Ржавчина

Леткова Екатерина Павловна

— Озлобленія?… На кого?

— Да противъ нея, противъ матери.

— Голубчикъ, что вы говорите!? — невольно остановила ее Вра.

— Да чмъ же я виновата? — съ мольбой въ голос заговорила Анна. — Какъ я всегда хотла ее любить, и какъ любила, когда мы не были вмст…. А разъ вижу ее, вижу ея отношенія ко мн, - мука, мука и мука!!… Вотъ и сегодня, — продолжала она посл нкотораго молчанія, — эта исторія съ французомъ… Мн противно вспомнить, какъ онъ смотрлъ на меня, когда я пла… Точно животное какое-то… А я все-таки употребила вс старанія, чтобы понравиться ему… Я сейчасъ же разсчитала, что это натура грубая, чувственная… И играла на этихъ струнахъ… А для чего? — Чтобы сдлать непріятное матери…

— Да изъ-за чего же?

— Изъ озлобленнаго чувства… Я слышала, какъ она уже сдлала ему маленькую сцену ревности за обдомъ… Это озлобило меня страшно. Я ршила во что бы то ни стало понравиться этому пошляку.

— И что же?

— Начало сдлала… Пошло гораздо удачне, чмъ я думала… Даже досадно. Когда я видла, что мое желаніе начинаетъ сбываться, мн сдлалось такъ гадко… ужасъ! Я ходила, ходила у себя по комнатамъ, мста не могла найти и пришла сюда. Хоть вы не браните, не осуждайте меня, — умоляющимъ голосомъ проговорила Анна и, какъ усталая, опустилась на стулъ.

—

Я не могу ни бранить, ни осуждать, но такое отношеніе къ матери для меня положительно непостижимо.

— Вы поймите, родная, выслушайте только… Вдь у меня нтъ матери, есть только призракъ ея, и всегда былъ только призракъ… Кто тутъ правъ, кто виноватъ — не знаю. Она вышла замужъ шестнадцати лтъ, изъ-подъ деспотической власти родителей попала къ нелюбимому мужу… Полная жизни и совсмъ не жившая, она съ перваго же года была опять какъ бы связана моимъ рожденіемъ… Положимъ, при средствахъ отца дти не могли быть большою обузой…

— А вы были единственною дочерью?

— Нтъ, былъ братъ, да рано умеръ… Я была всегда одна съ няньками… У меня сохранилось единственное пріятное воспоминаніе изъ всего дтства — ласки отца. Господи! какъ мн жаль, что онъ такъ рано умеръ… Я бы могла перенести на него весь тотъ запасъ любви, который таится во мн.

— А сколько же вамъ было лтъ, когда умеръ отецъ? — спросила Вра.

