Сатисфакция

Уленгов Юрий

— Пойду прогуляюсь, — буркнул я, застегивая шлем.

— Куда?

Кажется, командиру особой роты моя идея явно не понравилась.

— Центральная лестница. Сам же слышал, парни застряли там. А ближе никого нет.

— Уверен, что нужно лезть туда самому?

— Уверен, что если не полезу — парням не поздоровится. А нам не нужны лишние жертвы. Тем более — на ровном месте. Вы со мной?

Я повернулся к Камбулату с Поплавским, которые во время штурма играли роль моих не то адъютантов, не то телохранителей. Те молча поднялись, подхватывая оружие.

— Давайте

там аккуратнее, — пробурчал Гагарин. — Без лишнего геройства.

— Так точно, командир! — шутливо козырнул я.

И выскочил из машины. Вблизи поле боя выглядело еще более впечатляюще, чем на экранах. Дымящиеся остовы техники, разметанные баррикады, тела, тела, тела… Перед штурмом мы несколько раз обратились к верным Мещерскому войскам с предложением сложить оружие и сдаться, однако, насколько я знаю, так поступило едва ли два десятка человек.

Остальные предпочли отстаивать свои убеждения с оружием в руках… И умереть за них. И я не мог их за это винить — выбор, достойный уважения. И, тем не менее, на душе было паршиво. Даже в приснопамятном девяносто третьем крови пролилось значительно меньше: Мещерский цеплялся за призрак власти изо всех сил, не щадя людей и швыряя их под молотки, и вместо бескровного переворота мы получили настоящее сражение за Зимний.

Впрочем, после того, что произошло в Петергофе, особенной жалости у меня не было. Эти люди сами выбрали свою судьбу, и кто я такой, чтобы их в этом упрекать.

Короткими перебежками мы направились к прорыву в баррикадах. Где-то в отдалении еще огрызались автоматы, работали снайперы, и поймать шальную пулю не было никакого желания. Над головой с жужжанием прошел коптер, и я выругался. Помимо дронов, с которых координировался штурм, в небе носились гражданские машины, принадлежавшие телеканалам и независимым блогерам. Битва за Зимний шла фактически в прямом эфире, и мне еще придется разбираться с последствиями этого.

Но это будет потом. А сейчас…

— На десять часов! — выкрикнул Камбулат, хватая меня за плечо и дергая в сторону.

В указанном направлении тут же заработал автомат Поплавского. Я выругался, освободился из рук товарища, и, присев на колено, припал к прицелу. За сожженным танком угадывалось движение. Я прижал наушник гарнитуры, и скомандовал:

— Штаб, третья линия, подбитый танк, дай картинку!

— Секунду, — тут же отозвался Корф. — Вышел в точку… Поток пошел!

Я выдернул тактический планшет из разгрузки и посмотрел на экран. Группа бойцов противника, выстроившись цепочкой за потерявшим ход танком, готовилась к атаке. То ли хотели вырваться из окружения, то ли решили предпринять отчаянную попытку выхода к нам в тыл…

Неважно. Важно то, что сейчас они нам мешали. И времени церемониться с препятствиями у меня уже не было.

Откинув прицельную планку подствольного гранатомета, я на глаз прикинул удаление, и потянул спуск. Приклад толкнулся в плечо и граната ушла к цели. Поплавский с Камбулатом последовали моему примеру, и три взрыва прогремели почти одновременно.

Я бросил взгляд на планшет: есть накрытие! Четыре бойца валялись на земле, трое оставшихся пытались оказать

им помощь.

— За мной! — рыкнул я, перехватывая автомат и бросаясь к сгоревшему танку. Выхватил из подсумка гранату, дернул чеку, катнул по земле за угол… Взрыв. Я высунулся из-за танка и тремя короткими очередями завершил дело.

Простите, парни. Вы сами выбрали сторону — и, к сожалению, не ту.

Ворвавшись в разлом, я бросился к парадному входу. Камбулат с Поплавским тенями скользили следом за мной, не забывая контролировать сектора слева и справа. Пробежав сквозь арку мимо болтающихся на петлях ворот, я метнулся в сторону, укрываясь за деревом. Однако этого можно было и не делать: большой двор был пуст.

Если, конечно, не считать тел, валяющихся на земле то тут, то там. К моему глубокому сожалению, среди них были и те, на чьих мундирах виднелись нашивки Семеновского полка… И особой роты гардемарин.

Прорыв дался нелегко. Впереди, там, где виднелся парадный вход в сам дворец, доносилась суетливая пальба. В какой-то миг я почувствовал, как воздух завибрировал от высвободившегося Дара, гулко ухнуло, и автоматы разом захлебнулись.

— Вперед! — скомандовал я, наплевав на маскировку и бросаясь через двор.

Там сейчас гибли те, кто поверил мне и Елизавете. Гибли в безнадежной попытке совладать с двумя высокоранговыми Одаренными, и их смерть останется на моей совести. Она, конечно, выдержит — и не такое выдерживала. Но если можно избежать ненужных смертей — стоит это сделать.

Ну, или хотя бы постараться.

Нам навстречу попались двое бойцов, несущих на складных носилка третьего. Часть тела покрыта успевшей запечься коркой крови, часть — обуглена. Увидев меня, бойцы остановились, явно борясь с желанием взять под козырек, но я махнул рукой — вольно.

— Что там? — спросил я, показывая на вход.

— Там — ад, — коротко ответил один из них.

Я лишь мрачно хмыкнул. Что ж. Исчерпывающая характеристика.

— Давайте, выносите его. Мы разберемся.

Бойцы синхронно кивнули, с явным интересом оглядывая трех юнцов, собравшихся разобраться с тем, что оказалось не под силу взводу гвардейцев, усиленных Одаренными офицерами особой роты. Но так и не сказали ни слова — вновь подхватили носилки и поспешили к выходу. Мы же заторопились в противоположном направлении.

— Остаетесь у дверей, оцениваете обстановку, заходите, только если находите ее безопасной, — на ходу инструктировал я своих спутников. — На рожон не лезьте. Если там правда две «тройки» — головы сложите.

— А ты как? — спросил Камбулат, явно несколько нервничая.

— А я — как обычно, — хмыкнул я. — Справлюсь. Вы, главное, прикройте, чтоб в спину никто не зашел… Все, давайте, я погнал.

Скользнув в дверной проем, я сразу ушел в сторону, укрываясь за колонной. Присел, высунулся, быстро огляделся. Одаренные держали коридор, ведущий вглубь дворца от лестницы. Гвардейцы и гардемарины засели с обеих сторон вдоль пролетов, прячась за перилами, и, кажется, уже оставив попытки прорваться внутрь. И винить их в этом я бы не стал: там действительно мало кто мог что-либо сделать.