Сара Фогбрайт в академии иллюзий
Шрифт:
— Ю-ху! — кричали они. — Завтра двигаем выручать Бернарда!
Брать их с собой, разумеется, никто не собирался.
Ближе к десяти с улицы раздались звуки трубы и тромбона, ещё нестройные, но вот зазвучал «Полёт дракона». Сперва низкий гул — горы стонут оттого, что дракон ворочается. Он засиделся взаперти, ему тесно, темно и плохо. Он больше не может так.
Барабаны, тарелки! Протяжный рокот. Гора поддалась, камни раскатываются, ширится трещина…
— Лампу, лампу! — закричала госпожа Сторм.
Мы погасили свет и поспешили на балкон,
Бах! Обвал. Сыплются, сыплются камни — и вдруг тишина, аж в ушах звенит. Это дракон впервые увидел свет. Он стоит и не знает, что делать с этой свободой.
Не дыша, мы застыли на тесном балконе.
Скрипка, труба, удар тарелок! Первый взмах крыльев. Ещё, ещё! Ветер!
В этот миг золотой дракон вознёсся над городом. Я знала, что это иллюзия, я видела её каждый год, но никогда это не было столь прекрасно. На всех балконах завопили так, что не стало слышно музыки. Я тоже вопила, размахивая рукой с зажатым в ней окороком, и даже заплакала от избытка чувств. Свобода, тепло и любовь, никаких правил, музыка и звёздное небо — таким и должен быть день Благодарения.
После дракона в небе распускались цветы, огненные шары распадались на кольца, и целые россыпи звёзд загорались и падали метеорами. Мы то возвращались к столу, то выходили опять поглядеть, и музыка ещё играла, и отовсюду неслись голоса и смех. Но праздник уже угасал, и братья Хильди клевали носом, и наконец отец унёс их и уложил.
Усевшись за стол, мы принялись обсуждать план.
— Полицейский участок в Энсворде, — сказал господин Сторм. — Знаю, чё б не знать. Бумага есть? Схему накалякаю.
Порывшись в сумке, брошенной у стены, я с готовностью подала карандаш и блокнот.
— А откуда вы знаете, как участок выглядит изнутри? — с любопытством спросила я.
— Ну, откудова! Рази не всё одно? — проворчал господин Сторм, сдвигая в сторону миску с костями. — Знаю и знаю. Ишшо в Беллвуде такой жа, в Йеллоуфилде… По одним чертежам строили.
— Вы, должно быть, помогали строить? — догадалась я.
— Ты вот чё пристала, а? Помалкивай и гляди: туточки вход и дежурный, здеся у них столы, посерёдке кабинеты всякие, а камеры вот…
Надавливая на карандаш, господин Сторм провёл несколько жирных линий.
— Здеся три и здеся три. Давай-ка мы их пронумеруем: первая… ага… пятая, шестая. Во. Тока бы знать, в какой он камере, и можно заложить взрывчатку.
— Но откуда же мы её возьмём? — озадаченно спросила я.
— Дак в подвале поглядеть надо, вродь оставалось чё-то. От неслухов своих прятал.
— У вас в подвале? — изумилась я. — У вас в подвале есть взрывчатка?
— Ну да, а чё? Чё за гном, ежели у него нет динамита или вроде того? — тоже удивился господин Сторм.
Я поглядела на него с уважением.
Господин Сторм тут же, не теряя
В это время Хильди с матерью убирали со стола. Они до того ловко и слаженно вытряхивали объедки, мыли, протирали и ставили посуду на полку, что помощники им, кажется, вовсе не требовались. Всё-таки я предложила свою помощь.
— Вот ишшо, — фыркнула госпожа Сторм, — стану я гостей утруждать! Ты отдыхай, детка. И так уж сколько пережила, да и завтра день-то непростой. Отдыхай, мы туточки сами управимся.
Чувствуя себя ужасно бесполезной, я вышла на балкон. В доме напротив уже погасли почти все окна, только фонарь над аркой ещё горел. Гномы-музыканты давно закончили играть, убрали инструменты и теперь о чём-то беседовали, стоя в пятне жёлтого света и попивая яичный грог. Они кутались в такие длинные шарфы, что наружу торчали только носы. Сыпался мелкий снег.
Когда я праздновала день Благодарения дома, мы смотрели на золотого дракона, летящего над городом и ближайшими окрестностями, в полной тишине. Мама называла её торжественной. Полагалось также придать лицу соответствующее выражение, будто во рту лежит ломтик лимона.
Нет, всё-таки гномы здорово придумали играть «Полёт дракона» в десять часов! Хорошо, что им незнакомо понятие торжественности.
Я вернулась на кухню и от нечего делать прошлась туда-сюда. Четыре шага — дверь в спальню, пять, шесть — детская. В детской горел ночник. Господин Сторм, укладывая сыновей, извлёк из шкафа часть вещей и сгрузил на подоконник. Среди одежды, тряпичных кукол и деревянных игрушек я увидела туфельки в птичьей клетке. Должно быть, для них не нашлось коробки.
Ощущение праздника вмиг развеялось. Удушье накатило волной, будто миссис Тинкер вновь прижала меня к своей груди и певучим голосом, каким утешают детей, уговаривала напоить человека ядом.
Славные туфельки, но я теперь вовсе не могла на них смотреть. Хильди так ими гордилась. Она говорила, таких в целом свете всего две пары — у неё и… и у кого ещё? Зачем бы миссис Тинкер носить подобную брошь, да ещё и скрыто, не напоказ? Если только туфельки не имели для неё особое значение.
— Хильди, — спросила я, вернувшись на кухню, — а что было написано в том журнале про туфли с бабочками? Ты помнишь, кто их носил?
— Какая-то актёрка, которая жила лет двести назад, — пожала плечами Хильди. — Да ты у Сэма спроси, он, ежели что увидит, вмиг запомнит. Небось и её имя скажет.
Крепко держась за перила, я спустилась по крутой и скрипучей лестнице в тёмную лавку. Где-то здесь хранились и дозревали сыры, так что пахло сразу и чем-то кислым, вроде старых носков или квашеной капусты, и дымом, и молоком — чем повезёт. Делая вдох, я не знала, какой ещё аромат учую. Воздух казался густым и плотным, хоть режь ножом, но таким невкусным, что я бы его не ела.