— Еще и шести лтъ не было… Съ этихъ поръ началась чисто-сиротская жизнь… Мать постоянно съ гостями или вызжала сама… Когда бывали гости, меня не выпускали къ maman; я всегда была очень некрасива, а въ дтств особенно: голова большая, сама маленькая, толстая… Наняли гувернантку, француженку. Я въ ней не видла, конечно, и тни расположенія во мн, а должна была быть съ нею съ утра до ночи. Я вымещала на ней же это. Я возненавидла ее… Длала ей всякія гадости, трубила на каждомъ шагу… Ушла — взяли другую. Опять та же исторія съ немногими варіаціями… Разрывъ съ каждой гувернанткой стоилъ мн сиднья въ темной комнат цлый день… Я все-таки продолжала свое дло. Мать я видла очень рдко: она приходила только наказывать меня. А между тмъ бывало я, измученная раздраженностью и подлостью француженки, запертая матерью въ темной комнат, душой любила ее, — не ее, Александру Аркадьевну, а какое-то доброе существо, въ которому хотлось бы приласкаться, наплакаться вволю… Былъ ли это отецъ, или такъ какое-то отвлеченное существо — я и теперь не могу отдать себ отчета, только я и до сихъ поръ не забуду того впечатлнія, когда я, съ приливомъ такихъ самыхъ хорошихъ чувствъ, бросилась въ матери, отпиравшей уже вечеромъ мою комнату. «Мама, хорошая», — бывало брошусь я въ ней… Она обыкновенно узжала куда-нибудь на вечеръ или въ оперу, потому что я не помню другаго отвта: Аnnette, вы сомнете меня, или: вы испортите мн прическу… Всегда по-французски. Сколько разъ бывало мн хотлось прибить ее тутъ же. И мн сейчасъ же казалось такимъ нелпымъ, какъ могла я желать приласкаться къ такой дурной женщин. Разъ что же было? Она не дала даже мн обнять себя изъ-за того, что я сомну какіе-то рюши кругомъ шеи; мн уже было девять лтъ. Мать сухо протягиваетъ мн руку къ губамъ… Я не выдержала… И огорченіе, и злоба всплыли… Я плюнула на руку. Она вскипла страшно… Какъ она меня била, вы и представить себ не можете… Черезъ недлю уже меня отдали въ институтъ. Я смотрла на него какъ на ту темную комнату, въ которую меня сажали за наказаніе; но проходитъ недля, другая, мать не детъ, меня не берутъ… Я и стала придумывать всевозможные способы, чтобы заставить взять меня изъ института. Это было не особенно трудно. Нсколько грубостей классной дам, постоянныя опаздыванья къ молитв, неотвты уроковъ; меня и исключили… Дома опять розги… Тутъ я возненавидла мать. Когда она сказала, что отдастъ меня въ пансіонъ, я была страшно рада. Отдали. И я почти годъ была тамъ. Очень старательно училась, хотла быть всмъ пріятною… Maman разъ въ недлю прізжала, возила мн конфектъ, ласкала меня. Я какъ-то ожила вся. Ея маленькая ласка сейчасъ подкупала меня въ ней, я забывала все: розги и побои казались мн тяжелымъ сномъ. А мать и рада была, что освободилась отъ меня… На лто она ухала за границу, а меня оставила въ пансіон. Все лто я скучала страшно. И въ этой скук опять создала себ образъ любящаго, ласковаго существа. Я считала дни, когда она вернется въ Петербургъ. Она вернулась, пріхала ко мн, разсянная, занятая… Посидла десять минутъ, дала денегъ и ухала! Черезъ нсколько времени я написала ей, умоляла взять меня на нсколько дней. Отвта не получила… Я стала повторять т же самые маневры, что и въ институт. Француженка оказалась терпливе институтскаго начальства. Она что-то писала maman. Та ей отвтила (значительно прибавила плату, какъ я узнала посл) и меня, несмотря на вс мои предлки, оставили въ пансіон. Когда я капризничала, начальница пансіона сама мн давала денегъ. Я не знала, чмъ вывести ее изъ себя, — она терпла вс мой дерзости; учителямъ не велла ставить мн отмтокъ за незнаніе уроковъ. Я купила три бутылки портвейну и напоила весь классъ. Сама я не столько пила, сколько притворилась пьяной. Это могло скомпрометировать весь пансіонъ. Меня должны были исключить…

— Какъ вы скитались! — невольно вырвалось у Вры.

— Это еще все были цвточки, — продолжала Анна.

Щеки у нея покраснли, глаза горли лихорадочнымъ блескомъ. Она какъ будто боялась, что Вра не дослушаетъ ее, и торопливо заговорила.

— Мать все-таки ни захотла держать меня дома. Въ Петербург уже отдать было некуда, она свезла меня въ Парижъ, въ одинъ изъ здшнихъ монастырей. И тутъ я пробыла четыре года… Я вамъ скажу, если кто хочетъ изуродовать нравственно двочку, такъ вези ее сюда въ монастырь. Что это за ужасное учрежденіе! Что тамъ читается, что говорится между воспитанницами! Я теперь замужняя женщина, а красню, какъ вспомню, что мы тамъ читали вслухъ между собою. Тамъ между нами была одна двочка, француженка, тринадцати лтъ… Нтъ, я не буду разсказывать этого. Однимъ словомъ, тамъ творились ужасныя вещи. Я была богаче другихъ, у меня была отдльная комната. Училась я плохо… Все свободное время читала, конечно, исключительно романы, да все старинные, французскіе, гд побольще любви и всякихъ страховъ. Моя голова была такъ набита героями, что только надо было, чтобъ явился «онъ» и я бы полюбила. На пятнадцатомъ году я окончила курсъ и за мной пріхала мать, чтобы везти въ Россію. Тутъ же на парижскомъ дебаркадер мы встртили Никса. Онъ оказался знакомымъ съ maman по Петербургу и взялся быть нашимъ кавалеромъ въ дорог. Со мной онъ былъ очень любезенъ. Каждое его слово, каждый взглядъ, каждую учтивость свтскаго

