Сара Фогбрайт в академии иллюзий

Бронзова Полина

— Ты пришла раньше, чем договаривались, — нежно сказал мне Кристиан. — Соскучилась?

— Ты тоже пришёл раньше, — сказала я.

— Тоже соскучился, — ответил он и, оглядевшись, увлёк меня в сторону.

Старый раскидистый дуб надёжно нас укрыл. Одна из его ветвей клонилась к земле. Кристиан расстелил свой пиджак, усадил меня и целовал, целовал, пока я совсем не задохнулась, а после обнимал за плечи и грел мои озябшие руки в своих тёплых ладонях.

— Ты слышала про бал Первого Снега? — спросил он. — До него ещё три месяца, но я подумал, что должен

тебя пригласить. Не могу допустить, чтобы меня кто-нибудь опередил.

— О, Кристиан, разве я пошла бы с кем-то другим? — воскликнула я и благодарно обвила руками его шею. — Только с тобой!

Моя голова лежала на его плече, и я слышала, как он довольно и негромко рассмеялся, прежде чем осторожно взять меня за подбородок и опять коснуться губ.

Я сходила с ума от восторга, от одного лишь того, что у меня был он, и я могла его обнимать — не помню, чтобы кто-нибудь вообще обнимал меня, выражая любовь! Я могла касаться его плеч и волос, мягких на макушке и чуть более жёстких у затылка. Он пах сандаловым деревом, он был почти незнакомым, но моим. О, мой Кристиан!

Под вечер стало зябко, поднялся ветер, но всё-таки мы оставались вместе, пока не стемнело, и пропустили ужин, но я не жалела о том. Кристиан проводил меня, набросив свой пиджак мне на плечи. Он старался защитить меня от ветра, швырявшего нам в лицо сухие колючие листья, первые жёлтые листья этого года.

В конце аллеи мы расстались. Я вернула пиджак, получила в ответ поцелуй и заспешила к себе, окрылённая.

На первом этаже было людно и шумно. Девушки выходили из столовой, у коммутатора собралась небольшая очередь, придверница с кем-то беседовала, и я незаметно вошла с крыльца, жмурясь от яркого света и наслаждаясь теплом. Проскользнув за чужими спинами, я добралась до спасительного лестничного полумрака и там выдохнула.

У общих умывальников я задержалась, чтобы взглянуть в зеркало. Ах, неужели там отражалась я? На меня глядела незнакомка с алыми губами и сияющими глазами. Её щёки разрумянились от холода и поцелуев, её косы растрепал ветер — о, и даже украсил сухим дубовым листом.

Я сняла этот лист, намереваясь сохранить его так же, как портрет и записку. Я спрячу их в шкатулке, как самые дорогие сокровища, и однажды покажу нашим детям…

Стоило войти в комнату, как Дита и Хильди уставились на меня.

— О, явилася, — проворчала Хильди. — Топай за чаем.

Последнее, видимо, относилось к Дите, поскольку та моментально исчезла за дверью. Хильди, пошуршав в тумбочке, извлекла свёрток и подала мне.

— Булка с маслом, — пояснила она. — Для тебя из столовой вынесли, ты жа ужин пропустила…

Тут она недоверчиво прищурилась и прижала свёрток к груди.

— А можа, ты с теми фифами ужинала?

Я помотала головой, с отчаянием глядя на булку, и Хильди смилостивилась.

— На, — сказала она, — трескай. Сыр ишшо туточки у меня был…

Я устроилась у тумбочки. Дита вернулась и поставила передо мной чашку с дымящимся чаем.

— Я ничего тебе не говорю, — с упрёком сказала она.

— Вот и не говори, — согласилась

я, откусывая булку.

Дита уселась на кровати, поджав ноги под себя, положила подушку на колени, упёрлась подбородком в сплетённые пальцы и принялась укоризненно на меня глядеть.

— Вшо? — возмутилась я с набитым ртом.

— Ничего, — ответила она, но тем не менее, тут же продолжила: — Мужчинам вообще нельзя доверять. Мой отец говорил, что любит нас, и мы были счастливы много лет, но всё кончилось в один день, когда он просто ушёл. Всё может кончиться в один день!

— А может и не кончиться, — не согласилась я.

— Они с мамой тоже познакомились, когда были совсем юны. Кажется, им даже пришлось жениться по специальному разрешению. Он рассказывал, что очень её любил — и очень любил меня. А потом очень полюбил какую-то другую женщину, и всё!

— Ну, хватит! — воскликнула я. — Ведь не все отцы и мужья такие.

— Туточки я согласная, — вставила Хильди. — Мой батя ни в жизнь так не поступит. Всё с мамкой смеются, всё цалуются — вона, доцаловались, что троих братьев мне народили. Думали, ишшо одного ребятёнка понянчат на старости лет, а нате-ка, трое разом! И таки уж проказники, мамка едва управляется. Меня одну слушают…

Хотя Хильди и пыталась говорить важно и строго, было видно, что она страшно довольна. По веснушчатому лицу, несмотря на все её старания, расползлась улыбка.

— Мой отец вынужден был бросить учёбу, когда я родилась, — с горечью сказала Дита. — Его считали способным, он мог бы больше, чем стать торговым представителем, но пошёл против воли семьи, когда женился на маме. Это перечеркнуло всё его будущее. Смотри, Сара, не дойди до такого! Может быть, твой Кристофер всего лишь ищет богатую невесту, но…

— Его зовут Кристиан! — воскликнула я и с грохотом поставила недопитый чай на тумбу. — Кристиан, и хватит с меня поучений! Я их не просила.

С этого дня я старалась держаться подальше от Диты и Хильди. Всё, что они могли сказать, я знала и так. Послушать их, так и вовсе не останется никакой радости, только тревожься и жди беды.

Мне даже больше нравилось дружить с Голди и Дейзи. Те хотя бы не считали, что меня непременно ждут разочарование и слёзы. Они спрашивали, какой я вижу свою будущую жизнь с Кристианом, и внимательно слушали, а я охотно делилась. О, как приятно было мечтать! Как приятно было говорить с кем-нибудь, кто не строит кислую мину и не ворчит: «Ты его совсем не знаешь, и это плохо кончится».

В субботу мама действительно прислала ко мне Оливера. Он ждал во дворе. У нас на этаже долго звенел особый колокольчик. Это означало, что нужно взять трубку и послушать, что скажет придверница, но только почти все разошлись, а из тех, кто остался, никто не знал, как это работает. Мы с Дитой глядели на колокольчик и нерешительно спрашивали друг у друга: «Может, взять слуховую трубку?.. А может, это не для нас?..».

Потом колокольчик умолк, и придверница, запыхавшаяся и сердитая, заглянула с лестницы и отчитала нас за то, что ей пришлось бегать.