Серебряная тоска

Юдовский Михаил Борисович

Я поднял стакан с остатками "Арпачая" и посмотрел на мир сквозь мутно-коричневый окрас.

* * *

Посмотрев на мир, окрашенный в золотисто-коричневые тона, господин Геккерн опустил бокал к губам и сделал глоток. Чудеснейший французский коньяк из одноимённой провинции горячей волной скатился вниз к желудку. Пятьдесят лет, словно бархатистое море прибрежную скалу, ласкал он дубовые стенки бочонка, чтобы теперь оказаться внутри бочонка иного рода голландского дипломата барона Геккерна. Коротконогий пузатый Геккерн поставил бокал на столик, нервно забарабанил

по вишнёвой крышке жирными пальцами. Видно было, что дивный напиток не прибавил ему ни настроения, ни спокойствия, ни уверенности.

– Ты меня очень огорчаешь, Жоржик, - жалко произнёс он, обращаясь к молодому человеку, в брезгливой позе развалившемуся в кресле.

Молодой человек барон Жорж Шарль Дантес-Геккерн, стройный, белокурый и синеглазый, ответил презрительно:

– В России, рара, - с ударением на последний слог, - в петербургском свете меня называют Егором Осиповичем.

– Они пусть зовут тебя, как хотят!
– визгливо крикнул Геккерн.
– Для меня ты Жоржик. Как и я для тебя не рара, а Луи... Ведь так, Жоржик?

– Как вам будет угодно, господин барон.

– Ты меня нарочно с ума сводишь! Мучитель!
– Геккерн дрожащими руками налил ещё коньяку и залпом выпил.

– Для человека вашей комплекции вы слишком много пьёте, - равнодушно заметил Дантес.
– Как бы вас апоплексический удар не хватил. Надеюсь, понимаете - забочусь исключительно о вашем здоровье.

– Если б ты о моём здоровье заботился, - задохнулся Геккерн, - ты бы никогда не согласился на эту дурацкую дуэль! Эту авантюру! Это мальчишество!

– Не принять вызов?
– вскинул красивые брови Жоржик.
– Прослыть бесчестным человеком? Как же я после этого покажусь в петербургском свете?

– Вот!
– с неожиданной силой громыхнул по столу Геккерн.
– Вот в этом ты весь.

Тебя волнуют закулисные мнения расфуфыренных кривляк, которые и слезинки не прольют, если тебя - не дай Бог!
– застрелят. А боль, которую ты причиняешь любящему тебя человеку...
– Геккерн не закончил, налил ещё коньяку и с бокалом в руке рухнул в кресло.
– Да, у меня будет удар. Но не от этого проклятого алкоголя, а если тебя принесут в дом окровавленного, при последнем издыхании.

– Да бросьте вы, - отмахнулся Жоржик.
– Я стреляю куда лучше этого арапа. Если уж кого принесут окровавленного, так его. Вот уж о ком не прольют и слезинки. А Натали меня удивляет - связаться с такой обезьяной!

– Вот! Вот он, корень зла!
– барон Геккерн грохнул бокалом о пол. Осколки хрусталя заисрились льдинками в коньячной лужице.
– Я ведь просил тебя не упоминать этого имени в моём доме! Первейшая шлюха в Петербурге. Жоржик, Жоржик, зачем она тебе? Неужели тебе мало моей любви? Я-то ведь люблю тебя по-настоящему, а для этой бляди ты просто очередная affaire. Ты очень легкомысленен, Жоржик. И очень меня огорчаешь.

– Вы забываете, - ответил Жоржик, нервно покусывая ногти, - что, в отличие от вас, я пока молод. Да, мне нравится блистать в свете, шампанское, общество красивых дам... Что ж тут удивительного?

– Ты забыл ещё кое-что,

что тебе нравится, - тихо сказал Геккерн.
– Мои деньги.

Жоржик побледнел.

– Ваши деньги, - прошипел он, - ваши грязные, жирные, потные деньги. Поверьте, я достаточно перенёс в вашей постели, чтобы считать эти деньги честно заработанными.

– Честно!
– истерически расхохотался Геккерн.
– Он называет честным еженощно обманывать человека, который готов для него пожертвовать всем! О, я хорошо понимаю, почему тебя тянет ко всяким блядям! Потому что ты такая же продажная блядь!

Геккерн потянулся к графинчику с коньяком.

– Ну, слава Богу, - сказал Дантес.
– Наконец-то мы высказались друг перед другом. А теперь, с вашего позволения, я хотел бы отправиться спать. В свою комнату. Мне завтра нужно быть свежим и бодрым. Иначе в дом любящего рара действительно приволокут окровавленный труп его нежно любимого мальчика.

Геккерн уронил голову в ладони и крепко сжал виски.

– Господи, что я наделал, - прошептал он. Сальные волосы свисали клочьями меж его толстыми пальцами.
– Кажется, я теряю моего мальчика. Будущее холодно серело рутинной пустотой событий без смысла.

– Ну, покойной ночи.
– Жоржик поднялся из кресла.

– Сядь, - неожиданно сказал Геккерн.
– Сядь и послушай меня.

Жоржик, поведя головою спрва налево, сел назад в кресло со смесью досады и интереса.

– Так вот, - продолжал барон Геккерн, - я хотел бы рассказать тебе кое-что о моём детстве, которое, видимо, весьма отличается от твоего. Так вот, когда я был маленьким, папа подарил мне деревянную лошадку. Собственно, от лошадки у неё была только голова, насаженная на палку. Но для меня эта палка заменяла и туловище лошади, и ноги, и копыта, и хвост. Я был влюблён в неё. Каждый вечер я скакал на ней по нашей гостинной, а отец и мать, сидя в креслах у камина, наблюдали за мной. Эта лошадка осталась моим другом и поныне. Не веришь?
– Он кинулся из комнаты.

Спустя минуту посол нидерландского короля в России барон Луи Геккерн де Беверваард вернулся обратно верхом на палочке, украшенной деревянной мордой коня.

– Гей-гей!
– покрикивал он, постёгивая воображаемой плёткой бутафорскую лошадку.

– Вот скачет голландский барон, усыновивший эльзаского барона, за что законный обнищавший отец последнего сказал ему только гран-мерси, а его сын послал голландского барона на три весёлых буквы, так что тому стало настолько горько и обидно, что остаётся ему разве что на лошадке из детства скакать.

– Папа, вы что?

– А приёмный папа приёмному сыночку всё-всё готов простить! Он даже дуэль принял на себя. Но Сергеевич Александр дал ему две недели отсрочки. И - не будь я дипломат - вовсе не состоится та дуэль. Остынет пиит. Геккерн выхватил из-под себя деревянную лошадку и бросил её в угол комнаты.
– Так что, можешь, сынок, выпить коньяку. Твёрдая рука тебе завтра не понадобится.

– Вот чего я ненавижу, рара, так это когда кто-то устраивает за меня мои дела, - нарочито оскорбился Жоржик.