человка — я принимала за чистую монету. До тхъ поръ ни одинъ мущина не обращалъ на меня ни малйшаго вниманія. Насъ возили гулять изъ монастыря, но на меня даже и не глядлъ никто, — я всегда была слишкомъ некрасива для этого. А теперь вдругъ такой умный, молодой человкъ говоритъ мн любезности, заботится, чтобы мн было ловко сидть, лежать, закрываетъ мн ноги, укутываетъ горло… Искра попала въ порохъ. Подъзжая къ Петербургу, мы сидли съ нимъ рядомъ. Maman заснула. Онъ что-то сказалъ мн и близко заглянулъ въ глаза. Я не помню, что я думала въ ту минуту, — я обвила его шею руками и поцловала его крпко, крпко… Онъ продолжалъ поцлуи… Мы пріхали въ Петербургъ женихомъ и невстою… Я не знала про него ничего, я только видла, что онъ очень хорошій, красивый, славный. Были ли у него какія-нибудь соображенія помимо чувства, мн и въ голову не приходило. Разумется, мать воспротивилась. Я объявила ей, что люблю Никса и во что бы то ни стало буду его женой. И дйствительно, я страстно любила его. Когда онъ прізжалъ къ намъ, у меня духъ захватывало, я не знала что сказать, какъ встртить его. Maman умолила хоть на годъ отложить свадьбу. Мы отложили. Сколько я пережила въ этотъ годъ!… И подумать, что мн еще не было тогда и шестнадцати лтъ… Видите, у maman есть пріятельница, — продолжала Анна, возбуждаясь все больше и больше. — Он вдвоемъ ршили, что я выйду замужъ за ея сына, то-есть за сына этой пріятельницы, madame Скрипицыной… И еслибъ я вамъ разсказала, какія он вещи длали, чтобъ это случилось… Maman хотлось, чтобъ я вышла за Скрипицына потому, что онъ былъ хоть и молодой, но скряга страшный… Онъ бы не промоталъ моего состоянія… Вотъ вдь вы не поврите, подумаете я выдумала… Разъ у насъ обдали Скрипицыны — мать и сынъ… По какому-то случаю много пили… Мн предлагали шампанскаго каждую минуту. А я съ дтства могла пить много и люблю шампанское… Ужь теперь и не помню, какъ мы очутились вдвоемъ посл обда. Онъ сталъ приставать ко мн съ ласками. Я считала себя уже взрослой и притомъ невстой другаго… Я прямо ему и сказала это. Онъ обратилъ все въ шутку и снова лзъ цловаться. Я встала, хотла уйдти, онъ побжалъ за мной, поймалъ, уронилъ въ кресло и сталъ цловать глаза, щеки, въ открытый ротъ. Я кричала, я изнемогала въ безсильной злоб… Какъ только я могла высвободить руки, я вцпилась ему въ волосы… И онъ долженъ былъ оставить меня… Я бгомъ пустилась къ maman. Она была у себя въ спальн съ m-me Скрипнцыной, случайно или нтъ — Богъ знаетъ… Я все разсказала. Он об начали смяться, обратили все въ какую-то дтскую драку… А m-me Скрипицына тутъ же прибавила: «Ну, вотъ, поженитесь, сосчитаетесь!…» Мн такъ стало страшно… Мн показалось, что он всми неправдами выдадутъ меня за толстаго Скрипицына, а не за Никса. Я всю ночь не спала, а на другой день, какъ только мать ухала, я къ Никсу… Мы съ нимъ все и ршили, черезъ мсяцъ повнчались да и ухали… Сколько было любви, сколько ласки!… Такого времени ужь и не пережить… Только очень мало — одинъ мигъ!…

Анна видимо устала. Посл возбужденія наступили минуты утомленія. Она продолжала, значительно понизивъ голосъ и смотря въ одну точку.

