Сброд
Шрифт:
Вук, находясь в толпе разбоев, внимательно следил за узкими бойницами, находящимися прямо над воротами. Он ждал условного сигнала. Под давлением напряжённого ожидания, секунды растянулись в минуты. Ему казалось, что он ждёт уже около часа, хотя не прошло ещё и десяти минут.
Наконец, в одной из бойниц замелькало красное пятно. Вук отделился от основной ватаги и, согласно плану, направился к оставшемуся у ворот часовому. Вук идеально подходил для отведённой ему роли: его тщедушное телосложение, не могло вызвать никаких тревог или опасений. Ссутулившись, безвольно опустив плечи, изображая глупый, «телячий» взгляд, чтобы придать себе как можно более жалкий вид, Вук, как будто нерешительно, приближался к часовому, на лице которого проступила презрительная ухмылка. Полностью поверив убогому виду приближающегося «ополченца», надменный стражник уже решил, как будет проходить их общение. Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Вук приоткрыл рот, как бы пытаясь что-то спросить, а часовой, не вставая, подавшись вперёд, тоже
– Давайте, давайте! Нельзя дать им опомниться, понять, что происходит! – подгонял и воодушевлял разбоев Мстивой – Помните, за кем вы должны следовать, не путайте ведущих атаманов, от этого зависит наш успех!
Немало ободрённые начальными успехами, разбои пока действовали достаточно хорошо и слаженно, без нервозности или закрепощенности. Те, кто первыми вошли в крепость под видом пленных, уже успели скинуть с себя верёвки, вооружиться, и выгнать телеги во двор крепости, чтобы освободить проход основной массе атакующих. Но даже после этого, в воротах образовалась некоторая «тянучка». В принципе, особого неудобства это не доставляло, так как во дворе формировались три отдельных отряда, и на распределение людей, всё равно тратилось некоторое время.
Наконец, главарь и атаманы повели свои отряды к чётко определённой для каждого цели. Ни о каком сохранении боевого порядка при передвижении не было и речи: разбои двигались тремя бесформенными потоками, но, всё же, держались более или менее кучно, следуя за своими командирами. Ворон, и два десятка человек, оставшихся с ним, перегородили телегами выход из крепости, и заняли на них оборону. Волибор, тоже оставшийся с ними, находился позади этого «укрепления», и безучастно наблюдал за происходящим. Он убеждал себя, что всё это его не касается, но мелкий червячок отвращения к самому себе, уже начал подтачивать его моральное самочувствие.
Три потока атакующих разбоев, хлынули внутрь трёх казарм стражников, обитатели которых, в основной своей массе, дремали на лежаках, будучи уверенными, что других важных дел у них нет, и не предвидится. Их вооружение покоилось на стойках, установленных вдоль стен, и когда разбои бурлящей, истошно орущей ватагой ворвались в помещение, немногие успели опомниться и вооружиться. Расправа была стремительной, жестокой, и практически ничем не отличалась от захвата медоварни. Разбои, вошедшие в раж, почувствовав, что победа уже у них в кармане, воодушевлённо неистовствовали. Только теперь, когда шум, образовывающийся из смеси криков и звона оружия, был слышен, наверное, даже за крепостными стенами, со смотровых башен послышался глубокий, зычный гул сигнальных рогов. Очевидно, это был (уже абсолютно бесполезный) сигнал тревоги, поднятый, только сейчас проснувшимися дозорными на башнях.
Одностороннее избиение в казармах, много времени не заняло. Согласно предварительному решению главаря и атаманов, всем разбоям было строжайше запрещено брать в плен стражников, или других вооружённых людей. Поэтому, когда разбои покидали казармы, там оставались только изувеченные трупы. Оказавшись во дворе, они растекались по всем щелям и проходам, в поисках возможности утолить разыгравшуюся жажду крови. Духовлад понимал, что дело уже практически сделано, и его люди уже вряд ли встретят серьёзное, организованное сопротивление. Это позволило ему немного расслабиться. Только после этого он почувствовал, какому колоссальному моральному напряжению был подвержен: молодой главарь словно обессилил в один миг. Он прилагал громадные усилия, чтобы не растянуться на камнях, которыми был вымощен двор крепости. Духовлад точно знал, что виной этому состоянию не физическая нагрузка: столь быстротечная схватка не могла быть причиной такой усталости, для его хорошо тренированного организма. Он понял, что всё дело в чувстве ответственности за всех, которое крепко схватило его за горло сразу после того, как было принято решение идти на Кременец, и отпустило только сейчас. Как долго он сможет так прожить? Думать за всех, переживать за всех… Со стороны руководящее положение, кажется намного более привлекательным. Под стеной одной из казарм, стояла длинная лавка. Молодой боец подошёл, и обессиленно на неё опустился. Пустым взглядом он уставился на свои руки, обильно забрызганные кровью врагов. К нему подошёл Мстивой, так же забрызганный кровью с ног до головы, и присел рядом. Как будто с одного взгляда узнав суть и причины состояния Духовлада, он с пониманием к нему обратился:
– Что, подумал о том, будто дело сделано, и силы тут же покинули? Рано подумал. Пока последний угол не вычистишь, расслабляться нельзя. Если бы сейчас хоть сотни полторы, даже сотня, в ответ ударила, смяла бы нас, и из крепости выдавила!
