Серебром и солнцем
Шрифт:
– Вы чудовище! – выпалив это, Мира немного успокоилась. Она поднялась, устроилась на диване напротив старика.
– Хорошо, - она мяла пальцами виски в попытке собрать мысли, но всё, за что пыталась цепляться памятью, пылью улетало в пустоту. – Хорошо, пусть кукла! Но разве кукла обладает самостоятельностью? Обычно ненужные хозяевам марионетки хранятся в специальных земляных ямах. А Винсент… он действовал, существовал и без меня. Он рисовал картины в Карде, Карл писал мне, что он навещал их в Термине… Не я приказывала ему делать это!
– У Лелии также была некоторая
– Да! …Но при чём здесь она?!
Латэ, не вставая с кресла, достал из шкафа книгу, и Мира почувствовала быстрый болезненный укол старого воспоминания: эту самую книгу читал Винсент в первый день после обращения, когда в этот самый кабинет зашла Мира.
– «Эрвин был вампиром, Лелия, его возлюбленная, смертной», - скороговоркой начал Латэ. – Впрочем, это нам неважно. Вот! –
– В тёмной зале горели свечи, она лежала на каменном ложе, усыпанном яркими цветами. Лицо её было закрыто вуалью – она сильно разбила его при падении, но Эрвин откинул вуаль, не испугавшись, не отвратившись, поцеловал её истерзанные разбитые губы, а потом закричал, отрицая её смерть, споря со Смертью: «Она жива! Она будет моей!» Должно быть, он плохо видел от слёз: ведь Лелия была мертва, безнадёжно мертва…
– Прекратите! Пожалуйста!
– но старик был безжалостен:
– Долго так продолжалось: годы, десятилетия, века… Но, говорят, однажды крышка гроба Лелии истончилась настолько, что начала пропускать лучи солнца. Заметив ожоги на её чудесной бледной коже, Эрвин уложил её спать в свой гроб, а сам лёг в её постель. Тогда он заметил ужасные зарубки. «Отпусти меня», - прочитал он в неровных, тёмных от пропитавшей их крови полосках… Тогда он постиг ужас своего деяния: его Лелия мертва, давно мертва! Перед ним лишь кукла, сплетённая из нитей его воспоминаний, призрак, который он сотворил своим проклятием! Нет, меньше, чем призрак: тень настоящей Лелии! Нет… меньше, чем тень: сон-обманщик…
Следующей ночью он призвал свою рабыню и спросил:
– Здесь ли ты? С кем я говорю?
– Её нет здесь. Одно твоё проклятие, - ответствовал призрак Лелии.
Но Эрвин подошёл к ней, обнял, покрыл поцелуями её лицо и руки. Она была холодна и безжизненна, как все carere morte, но радостно отвечала на его ласки, как все, кто любит и любим. И он увидел на её лице отражение собственной улыбки.
– Я всё ещё люблю память о тебе, - тогда сказал Эрвин.
– Но я помню! – крикнул он, указывая на её гроб, – вспоминаю во сне, когда заботы отступают, как ты любила солнце! Иди. Я отпускаю тебя.
Тогда Лелия улыбнулась. Другой, не его улыбкой. То была знакомая всем carere morte усмешка Бездны:
– Только прикажите, куда идти, господин…
– Выйди и встреть гостя, высочайшего из всех, кто когда-либо посетит этот дом: солнце, - еле выговорил Эрвин.
–
– Латэ тоже еле выговорил это и остановился, строго посмотрел на Миру поверх очков. Но она так и сидела съёжившись, уронив руки на колени, опустив голову. Сдавленным голосом старик закончил:
– Лелия послушалась. Она выполнила его приказ с похвальной точностью, и её пыль кружилась в воздухе, поблёскивала искорками,
Мира разомкнула губы.
– Вы считаете, я сделала себе куклу, как Эрвин, в память о Винсенте? Наделила её всеми чувствами и мыслями, которые успела узнать в… оригинале? Чушь!
– последние слова сказки отдавались эхом в голове, чтоб не слышать их, она почти кричала.
– Не совсем так, – Латэ долго подбирал, как закончить фразу, но не смог, только устало вздохнул.
– Кстати о картинах. У меня нет никакого таланта к рисованию! – Мира поглядела с торжеством. – А последняя картина Винсента, с рассветом? Такое мог нарисовать только избранный!
– Избранный? – с грустью спросил Латэ и повторил ещё, чуть тише, с неподдельной горечью: - Избранный! – старик поднялся, подошёл к бюро и долго искал что-то в его ящиках. Мира ждала, нервно сцепляя и расцепляя пальцы.
– Только избранный? – повторил Латэ. Он повернулся к ней, держа в руках большой кусок стекла. На нём тушью был набросан город и рассветное солнце. – Узнаёшь?
– Это… Это рисовал Алан, очень давно. Откуда это у вас?
– Марк принёс из рейда. Похоже на последнюю картину Винсента, не правда ли?
– Винсент и Алан. Они, вообще, похожи, - не подумав, заметила Мира. – Стойте! Вы хотите сказать, Винсент… - она задохнулась.
– Он – это кукла Алана? Я сделала себе куклу в память об Алане?!
– Это тяжело принять. Мой совет: ещё раз перечитай историю Эрвина и Лелии. Перечитай… и сделай, как Эрвин.
Она улыбнулась, а глаза были мертвы:
– И на рассвете… стать пылью… в лучах солнца?
– Нет. Я бы этого не хотел. Никто в ордене этого бы не хотел. Ты сейчас в шаге от исцеления. Найди избранную и избавься от своего проклятия… и от проклятой связи с куклой.
Мира поднялась. За время разговора она словно постарела и уменьшилась – маленькая старушка, руки висели плетьми. Она силилась найти какой-то довод против истины Латэ. Но в голове была чернота. Пустота.
Безнадёжность.
– Я сделал всё, чтобы приблизить конец мира.
– Латэ нервно улыбнулся тонкими сморщенными губами. – А ты… ты моя стрела. Ты летишь в выбранную мной цель. Ты непременно поразишь её! Только не ослабей, только не сомневайся. Лети! Ты приведёшь в орден избранную и начнётся совсем другая сказка. Новая сказка! Вы сами напишете её.
Мира отпрянула. Старая чёрная злость, сбросив оковы, подняла голову:
«Старый паук! Старый интриган! О чём он? Избранная? – какое пустое слово теперь! Прочь все, ей больше нет дела до ордена!» -
– Да будьте вы прокляты! – таким же звенящим шёпотом, ничуть не боясь: всё страшное уже случилось.
– Чем вы лучше Дэви?! Единственный шанс, когда дар мог стать нашим, был упущен! Вы всё медлили, медлили… потому что не верили в избранного! И вы закрыли перед древней надеждой двери, усомнившись! Вы сами прогнали это чудо с порога, а теперь тщитесь заманить обратно?!
– Ха-ха! Как вы лжёте… Если кто и проклял несчастный дар, так это вы и подобные вам! Да я… живее вас! Кого вы видите, когда смотрите в зеркало? – Чудовище!