Серебряная тоска
Шрифт:
Колька тут же принялся услужливо хлопать его по спине.
– Оставь, Николаша, - сипел Серёжка, - оставь эти гомосексуальные знаки внимания. Сказал же - пошутил.
Мы с Русланом сидели никакие. Мы понимали, что Серёжка устроил этот цирк не просто так. И были мы ещё минуту назад отчаянно близки к тому, чтоб самим рассказать всё о себе. Впредь не надо быть глупыми рыбёшками и не клевать на столь дешёвую наживку. Надо быть Учёными Карпами и не попадаться в пасть щуке.
– А вы чего не пьёте?
– откашлявшись, спросил Серёжка.
– Нам на тебя было интересно
– А теперь, конечно, выпьем. Давай, Русланчик.
Мы выпили, но настроения не прибавилось. Серёжка, кажется, и сам почувствовал, что зашёл в своём розыгрыше слишком далеко, и выглядел слегка смущённым. Колька по-прежнему ничего не понимал. Счастливый человек!
– Нет, пацаны, ну так не годиться!
– неуверенно подбадривал Серёжка. Давйте, что ль, ещё выпьем? Или споём? У Кольки, вон, прекрасный баритон... Колька, давай: "Степь да степь кругом..."
– "Путь далёк..." Да ну его, - отмахнулся Колька.
– Ну, Николаша, прошу тебя!
– Серёжка уже сам жалел, что затеял всю эту катавасию.
– Да не хочу я.
– Игорёк, ну, может, ты хоть стихи нам почитаешь?
– В другой раз.
– А на что вы, собственно, обидились?
– рассердился вдруг Серёжка.
– А я, кажется, знаю, на что, - сказал вдруг Колька.
– И, знаешь, что не надо было так, Серый. Извини. Извините, пацаны. Мы счас пойдём.
– Да ладно, ребята, посидите, - вяло сказал я.
– Не, пойдём. Серый, одевайся.
– Ничего себе!
– изумился Серёжка.
– Николя...
– Меня Коля зовут!
– аж взвизгнул Колька.
– Одевайся.
– Ну-ну.
– Серёжка посмотрел на нас, иронично пожал плечами и заметил в пространство: - Подчиняюсь грубой силе.
После их ухода мы некоторое время сидели молча.
– Вот и выполз наш кот из мешка, - хмуро сказал я.
– Ну, и пёс с ним, - отозвался Русланчик.
– Шила в мешке не утаишь. Особенно, если мешок полиэтиленовый.
– Да, не ожидал я от Серёжки.
– А я от Кольки.
– Серёжка, небось, думает: бунт на корабле.
– А нечего, как учит "Броненосец Потёмкин", команду борщём из тухлого мяса кормить.
– Как думаешь, Серёжка - сволочь?
– Да что тут думать - сволочь, конечно.
– А почему мы с ним дружим?
– Потому что он наш друг. Мы и сами, может, сволочи. Но нам не видно.
– Может, мы и сволочи, но не такие.
– Да, другие.
И две другие сволочи - Русланчик и я - поцеловались.
– Ига, - сказал Русланчик, - а хочешь, я сделаю тебе тот самый подарок, которым Серёжка грозился? Только, конечно, без Али-Вали?
– Хочу, - просто сказал я.
И мы пошли в постель.
Когда я проснулся, Руслана, как всегда, уже не было. Я ещё повалялся немного в постели, потянулся к стулу, ожидая найти на нём сигареты, не нашёл и, проворчав что-то про бардак в доме, неохотно встал.
Сигареты нашёл я только на кухонном столе - почти полная пачка. Под сигаретами лежала записка: "Не забудь позавтракать и вынуть почту. Целую, Руслан".
Завтракать мне не хотелось.
"Вот так-то, Игорь Васильевич, - подумал я.
– Вставайте пораньше, и вы узнаете мир в незнакомом для себя свете". По этому поводу я поднял себя с кресла, прошёл на кухню и выпил ещё рюмочку. Выпил, вернулся в комнату, снова сел в кресло. Чай к тому времени остыл достаточно, чтоб его можно было пить, а вот сигарета подохла - в воздухе остро тлело бычком - и пришлось закурить новую. Русланчик бы ужаснулся - третья сигарета натощак. А завтракать по-прежнему не хотелось. И не хотелось спускаться за почтой для этого нужно было одеться, а одеваться НЕ ХОТЕЛОСЬ. Почему человек не может провести всю жизнь голым - в золотых лучах солнца, в серебряных лучах луны... Нет, не надо сегодня серебра, нет причин для тоски, пусть будет золотая ода к радости... Я вытянул ноги так, чтобы их пальцы попадали в солнечные лучи. Лучи запрыгали зайчиками по ногтям, и - клянусь - я почувствовал, как пальцы моих ног становятся золотыми.
– Вот вам и серебряная тоска!
– расхохотался я вслух.
– Интересно, сумею я написать что-нибудь под золотом?
Продолжая хохотать, я схватил ручку и листок бумаги - прибегать к компьютеру почему-то не хотелось - и застрочил:
Как весело замертво падать Услышав тишайший шорох Вино превратится в радость Любовь превратится в порох Который взорвёт нам сердце Подобно слепой комете Скажи мне куда нам деться На этом несчастном свете Вина ль откупорить флейту И музыку лить в стаканы Иль попросту кануть в Лету Случайно спонтанно спьяну А может отбросить шторы И настежь раскрыть оконце И вперить хмельные взоры В глазное яблоко солнца И пить этот свет и мякоть До бешенства до кончины И выпив до дна заплакать Без боли и без причины.
Дописав, я бросил ручку и перечитал написанное. Солнце на бумаге побледнело, мгновенно превратившись из золотого в серебряное. Ода к радости обернулась всё той же серебряной тоской. Вот и не обманывай себя, Игорёха, ты не поэт золота, ты поэт серебра. Хоть в семь утра вставай. Я задумался, есть ли на свете что-нибудь, кроме серебра. Может, и есть. Но не для меня. Для Ходжи Насреддина, который смотрел на солнце, не щурясь. А я не могу. У меня фиолетовые червячки начинают перед глазами ползать. И вообще, я люблю серебро больше золота. Я чувствую благородство серебра, но не чувствую благородства золота. Золото - как на мой взгляд - жлобский, насквозь фальшивый металл. Его желтушная надутость - антипод сдержанной трепетности серебра. Русланчик бы меня сейчас понял... Ах, да - не забыть позавтракать и вынуть почту.