Ржавчина
Шрифт:
Анна стала опять больше обращать вниманія на свою наружность, вызжала съ нимъ, когда этого онъ хотлъ, хотя для нея вызды не представляли особенной привлекательности. У нея была натура интимная, она любила общество, но свое, подходящее въ ней; нравиться ей хотлось только мужу — и никому больше.
Николай Сергевичъ не выдержалъ и мсяца такой жизни. Его тянуло въ свтъ, какъ рыбу въ воду. Оставлять Анну было жаль; онъ старался всегда окружать ее молодежью, а самъ подъ предлогомъ «noblesse oblige» постоянно узжалъ куда-то. Анна проводила вс вечера безъ мужа, въ компаніи молодыхъ людей, иногда и женщинъ.
— Annette, мн сегодня необходимо быть у Нарскихъ… Я позвалъ Шатова къ теб, - все не такъ скучно будетъ…
Такъ повторялось не одинъ, не два раза, а десятки разъ.
хали въ театръ и Никсъ непремнно звалъ Шатова въ ложу… Если тотъ отказывался, онъ длалъ ему цлую исторію.
Разъ, ужъ это было въ конц февраля, долженъ былъ быть громадный балъ у старой тетки Никса. Николай Сергевичъ настаивалъ, чтобъ Анна также хала туда.
— Николай, милый, ты знаешь, мн этотъ балъ не доставитъ ни малйшаго удовольствія, я такъ отстала отъ выздовъ, отъ туалетовъ…
— Невозможно, Annette, я далъ слово tante Batsy, что ты будешь. И какой костюмъ я заказалъ для тебя!… Ты сдлаешь фуроръ, — будешь одта лучше всхъ. Ну, ma petite, я прошу тебя, согласись…
Анна согласилась. Въ день бала привезли заказанное платье. Оно было выбрано со вкусомъ, сдлано очень хорошо. Никсъ присутствовалъ самъ при туалет жены; настоялъ, чтобъ она надла свой парюръ изъ изумрудовъ, который долженъ былъ идти къ темно-зеленой отдлк платья.
Анна совсмъ утонула въ этомъ плать. Атласное кремъ, съ богатой отдлкой изъ плюма feuille morte и старинными кружевами, съ длиннйшимъ шлейфомъ, оно подавляло ея крошечную фигурку свой роскошью и тяжестью.
Куаферъ перечесалъ ее три раза; платье пришлось подбирать и подкалывать на ней цлый часъ. Когда послдняя роза была наколота, мужъ еще разъ взглянулъ на нее и какая-то тнь легла на его лицо.
— Какая ты блдная, Annette, — заговорилъ онъ, — неужели ты не позаботилась о…
Онъ не зналъ, какъ сказать. Ея удивленный взглядъ смутилъ его.
— Ну, о косметикахъ… Что-жь тебя это удивляетъ? Въ Париж это такъ принято, — заговорилъ онъ по-французски.
— Ну, ужь извини, — я румяниться не буду.
— Я и не говорю, чтобы всегда, а къ этому платью feuille morte необходимы розовыя щеки…
— Оставь пожалуйста, Никсъ, что это ты выдумываешь! — раздраженно остановила его Анна.
— Ну, если ты находишь красивымъ d'avoir l'air d'une feuille morte, это твое дло, — сухо отвтилъ онъ. — Я готовъ, демте. Онъ взялъ свой клякъ и быстро вышелъ изъ ея комнаты.
Огорченная, съ чувствомъ злобы на себя, на всхъ, на свою физіономію и на красоту другихъ, вошла Анна въ залу. Громадные каблуки затрудняли походку. Жаръ, духота, суетливость и страшный шумъ довели ее до дурноты… Позвали мужа… Ему ухать невозможно, — онъ танцуетъ
— Шатовъ, дружище, проводите Аnnette до дому, — обратился онъ къ гвардейцу, когда Анна пришла въ себя.
Тотъ сейчасъ же согласился. На балы онъ здилъ по привычк, никогда не танцевалъ, ходилъ изъ комнаты въ комнату.
Анна и въ карет еще не совсмъ оправилась отъ дурноты. Какое-то чувство ужасной обиды наполнило все ея существо. Она употребляла большое усиліе, чтобы не показать его передъ Шатовымъ. Она хоть и видала его очень часто, но отношенія ихъ были чисто вншнія.
Инстинктомъ она чуяла, что онъ и лучше, и честне, и добре всхъ тхъ, кто ее окружаетъ.
— Вы измучились? — Стоило ему только спросить Анну, и все скрываемое чувство обиды вырвалось въ неудержимыхъ рыданіяхъ.
— Господи! какъ измучилась, — говорила она, закрывъ лицо платкомъ. — Что же мн длать, что я такъ некрасива?… Какъ взглянулъ на меня, когда меня причесали, да нарядили, я сейчасъ же увидала, что въ немъ сдлалось, — продолжала она, всхлипывая какъ ребенокъ. — Еслибъ я была красивая, онъ бы любилъ меня…
— Полноте, Анна Николаевна, — пытался утшить ее Шатовъ.
— Самъ настоялъ, чтобъ я хала на этотъ балъ, — не слушая его, продолжала Анна. — Какъ мн не хотлось!… Вы скажете, это — пустяки; а взгляните хорошенько — и вы поймете: не обидно разв это, не тяжело сидть полтора часа передъ зеркаломъ? Куафёръ причешетъ такъ, — нехорошо, надо выше… Сидишь, какъ кукла… Третій разъ причесали, и все-таки мужъ не доволенъ… Долженъ же онъ привыкнуть къ моей наружности…
Анна припала лбомъ къ запотвшему стеклу кареты и продолжала какъ бы сама съ собой:
— И лицомъ я зеленая, говоритъ… Я всегда была такая… А ужь румяниться не буду… Еще того недоставало, чтобы походить на этихъ, съ которыми онъ проводитъ вс вечера…
Она уже не плакала, только губы нервно подергивались. Шатовъ взялъ ее за руку. Ему стало жаль эту молодую женщину, обиженную природой и людьми.
— Анна Николаевна, успокойтесь, — тихо заговорилъ онъ. — Невозможно требовать отъ человка больше того, что онъ можетъ дать. Никсъ — добрый малый, хорошій товарищъ, но… онъ не стоитъ васъ.
Анна быстро оглянулась на Шатова. Его простой, искренній тонъ произвелъ на нее сильное впечатлніе. Она почувствовала особенную дрожь, пробжавшую по ней съ головы до ногъ, и вырвала отъ него свою руку.
Шатовъ, не подозрвая ничего, продолжалъ:
— Не придавайте большаго значенія всему этому. Его вы не передлаете, а сгубите и здоровье, и молодость… За что пропадетъ все это? Никому удовольствія, да и себ счастья не получите… Когда отживете, тогда и спохватитесь, что не жили совсмъ…
Анна все время серьезно смотрла на говорившаго Шатова.
«Вотъ вдь у Никса глаза хорошіе, но въ нихъ никогда не уловишь выраженія, — думалось ей. — Слишкомъ быстрые, темные… А эти — глубокіе, вдумчивые такіе… Если этотъ полюбитъ, такъ ужь навсегда», — проносилось въ голов Анны.
Шатовъ, видя, что она немного успокоилась, замолчалъ и слъ въ глубь кареты.
Анна первая прервала молчаніе.
— Когда любишь, нельзя себ приказать — придавать или не придавать значеніе. Вамъ хорошо такъ говорить, — вамъ ни до кого дла нтъ, — съ замтнымъ раздраженіемъ проговорила она.