— И какъ я врила!… Никто, никто не могъ поколебать этой вры… Казалось, никого мн не надо, ничего не хочу я, только знать, что любима… И вдругъ точно все черною пеленой покрылось… Когда узнала, что не любитъ онъ меня, такъ пусто стало кругомъ, душно какъ-то… И вдругъ такое утшеніе — ожидать ребенка… Ужь тогда я и не претендовала, чтобы мужъ сидлъ со мной, ухаживалъ… Я стала совсмъ уродомъ, совершенно круглая… О себ не заботилась совсмъ, a только и думы было объ ожидаемомъ ребенк… Вся жизнь, весь міръ сосредоточился въ немъ. Никсъ совсмъ не бывалъ дома, узжалъ куда-то на цлые мсяцы. И я не особенно скучала. Я еще цльне могла отдаться мечтамъ о предстоящихъ мн обязанностяхъ, цли жизни…

Вра подняла глаза на Анну. Ей казалось, что она не можетъ плакать. Весь свой разсказъ она проговорила горячо, съ блестящими глазами, едва переводя духъ. Тутъ губы ея начали подергиваться, глаза потускнли отъ слезъ.

— Сколько разъ я няньчила его во сн, какъ я любила этого маленькаго… Въ немъ я уже забыла свое горе… Боже! когда мн его показали мертвымъ, я не знаю, что было во мн… Какое-то безсиліе, злоба, безнадежность… Я бы все въ мір отдала, чтобы вдохнуть жизнь въ это маленькое, посинвшее тльце… Не осталось никакой привязанности къ жизни… Когда мужъ раскаялся у моей постели, клялся быть врнымъ, любить какъ прежде, — я радовалась, но не врила. Хотлось врить, но не могла, да и теперь не могу… Видите, я сирота, круглая сирота… А какъ бы хотлось любви, ласки!…

Она тихо заплакала. Въ эту минуту она похожа была на огорченнаго ребенка, Вра подошла къ ней, взяла ее за голову и поцловала въ ея гладко причесанные волосы. Она прижалась къ ней, нервно дрожа и рыдая… Вра, какъ могла, успокоивала ее, положила на диванъ, дала воды и она затихла понемногу.

Разговоръ снова завязался и перешелъ на Вру. Она въ немногихъ словахъ передала ей всю свою невеселую и несложную жизнь.

Со смертью матери семья совсмъ распалась. Сестра ухала въ деревню учительницей, Вра приняла мсто гувернантки къ двумъ маленькимъ двочкамъ и пріхала съ этой семьей въ Парижъ на два мсяца. Привыкшая всегда жить въ семь, въ ласкахъ, Вра очень скучала здсь.

Анна своимъ искреннимъ порывомъ какъ-то разомъ завоевала ея довріе. Вра говорила съ ней такъ искренно, какъ почти ни съ кмъ, никогда.

Анна ушла отъ нея очень поздно; он простились какъ самые лучшіе друзья.

V.

Какъ только Анна оправилась, она съ мужемъ и матерью перехала въ Петербургъ.

Николай Сергевичъ Слащовъ занималъ такое положеніе и на служб и въ обществ, которое принято называть виднымъ. Онъ въ сущности не гонялся за нимъ; блестящая карьера сама подвернулась ему и онъ не бжалъ отъ нея, также какъ и отъ женитьбы на богатой невст. Сама Анна первая заговорила о брак, сама сказала, что любитъ его, и невста съ полумилліонымъ состояніемъ досталась ему такъ же легко, какъ и блестящая карьера.

Николай Сергевичъ не былъ красивъ, но всегда имлъ громадный успхъ въ обществ. Блдный, худой, съ глубоко сидящими срыми глазами въ черныхъ рсницахъ, онъ казался изнуреннымъ, утомленнымъ жизнію. Черная раздвоенная борода, проборъ по середин и маленькое золотое пенсне — шли къ нему. Рядомъ съ женой онъ былъ положительно красивъ, его часто жалли, что у него такая некрасивая жена, хотя вс знали, что онъ давно утшенъ въ этомъ отношеніи. Связь съ княгиней С., одной изъ самыхъ красивыхъ женщинъ Петербурга, не была тайной ни для кого. Анна позже всхъ другихъ узнала о ней. Теперь, когда мужъ далъ ей слово порвать эту связь, онъ сталъ гораздо ласкове съ ней, дома сдлалось уютне, тепле…