Самый опасный человек Японии
Шрифт:
Конечно, можно было попытаться издать книгу. Но две огромные рукописи, за которые даже могли заплатить, завернула цензура. Рецензент заявил, что патриотизм у автора, конечно, несомненный, но принимает уж слишком разрушительные формы.
После этого он уехал в Китай — помогать Сунь Ятсену делать Синьхайскую революцию. Революция прошла успешно, но не дала ни политической стабильности Китаю, ни больших денег незадачливому революционеру. Спустя восемь лет он вернулся в Японию с кучей новых впечатлений и без гроша в кармане.
Примерно в то же время он из Киты Тэрудзиро сделался монахом Кита Икки. Было бы ошибкой
А ещё жизнь монаха однозначна. Не надо думать, что надевать, — есть стандартная ряса, чем питаться, — есть посты и обеты. Его диета так же проста и однозначна, как его идеология.
Ну и не забываем одно из возможных значений для слова «икки»: «крестьянское восстание против сёгуната, с формальным сохранением верности императору». Организаторами таких восстаний часто были бродячие монахи, которые обещали безземельным крестьянам обширные участки в Чистой Земле.
А коммунист бы добавил, что ИККИ по-русски — это Исполнительный комитет Коммунистического интернационала. Возможно, это тоже не просто так.
Окава Сюмэй отыскал опасного монаха между туристической Асакусой и мрачным кварталом неприкасаемых. В тесном домике на той самой улочке, что протянулась посередине этих двух таких разных кварталов и где продают посуду, бочки для саке и искусственную еду для витрин, не отличимую по виду от настоящей.
Измождённый и задумчивый, Икки стоял у жаровни. Выбритая голова символизировала монашеский обет, а пробившиеся усики — радикализм и нежелание следовать устаревшим правилам. Окава Сюмэй вошёл и поклонился — осторожно, чтобы ни обо что не испачкаться.
— Сегодня мне снилось, что я был императором, — сообщил Кита Икки.
— И что случилось дальше? — спросил Окава.
— Ничего особенного. Но просыпаться не хотелось.
Чуть позже Окава смог расспросить хозяина и про усы. Кита Икки признавал, что Гаутама Шакьямуни завещал монахам и монахиням регулярно сбривать волосы, усы и бороду, чтобы избавиться от признаков пола и сделаться одинаковыми. Но жил этот Гаутама давно и вообще не в Японии. Были с тех пор на просторах Евразии и другие бесчисленные просветлённые, из них некоторые — даже и с бородой. Причём бороды у них были посерьёзней, чем у жалкого советского посланника Иоффе.
Окава Сюмэй и оглянуться не успел, как разговор о формах бороды перетёк в яростную проповедь. Такой уж он был человек, этот Кита Икки. Хороший организатор — и никудышный политик. За что бы он ни брался, получалась яростная проповедь.
— Я долго жил и действовал в Китае, — говорил Икки. — Я хорошо изучил китайцев. Я прямо сейчас пишу историю последней китайской революции. И я совершенно удостоверился:
— Мы пока в основном по Японии работаем, — напомнил Окава Сюмэй. — Расскажите, как вы видите устройство нашей страны.
— Для начала признаем очевидное — нам необходима революция.
Окава Сюмэй заёрзал. Это было радикально, да. Но сказано как-то слишком прямо и опасно.
— Разве недостаточно просто реформ?
— Когда боишься революции, ничего не достаточно, — уверенно произнёс Кита Икки. — Люди, которые отрицают возможность переворота, — отрицают саму историю. Наполеон пришёл к власти через переворот. Ленин пришёл к власти через переворот и смело разогнал Учредительное собрание, где хватало враждебных элементов с пулемётом под креслом. Наконец, чем была наша революция Мэйдзи, как не государственным переворотом? Люди просто привыкли, что левые совершают революции, а правые — перевороты, хотя по сути это одно и то же. Левые и правые должны объединить усилия и привлечь на свою сторону самого императора. Это не облегчит предстоящего потрясения, но даст ему шанс пройти бескровно.
— Но зачем трясти-то? Что вы собираетесь поменять?
— Разумеется, дворян и олигархов. Уже ясно, что они не желают служить императору. Напротив, хотят подчинить его себе — и теперь уже без любых ограничений плясать на спинах простого народа. Надежды на мирные реформы бессмысленны — ведь и парламент, и все мыслимые комиссии будут состоять из них. Не могут же они отменить сами себя! А между тем аристократия — это и есть стена между народом и императором.
— Это понятно. А что вы собираетесь делать, когда у вас получится её сокрушить?
— Дадим людям свободу. Разумеется, императору будет нужно что-то вроде парламента, потому что он может опросить весь народ. Но избираться туда смогут только порядочные люди, не связанные ни с военными, финансовыми, бюрократическими и ещё какими угодно кликами.
— А где вы найдёте таких людей?
— Можно поискать их среди монахов, к примеру, или среди старейшин отдалённых деревень. Парламент такое место — желающие найдутся всегда. И уже после этого можно перейти к реформам финансовым.
— Этот пункт всегда самый сложный, — заметил Окава. — Потому что никто не знает, что сработает. Реформы, которые предлагают левые, исключают то, что предлагают правые, — и наоборот.
— Они нарочно переусложняют, чтобы было легче деньги у спонсоров вымогать. Всем и так понятно, что никто и ничего добровольно реформировать не будет. Поэтому революция и неизбежна.
— Ну хорошо, так что мы будем делать после революции? Нацию-то возрождать как будем? — На этом этапе Окава Сюмэй с ужасам ощутил, что разговаривает и рассуждает почти так же, как те немногие политики, с которыми он успел встретиться. — Допустим, разогнали мы аристократов с олигархами — что дальше?