Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу
Шрифт:
Я старалась чаще улыбаться, шутить и подбадривать всех. Мне было как-то не по себе, что так много людей из-за меня грустят. Но они видели все со стороны, видели меня, до посинения сжимающую в руке крестик, так сильно, что на руке потом долгое время держались следы. Я-то знала, каково это было – ходить и вариться в кипятке, в полном одиночестве и темноте. Я чувствовала эту боль, а они все могли только предполагать, представлять себе это снова и снова. И так как никто из них никогда в жизни не испытывал ничего подобного, они даже примерно не могли предположить, каково это было. И, возможно, они представляли это еще хуже, чем было на самом деле (хотя вроде бы куда уж хуже). Сравнивать было совсем не с чем, не было никакой точки, от которой можно
Например, это как обжечься о плиту, только в миллион раз больнее. А где этот «миллион», как его представить, как описать? Эта неизвестность и невообразимость моего состояния их невыносимо страшила. Они пытались примерять это на себя, пугались, проворачивали это в мыслях вновь и вновь. И все уже тогда понимали, что последствия будут необратимыми, что есть вероятность того, что я остаток жизни проведу в инвалидном кресле, а если и смогу ходить, то, скорее всего, буду сильно хромать. Да и как мои ноги будут выглядеть после этого, как я смогу все это вынести? Вот мысли, которые всех моих близких не покидали ни днем ни ночью. Но я об этом тогда не думала, ведь я была спасена, я была в безопасности.
В один из дней на пути в реанимационное отделение я увидела краем глаза, как мыли мальчика с ожогами и как он кричал. Это было ужасно. Я, уже чуть ли не рыдая, шла к Кате, но знала, что ее нужно было поддерживать и слезы свои точно показывать не нужно.
В левое крыло реанимации мы зашли вместе с Димой Столбовым, держась за руки.
Когда я увидела окровавленные бинты, мне так захотелось ее обнять и сказать, что все это только тяжелый период и он пройдет. Но внутри меня разрывало, мне было так страшно, страшно от всего этого. Ночами у меня были жуткие кошмары… Но это никогда не останавливало меня приходить, помогать…
Больше всего я боялась, как отреагирует бабушка, мамина мама. Просто у нее была одна особенность, которая с детства забавляла нас с братом, – она всегда была жуткой паникершей. Если вдруг у Андрея или у меня появлялась ссадина, она хваталась за сердце и охала: «Ну все, будет сепсис [1] !» Если заболел зуб, то точно стоматит, если мы обкусывали заусенцы, то костный панариций был, по ее мнению, неизбежен. Поначалу, когда мы были помладше, нас эти страшные незнакомые слова очень пугали. Так как дедушка у нас врач, большую часть оставшейся у бабушки семейной библиотеки составляли многочисленные медицинские справочники, учебники и прочая познавательная литература. Меня всегда очень тянуло к медицине, а рассказы про разнообразные опасные болезни, их возбудителей, патогенез и способы лечения заменяли сказки на ночь.
1
Сепсис – нарушение функции органов, вызванное реакцией организма на инфекцию.
Таким образом, к определенному моменту бабушкина паника нас пугать перестала, мы относились к ней уважительно, но не без иронии. Старались беречь ее от переживаний и лишний раз и вовсе не рассказывать ей про свои проблемы со здоровьем. А в последние годы мы с ней постепенно начали меняться ролями – уже не столько она за мной ухаживала, сколько я старалась ухаживать за ней. Нет, она была в отличной форме и в специальном уходе совсем не нуждалась. Просто мне все чаще и все сильнее хотелось окружать ее любовью, вниманием и заботой. Я сердилась, когда она ездила на общественном транспорте, – по возможности всегда старалась ее везде отвозить на машине. «Вот видишь, как здорово, ты меня растила-растила и вырастила себе помощницу, друга». Она часто говорила, что ей кажется, что я люблю ее сильнее всех, а я и правда к ней отношусь с особенной нежностью.
Я
Несколько раз бабушка все-таки приезжала, но я просила врачей, чтобы они ее не пускали. Она встречалась в больничных коридорах с моим папой, расспрашивала о моем состоянии у него, у врачей. Ей, конечно, просто хотелось быть рядом со мной, прикоснуться, обнять, сказать, что очень любит меня. Когда она наконец смогла ко мне зайти, то держалась великолепно. Ни единой слезинки, никакого ужаса в глазах – только нежность и любовь. После этого бабушка стала навещать меня регулярно, дала мне понять, что за нее переживать не надо, что она ничего не боится, что самое ценное для нее – знать, что я жива, что моей жизни уже ничего не угрожает, а выкарабкаться вместе мы обязательно сможем.
На третий день меня переложили в антипролежневую кровать. Про пролежни я знала много из тех самых дедушкиных медицинских справочников, и мне они казались одной из самых страшных напастей. Поэтому я сначала обрадовалась, узнав про такое замечательное изобретение, как антипролежневая кровать. Но уже с первых минут я ее возненавидела.
Внешне она очень похожа на стандартную чугунную белую ванну, работает по принципу, напоминающему джакузи. Она беспрестанно бурлила, шевелилась, подбрасывая мои руки и голову. При этом в ней было невыносимо жарко, мне постоянно в бреду казалось, что я средневековая ведьма и меня варят в бурлящем котле над костром. Спать и так получалось с трудом, а в этой адской кровати вообще казалось невозможным. Как только я начинала засыпать, она резко подкидывала мою голову, как будто была в тайном сговоре с мучившей меня изнутри болью и ее главной задачей было не дать мне уснуть.
Вдобавок к этому мои ноги положили на специальные возвышающие приспособления, «мостики», как я их называла. Важно было постоянно держать ноги немного приподнятыми. Но и это было не самым моим нелюбимым инструментом. Ничто не могло сравниться с ортопедическими фиксаторами стоп. Это такие специальные приспособления, используемые для закрепления стопы под прямым углом. Без них мои неподвижные, почти безжизненные ноги свешивались, как кроличьи лапки, что было крайне опасно – длительное пребывание в таком состоянии могло навсегда деформировать важные суставы. Но для меня эти пластмассовые «сапожки» были настоящими орудиями пыток. Страшно было даже подумать о малейшем движении ногами, а о прикосновениях к ним без наркоза не могло быть и речи.
Здоровому человеку никогда не понять, насколько адски мучительными могут быть обычные, «рядовые» прикосновения. Мало того что надо было потратить недюжинные усилия на то, чтобы все-таки позволить надеть их на себя, так еще и находиться в них надо было постоянно! Я плакала, умоляла медсестер их снять. Они ругались, объясняли мне, насколько страшными и необратимыми могут быть последствия, если оставить стопы свисающими. Я не знала, как объяснить им, что все понимаю, но если оставить меня в них, то могу сойти с ума от боли.
Еще одним кошмаром для меня стали ежедневные смены постельного белья. Понятно, что я не могла не то чтобы встать или приподняться, но даже помыслить о движениях. Когда санитарки впервые пришли ко мне с этой целью и объяснили мне, что они собираются сделать, скрыть ужас у меня не получилось. Я цеплялась за них: «Давайте подождем! Давайте как-нибудь по-другому придумаем». Мне нужно было сначала перевернуться на один бок, потом на другой, нужно было по очереди отрывать ноги от постели, напрягать мышцы – даже теперь, спустя полтора года, все еще отдаленно помнятся эти ощущения как страшный сон.