Семья Звонарёвых
Шрифт:
Он задыхался от возмущения и злобы. Ему хотелось тут же , на глазах у всех солдат, ударить по лицу или плюнуть в глаза этому "святому" проходимцу.
Распутин остановился неподалеку от койки Федюнина, благословил всех размашистым сильным жестом и собирался повернуть обратно, как вдруг его остановил слабый, но спокойный и твердый голос:
– Подожди, не уходи...
Краснушкин узнал голос Федюнина. Сердце его бешено заколотилось в груди.
– Ишь ты, какой гладкий...– Солдат говорил неторопливо, будто рассматривая Распутина.– Белый да румяный, и борода
Голос Федюнина вдруг поднялся до высокой ноты, задрожал слезами и ударил по сердцу, по нервал лежащих в палате солдат. Многие поднялись, со злобой глядя на растерявшегося "старца" и его придворных дам.
– Братцы!– уже кричал Федюнин.– Гони их в шею, кровопийцев! Навязались на нас... Душегубы! Распутники!
Краснушкин кинулся к Федюнину, на ходу видя, как солдаты с остервенением и ненавистью бросали в Распутина подушками, пузырьками, лекарствами...
Размахивая широкими рукавами рясы и придерживая рукой крест, "святой старец" быстрым шагом прошел мимо доктора, обдав его запахом ладана и духов.
Узнав о случившемся, разгневанная императрица приказала перевести "недостойного" солдата из ее госпиталя. Но Федюнину стало хуже. После нервного напряжения наступил упадок сил, началось кровохарканье. Он умирал, но глаза его были довольны, в них появился хитроватый огонек.
– Потешился хоть перед смертью, - хрипел он Краснушкину.– Тут небось отродясь такого не бывало... Не смели... А я посмел. Не то бы еще посмел, да вот смерть приходит...
Умер он перед вечером, наказав доктору отправить в деревню письмо и узнать, "если выпадет случай", как мальчонка.
4
Немецкая армия наступала по всему фронту, особенно на Варшаву. Отбиваясь часто только штыками за неимением винтовочных патронов, без поддержки своей артиллерии, героическая русская пехота умудрялась сдерживать немецкое наступление, а кое-где даже отвечать на него короткими контрударами.
На восток эвакуировалось все - штаб фронта, штабы армий, обозы, артиллерийские парки, тяжелая артиллерия и часть легкой. Эвакуировалось население Варшавы, не пожелавшее оставаться при немцах. Анеля Шулейко и Зоя Сидорина уехали вместе с отрядом Союза городов. Вагонов, платформ не хватало. Войска двигались походным порядком, создавая у мостов пробки.
Батарея Звонарева двигалась на Брест-Литовск, где надлежало сосредоточиться всему тяжелому дивизиону.
Звонарев направил свою батарею на переправу южнее Варшавы. Когда они спустились ужасающая картина: широким потоком ехала, шла, двигалась, как могла, отступающая армия. Повозки, двуколки, пушки, пулеметы, интендантские, штабные машины и главное - солдаты, солдаты и солдаты здоровые, больные, раненые - все двинулось на переправу. Скорей за Вислу!
Напряжение последних дней, голод и усталость бессонных ночей, обида за отступление, за напрасно пролитую кровь и злоба, лютая, страшная злоба к офицерам и начальству, к тем, кто сначала приказывал наступать, а теперь гнал армию вспять, - все это Звонарев отчетливо прочитал на лицах солдат и ужаснулся: "Ну, быть беде! Народ дошел до крайности. Довольно одной
У понтонного моста образовалась пробка. Комендант моста обещал переправить батарею только к вечеру. Приказав ездовым подтянуть поближе к переправе, Звонарев стал наблюдать за мостом.
В это время переправлялся походный полевой госпиталь. Раненые с восковыми, заросшими щетиной лицами, с окровавленными грязными бинтами сидели, лежали на повозках, медленно пробирающихся к мосту. Солдаты, рвавшиеся к переправе, нехотя, угрюмо уступали им дорогу. На мост вступила вторая повозка, как вдруг из укрытия вышел комендант. Подойдя к переправе, он приказал прекратить продвижение госпиталя. Солдаты глухо зашумели, угрюмо поглядывая на коменданта, но с переправы не ушли.
– Кому сказано - освободить переправу!– с надрывом закричал комендант.– Нужно срочно переправить штабное имущество. А ну, сторонись!
К переправе спускалось несколько фурманок, груженных аккуратно упакованными ящиками.
– Братцы! Да что же это такое?– закричал сидевший на повозке раненый.
Воспаленными, с набухшими веками глазами он смотрел на коменданта. В глазах солдата была такая злоба и ненависть, что у Звонарева мороз прошел по коже.
Опираясь здоровой левой рукой о плечо товарища, солдат тяжело поднялся во весь рост. Он поднял высоко над головой запеленутую окровавленными бинтами руку.
– Гляньте, братцы!– всхлипывая, кричал он.– Окалечить сумели, а теперь - катись с переправы!– Солдат задохнулся от злобы.
И без того бледное лицо его налилось мертвенной желтизной:
– Кровопийцы! Сволочи! Бей их, братцы!
– Ты что орешь?– взвизгнул комендант.– Бунтовать?! Ты у меня побунтуешь...– В руке его плясал револьвер.
Толпа притихла, затаилась как перед бурей. Слышно было с трудом сдерживаемое дыхание.
– Плевал я на твой револьверт!– Солдат презрительно плюнул в сторону коменданта.– Поехали, солдатики.– И он дернул здоровой рукой поводья.
Лошадь тронулась, солдат покачнулся, но удержался, и повозка, скрипя колесами, двинулась к мосту.
Комендант с перекошенным от злобы лицом выстрелил два раза в спину солдату. Тот рухнул ничком, будто кто-то его толкнул сзади. Дико, страшно заржала лошадь - видно, пуля задела и ее, - взвилась на дыбы и забилась в постромках.
– А-а-а!– как из одной могучей глотки вырвался крик ненависти. Солдаты кинулись на коменданта.
"Ну, все, - подумал Звонарев.– Собаке собачья смерть!"
– Дядя СЕрежа, - подошел Вася, - отойдите подальше. Народ озверел. Увидят офицерские погоны - несдобровать. Видите, как кинулись штабные врассыпную.
К Звонареву спешили Лежнев и Родионов.
– Ваше благородие, дозвольте поцти к переправе. Надо успокоить солдат да скорее наладить переправу. А то ведь и виноватому и невиновному - всем попадет. У нас начальство на расправу коротко.
В это время кто-то из солдат прикладом вскрыл один из ящиков. Там оказалась посуда - старинные серебрянные кубки, блюда, позолоченные бокалы, ковры, меха...