продолжил Беловежский. – Сказал, что сейчас в Паленке, а потом еду в Кампече, и, вспомнив его рассказ, подумал, что он может порекомендовать мне кого-нибудь из лаборатории майянистики. И могу, дескать, я сослаться на него?
– А он? – подгонял Антон.
– Он тут же клюнул, – ухмыльнулся Александр. – Назвал сеньора Буеналуса, директора лаборатории, дескать, это как раз тот самый и тэ дэ и тэ пэ. Тут-то я и выспросил все, что меня интересовало.
– Есть что-нибудь ценное в его инфе? – поторапливал Комодович.
– В рассказе мелькнул Рамирес, видимо, это его источник сведений. Подтвердил слова сеньора Буеналуса, что вазу не украли, а Ветров ее спрятал.
– Это важно! – отметил Антон.
– И вот еще что: он тоже начал мне талдычить про опасность и привел пример с неким Антонио Льосой…
– Это, наверно, тот третий, которого упоминал вчера Максим Анатольевич, – не удержалась Томина.
– Именно. Рамирес ему рассказал, что тот объявил себя свидетелем убийства и потому его взяли как главного подозреваемого. Это мы уже знаем от Гурова. Полонски опять же подтвердил со слов Рамиреса, что после освобождения Льоса бесследно исчез. В отличие от Буеналуса, Рамирес считает, что Льоса был связан с наркодельцами и те его либо кокнули, либо упрятали.
– Мы, похоже, уже расследуем убийство? Круто! – хихикнула Львова.
– Нет. Тут важно другое, – возразил Беловежский. – Якобы Льоса при допросе показал, что во время убийства сосуда при Ветрове уже не было. Так что…
– Камило, привет! Иди к нам! – крикнул Антон по-испански, подзывая светлокожего мексиканца, очевидно даже не метиса.
– Тему пока закрыли, – заявил Саша строго.
– Однозначно! Рот на замок! – поддержал Антон.
– Привет, Камило! Я Алехандро. Она Марина, – представился Саша.
Камило заказал кофе и обратился к Комодовичу:
– Тоно, если бы Алехандро мог отвезти вас с Анной в Паленке и помочь вам там, мы могли бы сэкономить время.
– Что ты имеешь в виду?
– Пока вы работаете в Паленке, я смотаюсь в Тонину, передам те бумажки, которые нам велели доставить, и вернусь к вам. Тогда завтра мы сможем завершить здесь начатое и двинуться обратно.
– Отлично. Так и сделаем. Ребят, мы же вместе усядемся в ваше авто?
– Не вопрос, – ответила Марина.
– Сеньоры! – К столику шел вбежавший в кафе запыхавшийся юноша. – Хорошо, что я вас нашел.