Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу
Шрифт:
Зайдя, я увидела лежащую Катю, и мне показалось, что она в тот момент была красивее всех. Потом перевела взгляд на ноги, все в желтых бинтах, и мне стало безумно страшно. Руки у Кати тряслись, она пыталась улыбаться, шутить, но было ясно, что все это даже серьезнее, чем кажется.
В тот момент мне казалось, что я сейчас упаду в обморок от дикого страха. Но я отчетливо поняла, что всегда буду рядом с ней, стану поддерживать, как бы мне тяжело ни было.
Нестерпимая, нескончаемая боль буквально
Но эта новая боль была совершенно бескомпромиссной, у нее не было никаких законов и правил, она двигалась по какой-то сумасшедшей кривой, постоянно меняясь, захватывая все новые участки. Сжигающая, раздирающая, ни с чем не сравнимая боль.
Она чувствовала свою власть надо мной и свободно гуляла по моему изнуренному телу. Играла со мной, посылая свои едкие импульсы в разные участки, вызывая судорожные движения, но малейшее из них сопровождалось будто ударом молнии. Боль разъедала меня изнутри. Никто не мог сказать, где же конец, когда она начнет отпускать меня. И это несмотря на то, что круглые сутки мне внутривенно поступал разбавленный морфин – сильнейший анальгетик. Иногда посреди ночи он кончался и до утра не было возможности его добавить, тогда начинался настоящий кошмар. Я видела эту боль, она тоже была живая.
Она царапала меня своими длинными уродливыми пальцами, душила меня, могла издеваться надо мной сколько ей угодно, и никто на свете не мог ей помешать. Я была с ней один на один, но это был неравный бой. Даже сложно назвать это боем – я была ее пленницей, заключенной, у меня не было ни щита, ни оружия. Все, что могла делать, – терпеть, не шевелиться, чтобы не провоцировать ее, не смотреть ей в глаза, стараться игнорировать. Она завладела мной настолько, что я слилась с ней в единое целое.
Даже в самые первые дни, когда режим посещения – как я уже писала – был крайне строг, мои удивительные друзья умудрялись толпами ко мне пробиваться, пусть всего лишь на несколько минут. Мне было жалко, что они тратят время и силы на то, чтобы до меня добраться, а я не могу побыть с ними. Но они говорили, что для них очень важно хоть на секунду увидеть меня, поддержать, чтобы я знала, что нужна им, чтобы боролась.
Некоторые вели себя странно, хотя там, в реанимации, нет никакого этикета, нет «правильно» и «неправильно», есть только голые эмоции, и у всех они проявляются по-своему. Одна из посетительниц – моя давняя знакомая – только подошла к моей кровати, я ей улыбнулась, поздоровалась, а она прикрыла рот рукой, заплакала, сказала «Какой кошмар!» и убежала. Я не видела ее до этого почти год и после этого не видела больше ни разу. Но мне все равно был важен каждый визит – это все давало мне силы.
По-особенному воспринимались те, с кем я давно не общалась из-за
Помню, как я позвонила Лиане – моей одногруппнице и близкой подруге, узнавала у нее все подробности аварии. Она рассказала, что почти сразу после того, как стало известно о том, что «Голд» заливает кипятком, ее телефон стал разрываться от звонков – все думали, что она там со мной. Мой телефон в ту ночь по неизвестным причинам совсем отказывался работать, связи не было.
Уже утром, когда я была в больнице, мне стали приходить сообщения о пропущенных звонках и одно, самое важное сообщение от Димы Столбова, от которого я даже прослезилась: «Катя, не выходи, там кипяток!» Судя по времени отправки, эти пять слов могли бы резко изменить весь сценарий того вечера. Не было бы заголовков о девушке, получившей сильнейшие ожоги, не было бы седых волос на папиной голове, не было бы маминых слез, не было бы и этой книги.
Так вот, как только страшная правда про меня прояснилась, Лиана начала дозваниваться до моей мамы, которая к тому моменту уже получила звонок от врачей, но совершенно ничего не понимала. «Ну где она могла ночью получить такие сильные ожоги, да еще и кипятком? Если бы она пролила на себя пусть даже кастрюлю или чайник – не могло все обернуться настолько серьезно… А если она была не дома, то где она нашла посреди ночи кипяток?»
Лиана рассказала ей, что я была в клубе, вблизи которого прорвало трубу с кипятком диаметром в один метр. Я с интересом слушала ее, но мне показалось, что голос у нее очень печальный.
– Лиан, а ты чего такая грустная? Что-то случилось?
– Да нет, Катюш, ничего, все нормально, просто устала…
Уже сейчас, спустя столько времени, я понимаю, что в чем-то моим близким в тот самый первый период было даже хуже, чем мне. В нашем собственном, маленьком мире, который мы выстроили вокруг себя, – спокойном и уютном, в мире нашей дружбы, взаимопонимания и очень схожих жизненных ценностей, – никогда не случалось никаких потрясений. Мы просто медленно взрослели, знакомились с жизнью, полной неожиданностей и самых разных людей. Открывали новые грани человеческой натуры, такой бесконечно разнообразной, узнавали себя, делали ошибки и исправляли их, учились дружить и любить по-настоящему.
Мы понимали, что на свете много зла, страданий и бед, но не пускали это в нашу маленькую вселенную. А тут горе ворвалось резко, обрушилось на нас как цунами, уничтожая все наши хрупкие представления о мироустройстве, своем месте на этой огромной планете и о собственном будущем. Мы были не готовы. К этому нельзя быть готовым.
Я очень долго не понимала всей серьезности и масштабов произошедшего. С того момента, как оказалась в руках врачей, все, казалось, уже было позади. Я была искренне счастлива, что просто жива. «Случилось что-то страшное, но сейчас-то все хорошо. Почему все такие грустные?»