Сердце Скал
Шрифт:
Он не заметил, как Каталлеймена неторопливо вышла из стены, однако услышал, как предостерегающе зарычал Рамиро. Дик машинально попробовал подняться ей навстречу, но ноги надломились, и он неловко рухнул ничком на гладкий пол, обливаясь холодным потом. Должно быть, Каталлеймене он представлялся жалким раздавленным червем, да и самому себе казался сломанной куклой. Из идеально отполированного камня на Дика взглянуло перекошенное и сморщенное от напряжения лицо – его собственное.
Каталлеймена осторожно обошла обессилевшего Повелителя Скал. Заметив, как скользит по кругу ее тень, Дик, не доверяя непослушным пальцам, подтянул
Каталлеймена остановилась в паре шагов от его головы.
— Не могу поверить, но я почти жалею о Литтионе, — негромко произнесла она, будто говоря сама с собой. — Ты не сумел продержать меня в граните и получаса, мальчик!.. Это полезный урок, — продолжала она задумчиво, — Литу не мешает увидеть, во что выродилась его кровь, если уж я, дочь Ветра, способна приказывать камням так, как не может Повелитель Скал!
Дик ничего не возразил на эту тираду: он продолжал лежать, уткнувшись носом в пол, чувствуя, как стылый камень приятно холодит его тело. Какое наслаждение отказаться от права понимать, и помнить, и возмущаться, и негодовать!
Каталлеймена помедлила, словно ждала, не отзовется ли сам Лит, но, не получив ответа, снова обратилась к Дику.
— Разве ты не видишь сам, как ты слаб, мальчик? — ровно спросила она. — Подумай, как ты можешь быть опорой Кэртиане, если всего одно небольшое усилие совершенно истощило тебя? Разве ты еще не понял, что меч Ушедшего слишком тяжел для твоей неумелой руки?
Меч! – мечтательно подумал Дик. Если бы у него был меч… или хотя бы отцовский кинжал! Он не привык чувствовать себя таким безоружным. Если Каталлеймена вновь призовет себе на помощь закатных тварей, ему нечем будет защититься от них.
Оставленная словно прочитала его мысли.
— Надеюсь, ты понимаешь, что тебе не выйти из Лабиринта, — насмешливо предупредила она. — Это мой дом и мои правила. А ты не Лит и даже не Литтион, мальчик.
Ричард слабо закопошился у ног Оставленной, тщетно пытаясь сесть: рыцарская учтивость требовала говорить с дамой, повернувшись к ней лицом, а не затылком.
— Чего же ты хочешь, кузина? — спросил он одними губами, с трудом поднявшись на карачки и запрокинув голову, чтобы видеть собеседницу. Карас он припрятал между колен.
Каталлеймена брезгливо наблюдала его неуклюжие усилия подняться.
— Мне нужен твой карас и твое повелительство, — прямо ответила она. — Я вовсе не хочу сиротить твою матушку, мальчик. Мне достаточно будет твоего отречения. Ты же понимаешь, что это великодушное предложение, — тут же прибавила она. — Я прошу тебя добровольно отдать то, что я в любую минуту могу у тебя отобрать… вместе с жизнью. Подумай, стоит ли оно того.
Дик едва не захихикал, как деревенский дурачок, и уронил голову, которую больше не мог держать на весу. Добровольно!
— Лучше, если ты продолжишь воровать, кузина, — прохрипел он, адресуясь к тени Оставленной на полу и едва сдерживая неуместный истерический смешок, — это гораздо честнее.
Каталлеймена отступила. Ричард снова задрожал – то ли он неприятного предвидения, то ли от холода, идущего от каменного пола. Он внезапно почувствовал, что совсем закоченел, как давеча в катакомбах.
— Как пожелаете… кузен, — надменно произнес голос Оставленной откуда-то с высоты ее роста. — Это ваш выбор. Глупец, который взялся катить в гору неподъёмный камень,
Дик упрямо помотал головой: он не глупец! Да и Оставленная – не гоган, чтобы торговаться за кровь, текущую в его жилах. Разве он может выпустить ее из своих вен?.. Но какая чудовищная насмешка богов – заставлять человека делать то, к чему он не предназначен! Разве он, смертный, способен подарить кому-то бессмертие, как Ойдма? Разве он, проклятый нечеловеческой кровью Ушедшего, способен сотворить небо и землю, как Анэм и Лит? Взгляни же, праотец, на то, каков я: навеки неотделим от праха, из которого ты вызвал меня!.. И все же, подумал Дик, ежась от озноба, это мое наследие. Мой Надор. Моя земля. Я не могу оставить ее, хотя не способен сделать ее цветущей. Она не всегда была добра ко мне, причиняла мне боль и горе, но она – это я.
— Это моя отчина, — сказал Дик хрипло, почти одними губами: на голос у него не хватало сил. — Мои скалы и мои недра. Мой Лабиринт и все твари, живущие в нем.
И Дик съехал вниз, опять распластавшись ничком на камне, стремясь войти в его горячее нутро, способное согреть его. Всякий камень когда-то был пламенеющей звездой, текучим жаром. А в глубине этой земли, за слоями и напластованиями горных пород бьется огненное Сердце Скал – его сердце. Оно похоже на солнце, огромное, багрово-красное, окруженное оранжевым заревом. Ричард протянул к нему руки сквозь гранит пола и осторожно взял в ладони чудесный живой огонь. Сердце билось ровно и сильно, однако, узнав своего Повелителя, вспыхнуло нестерпимо ярким блеском. В глазах у Дика потемнело, и он ослеп от золотистого сияния, однако это нисколько не испугало его. Участившееся биение отдавалось в его висках сильным приветственным гулом. Он всей кожей ощутил, как в радостном предчувствии сильнее дрожит земля, наконец-то нашедшая своего Повелителя после стольких лет разлуки, и как все быстрее бежит по ее жилам закипающая, раскаленная кровь.
Предгорья Мон-Нуара трясло. Скалы, давно незыблемые и сонные, заросшие лесами и мхом, шатались, как пьяные великаны, пустившиеся в пляс; древние пещеры и выработки с грохотом рушились, давя неосторожных путников, стремившихся найти в них приют для ночлега. Встревоженные животные неслись, не разбирая дороги, подальше от обезумевшей земли, трескавшейся у них под ногами; перепуганные люди, побросав дома и скарб, поспешали за скотиной, слепо доверясь звериному чутью и подгоняя ее криками ужаса.
Жан-коновал, при первых же толчках выбравшийся из аренария, со всех ног улепетывал по пастушеской тропе на Ренну, не особо интересуясь судьбой своих товарищей. Только однажды, оглянувшись, он заметил столб пыли, поднимающийся над местом их ночного лагеря. У него не было сомнений относительно участи, постигшей капитана Паганаччо и его банду. Суеверный гальтарец уже пару дней подспудно ждал чего-то в этом роде и твердо решил не искушать Лита, прося дополнительных милостей. Ушедший простил его разбой взамен на полученную помощь и позволил уйти из центра землетрясения живым. Но бог обязательно прогневается, если Жан-коновал попробует спасти хоть одного из разбойников, покусившихся на древнюю кровь. И неумелый эскулап торопливо бежал прочь, шепотом обещая владыке самые щедрые приношения, начиная с собственного раскаяния в грешном разбойничьем житье.