Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу
Шрифт:
Сейчас я не могу вспомнить, в какой последовательности шли операции, сколько их было, в какие дни, как долго они длились – опять же потому, что все мое пребывание в реанимации не имело рамок, границ, его невозможно измерить временем, будь то дни, часы или минуты. Я почти ничего не помню из того периода, и наверное, это к лучшему. Не знаю, по какому принципу моя память выбирала из череды событий, что сотрется, а что останется навсегда в мельчайших деталях, но дальше расскажу о том, что теперь стало частью моей истории.
Про операции
Как позже врачи записали в моей выписке, за 53 дня пребывания в больничных
В назначенный день с утра начинался этот жуткий ритуал подготовки к операции. Приходили несколько медсестер и санитарок со специальной каталкой, вводили мне ударную дозу морфина, после чего я перебиралась на эту каталку из своей кровати. Со стороны казалось, что я просто тяну время, делаю все нарочито медленно, ведь вроде это так просто – взяла и перелезла. Для меня же этот процесс был длиною в вечность – это было целое сражение. Попробуйте, будучи даже совершенно здоровыми, перелезть с одной поверхности на другую без помощи ног, более того – вообще не напрягая ни одной мышцы ниже таза.
Я была сапером, мое тело – минным полем. Нужно делать все очень осторожно, взвешивать каждое движение, продумывать целую стратегию по перемещению своего тела из пункта А в пункт Б. Вокруг все смотрят на меня, подгоняют – у них график, они не могут тратить столько времени на каждого пациента, а для меня малейшее неправильное движение – взрыв.
Эта внезапная боль и правда ассоциировалась у меня со взрывом бомбы – резкая, беспощадная, разрывающая боль. Добавьте к этому легкую неадекватность, вызванную сильной дозой медицинского наркотика, и невозможность полноценно управлять своим телом: я посылаю руке импульс движения вправо, а она выгибается влево.
С горем пополам я все-таки оказывалась на каталке, на которой меня везли в помывочную. Там мне под душем отмачивали повязки. Это делалось для того, чтобы хирурги не тратили время на отдирание прилипших бинтов, дабы не травмировать раны. Если, конечно, это вообще можно было назвать ранами – все ноги были без кожи, голое мясо, мышцы, «просвечивали» сухожилия. Правда, тогда я этой ужасной картины не видела, бинты все же снимались уже в операционной.
Пока санитарки занимались моими повязками, мне разрешали быстренько помыться – это была моя любимая процедура. После этого меня вытирали, накрывали белой простыней и везли в операционную.
Перед каждой операцией я обещала себе не забыть разглядеть операционную (видимо, это все моя детская тяга к медицине и всему, что с ней связано), ведь обычно туда никак не зайти, экскурсий там не проводят. Но каждый раз, когда я оказывалась внутри, из головы вылетало абсолютно все. Мое внимание фиксировалось на нескольких предметах – огромная, очень яркая лампа прямо над операционным столом, аккуратно разложенные «средства инквизиции» – скальпели, зажимы и пр.
Тут предстояло еще одно испытание – теперь с каталки нужно было снова перелезть на операционный стол. Здесь со мной уже так не церемонились, никто не ждал. При всем неоспоримом профессионализме хирургов, для них я была просто человеческим телом, работой, одним из многочисленных пациентов: «Больно – потерпишь». Обычно меня просто резко перекатывали.
Несколько раз во время таких перекатываний случались конфузы, которые мы до сих пор вспоминаем со смехом.
Вот однажды наш заведующий
– Что случилось? Тебе больно? – он даже испугался.
Я томно прищурилась, максимально соблазнительно улыбнулась и выпалила:
– Да нет… я от удовольствия.
Все еще неловко, зато я всех рассмешила, а то обстановка в этих операционных уж очень была напряженная.
Еще один случай был на одной из самых первых перевязок, наутро после аварии. В перевязочной было очень много врачей, целый консилиум. По разным причинам мой случай казался всем очень интересным. Мне уже вставили новый катетер и начали вводить наркоз, но перед тем как отключиться, я оглядела всех собравшихся и сказала:
– Товарищи, только будьте со мной понежнее, пожалуйста, у меня сегодня был очень тяжелый день.
Последнее, что я услышала перед тем, как погрузиться в глубокий искусственный сон, был звонкий смех. Такая ненавязчивая непосредственность и докторов настраивала на позитивный лад, и меня успокаивала.
После того как я оказывалась на операционном столе, проходило еще несколько минут в приготовлениях. Я лежала, ждала и старалась ни о чем не думать. Мимо меня проходили люди в белых халатах, а я представляла себя со стороны. Неужели это и вправду я? Какое странное место для меня, какие неподходящие, непривычные декорации. Это точно все по-настоящему? Может, мне это кажется или снится?
Я не могу сказать, что эти мысли были грустными или тяжелыми. Мне было интересно, что будет дальше, все так необычно. Какая интересная у меня жизнь получается. Конечно, и радоваться было нечему, но я и не грустила. Просто пыталась найти себя в этой новой реальности. А потом находила и смирялась. Я ведь все равно уже не могу ничего изменить, тогда зачем грустить? Нет никакого в этом смысла.
Иногда мне казалось, что все это – эксперимент над человеческим сознанием, над моим сознанием. Что ученые проверяют, могут ли иллюзии сопровождаться реальными ощущениями, может ли воображение человека быть настолько ярким, что события, переживаемые только в мыслях, смогут вызвать реальную, настоящую боль. Тогда на какое-то мгновение я очень радовалась – сейчас они нажмут у себя в компьютерах кнопку «отмена», и я снова вернусь туда, откуда все начиналось.
И неважно, где будет эта точка начала. В момент, когда диспетчер совершил ошибку, в результате которой давление в трубе повысилось в три раза выше нормы. Или в тот момент, когда мы с Аней и Яной решали, куда поедем отдыхать поздним вечером 15 октября. Или я снова окажусь зародышем внутри маминой утробы. Главное, что вся эта боль, увечья, ужас в глазах родных – это все понарошку.
Но реальность была слишком явной, слишком необратимой. Способности ясно мыслить я не теряла, и мне каждый раз приходилось признаваться самой себе, что все это происходит по-настоящему и время повернуть вспять никак не получится. И тут совсем не важно, богатые у меня родители или нет, какой пост занимает мой дедушка, – со временем договориться никто не может. Оно одинаково рисует морщины на лицах людей всех статусов и положений, оно вообще не делит людей ни по одному принципу, перед ним все равны. Так же все равны и перед горем, которое уже случилось, и теперь нам нужно было научиться с ним сосуществовать.