Ржавчина
Шрифт:
Черезъ дв недли Слащовы перебрались въ Петербургъ.
XIV.
Въ ясный осенній день, по Гагаринской набережной, быстро шла двушка, закутанная въ длинное пальто и платокъ. Она не смотрла на катающихся, не замчала проходящихъ… Впереди ея шла дама маленькаго роста, въ короткой, узкой темносрой юбк, въ такой же кофточк мужскаго покроя и полумужской фетровой шляп. Рядомъ съ ней лниво ступала громадная сенбернардская собака. Дама шла заложивъ лвую руку за бортъ кофточки, а правую положивъ на ошейникъ собаки.
Двушк пришлось
— Вра! — услышала она сзади себя.
Она быстро обернулась и увидала передъ собой Анну Слащову. Съ тхъ поръ, какъ он разстались, прошло полтора года. Первое время он переписывались; вначал Анна писала искренно и просто про себя и про мужа, потомъ письма длались короткими, отрывочными, наконецъ она совсмъ не отвтила на одно письмо Вры.
Тмъ переписка и кончилась. Теперь, пріхавъ въ Петербургъ, Вра не хотла отыскивать Анну и еслибъ не эта встрча на набережной, она можетъ-быть такъ бы и упустила ее изъ виду.
Въ первыя минуты фразы сыпались съ обихъ сторонъ безсвязно, отрывочно. Анна отъ души обрадовалась этой встрч и упросила Вру зайти въ ней.
Слащовы жили тутъ же на набережной. Они имли квартиру въ бель-этаж съ зеркальными стеклами, со швейцаромъ, квартиру отдланную роскошно и съ большимъ вкусомъ.
Он быстро прошли длинную амфиладу гостиныхъ разныхъ стилей и вошли въ будуаръ Анны.
Это была очень большая комната, обитая вся чернымъ атласомъ, на которомъ рельефно выдавались свтлыя пано съ амурами и севрскія кенкеты. Съ потолка спускалась люстра севръ; каминъ чернаго дерева съ севрскими украшеніями. Мебель обита также чернымъ атласомъ съ легкой вышивкой свтлыми шелками, очень мягкій коверъ и тяжелыя темныя портьеры. Веселый огонекъ камина привтливо смягчалъ мрачную обстановку комнаты.
Вра съ Анной сли у камина. Сбогаръ занялъ мсто въ углу на большой атласной подушк.
— Вотъ мой единственный другъ, — сказала Анна, указывая на него.
И она нервно, несвязно разсказала Вр свою жизнь въ эти полтора года.
— Мы въ половин августа перехали изъ деревни, — продолжала она. — Что длать въ Петербург осенью? Никсъ предложилъ мн хать за границу… Я и хотла бы похать, но меня страшило это неловкое чувство, которое мы испытывали всегда, когда долго остаемся съ нимъ вдвоемъ… Какъ будто между нами лежитъ что-то. Онъ точно стсняется меня, а я никакъ не могу взять настоящаго тона. Какъ бы вамъ это объяснить?…
— Говорите, говорите! Я понимаю…
— Я и не похала. Мужъ отправился… А я опять осталась одна, какъ тогда въ Нагорномъ… Первое время я скучала страшно.
— Отчего же вамъ не выбрать какое-нибудь дло?
Анна засмялась.
— Что я знаю? Что я умю? — заговорила она нервнымъ, взволнованнымъ голосомъ. — Я даже вообразить себ не могу, чмъ бы я могла заняться… Если я читаю больше двухъ часовъ сряду, у меня заболитъ спина, заболятъ глаза и мысли начнутъ путаться…
— А знакомые?
— Дамы нашего круга?… Да разв я подхожу къ нимъ?… Эти постоянные разговоры о нарядахъ, объ успхахъ… Можно съ ума сойти… Я какъ пріхала изъ деревни, нигд и не была… А мужчины… Вы знаете изъ моихъ разсказовъ, кто меня окружаетъ…
Она замолчала, опустила голову и долго смотрла на синенькое пламя, пробгавшее по угольямъ.
— Разъ я сидла также здсь у камина одна съ Сбогаромъ… Думала, думала и пришла къ такому выводу: я — уродъ, нравственный уродъ… И меня давно слдовало бы уморить, какъ въ Спарт морили физическихъ уродовъ… Въ воду бросали, кажется?… Но такъ какъ въ воду меня не бросили, то и должна я относиться проще къ себ и къ людямъ. Въ тотъ же день я написала Бжецкому, чтобъ онъ пріхалъ… И вотъ съ того дня собирается почти одна и та же компанія: Бжецкій, его два товарища… Иногда прізжаетъ Шатовъ…
— И Шатовъ бываетъ?…
— Да… Мы съ нимъ остались пріятелями… Постоянно пикируемся, поддразниваемъ другъ друга и… намъ весело. Я поняла его… Онъ своею сосредоточенностью мн показался серьезне и выше другихъ… Ничуть не бывало. Къ нему надо прикладывать тотъ же аршинъ, какъ и ко всмъ имъ… Au fond, c'est un bon gar`eon…
Анна вскользь взглянула на Вру и должно-быть поняла выраженіе ея лица. Она разомъ остановилась.
— Вдь вотъ какъ я отвыкла говорить искренно… Непремнно впаду въ этотъ тонъ, какимъ я говорю со всми ими… Съ вами я не хочу такъ говорить. Передъ вами, передъ одной вами, я буду сама собой. И вамъ я скажу, что все еще люблю Шатова, — не могу, никакъ не могу уничтожить въ себ этой любви. Только ни одинъ человкъ не видитъ и не знаетъ этого… Передъ всми онъ для меня не что-иное какъ bon gar`eon… Но я добьюсь его любви! И какъ посмюсь еще…
Недобрая искра блеснула въ ея темносрыхъ глазахъ…
Он проговорили такъ до восьми часовъ вечера. Посл обда сейчасъ же стали собираться обычные постители Анны. Пріхалъ солдатъ-кавалеристъ изъ вольноопредляющихся — какой-то князь, пріхалъ высокій статскій и позже всхъ явился Бжецкій. Онъ пріхалъ съ обда, совсмъ „навесел“. По разсказамъ Анны, Вра совсмъ не представляла его себ такимъ гладенькимъ, прилизаннымъ, такимъ жалконькимъ, какой онъ былъ съ виду.
Когда онъ пріхалъ, вс сидли въ кабинет Николая Сергевича. Это была любимая комната Анны. Она была отдлана въ восточномъ вкус: кругомъ низкіе диваны, стны въ коврахъ, лампы въ вид восточныхъ фонарей. Въ углу стоялъ рояль, надъ нимъ портретъ извстной пвицы — прежней страсти Слащова, ярко освщенный лампой. Въ остальныхъ комнатахъ былъ полумракъ. Бжецкій вошелъ, небрежно поздоровался со всми и еще боле небрежно бросился съ ногами въ уголъ широкаго дивана. Анна сейчасъ же подошла къ нему и сла рядомъ.
Вечеръ прошелъ оживленно, вс хохотали, въ концу сами не понимая надъ чемъ. Высокій статскій обладалъ массой petits talents de soci'et'e: лаялъ собакой, говорилъ жидовскіе анекдоты съ акцентомъ, задавалъ нелпыя шарады, представлялъ, катъ француженки перебираются черезъ дорогу… Къ концу вечера ему было достаточно открыть ротъ, чтобы вс разражались хохотомъ.
Часу въ первомъ Бжецкій предложилъ хать куда-нибудь ужинать. Анна отказала на-отрзъ. Онъ сказалъ, что ему хотлось бы выпить. Она велла подать ужинать.