– Что? Сотня? Нас то, вчетверо больше будет! – удивился Духовлад заключению
– Я тоже когда-то не понимал. Много раз слышал рассказы о том, что тот или иной древний рунейский полководец выиграл битву за счёт сил, оставленных в резерве. Мол, его основные части делали вид, будто отступают, не выдержав натиска противника, который начинал их воодушевлённо теснить, преследовать. И тут вводились в бой резервные части, обращая в бегство противника. Так вот, я думал: какая разница, если общее количество не изменяется? Я был уверен, что, если изначально есть, допустим, сто человек, то не важно, вступят в бой сначала семьдесят, а потом тридцать, или вступят все сразу – всё равно сражаться будет сотня бойцов. Кто-то сказал мне, что резерв вступает в бой со свежими силами, и за счёт этого намного лучше сражается. Может, в незначительной степени, это имеет некоторое значение, но я не мог бы назвать его определяющим. Хотя бы потому, что боец, находясь в пылу сражения, питает силы в своей ярости, и ощущает собственную усталость только после окончания боя… Вот, как ты сейчас. Но побывав в настоящем бою, я осознал, в чём главная польза от внезапно введённого в бой подкрепления: там, где в бой входит десяток, расслабившийся было враг, увидит сотню, там, где сотня – тысячу. Так и выходит, что противник, уже поверивший в своё превосходство, увидев гораздо больше людей, чем есть на самом деле, будет обескуражен. Справиться с этим поможет только очень высокий боевой дух, либо настолько же высокая дисциплина. И то, и другое, встречается крайне редко, да и то лишь в ограниченных по численности отрядах. С тех пор, я понял смысл поговорки, ходившей у Северных Воинов: «Никогда не считай врагов в битве. Рано или поздно, они сами закончатся!», так-то.
Духовлад ухмыльнулся, осознав важность услышанных только что слов. Но моральное утомление не давало забыть о себе, и он бесцветно сказал Мстивою:
– Это так тяжело. Всего лишь одна короткая схватка, а я уже на ногах стоять не могу. Я всё время думал обо всех наших людях, что кто-то один сделает что-либо не так, и у всех нас ничего не получится. Не мог решить, где я должен находиться, где самый важный, ответственный участок. Этот налёт из меня пол жизни высосал… Сколько я так ещё смогу?! Вон, Тур с Предрагом, так тем хоть бы хны! Что у одного, что у другого, после налёта только надменная ухмылочка!
– Ты нашёл ещё, на кого равняться! – усмехнулся Мстивой – Тур в воинстве, никакого собственноручно заслуженного уважения не имел. Он всем был обязан своему брату – Горану. Тот был источником богатой добычи, да и наставлял братца, думаю, немало. Все налёты проходили по одной схеме, придуманной Гораном, а Тур просто бездумно выполнял возложенную на него функцию, тщательно ему разжёванную. То есть, фактически, в своём сознании, он всю ответственность возлагал на брата, как на автора затеи, и был непоколебимо уверен в его умственных способностях. За это, похоже, и поплатился. Предраг же, вообще никогда не переживал, ни за исход Общего Дела, ни за людей, которых в глаза называл братьями. Его вообще не интересовало ничего, кроме собственного благополучия. Успех его замыслов касался только его самого, а если бы возникли неудобства для остальных, которые стали бы задавать вопросы, он бы красноречиво их успокоил, не стесняясь лгать, так как к тому времени, когда обман раскроется, он уже будет недосягаем… А может так и надо жить?..
– Мне от всего этого не легче. Не вытяну я этого – устало помотал головой молодой боец.
– Да ободрись, Малыш! – похлопал его по плечу бывалый вояка – Дело-то уже почти сделано! Осталось княжью казну взять, да до Белого Края живыми добраться. Ни то, ни другое, думаю, сложностей вызвать не должно. Давай, соберись. Здесь полно людей, которые могут ещё нам пригодиться. Не дадим же нашим разгорячённым соратникам расправиться с ними. Идём.
Духовлад нехотя поднялся, и поплёлся за Мстивоем. Обнадёживала его только мысль о том, что стоит им поделить казну, добравшись до Белого Края, и он больше никогда не испытает подобного стресса.
глава 12
В центральной постройке крепости, где располагались гостевые покои для высшей знати, царил переполох. Разбои врывались во все помещения, убивая вооружённых (и не только) людей. Но большинство безоружных обитателей – невероятно перепуганных – гнали в Зал Совета. Мстивой, некогда бывавший в Кременце, сопровождая своего тысячного на доклад к князю, посоветовал именно это место, ввиду его вместительности.
Когда уверенность в том, что в крепости оказывать сопротивление уже попросту некому, стала абсолютной, Ворон оставил своих людей у ворот, а сам присоединился к остальным атаманам, чтобы участвовать в допросе пленных. Когда он вошёл в Зал Совета, здесь уже находились Духовлад, Мстивой, Вук и Ратибор. Так же с ними были ещё десятка два простых разбоев (остальные обшаривали окрестные помещения, на предмет ценных или просто красивых вещей). В угол испуганно забились несколько десятков «первых лиц Чёрного Края» ошеломлённых внезапностью всего произошедшего, и бесцеремонным к себе отношением. В первых рядах, находились несколько представителей духовенства высшего ранга. Самый главный (и, по совместительству, самый толстый) из них, возмущённо раздувал налившиеся румянцем негодования щёки. Начальное смятение в его сознании, вновь уступало место непоколебимой уверенности в божественном покровительстве Исы. Наконец, он гневно обратился к захватчикам: