Сибирский папа
Шрифт:
– Я испугался за тебя. Особенно, когда мне сказали, что за тобой приехали. Я думал – ну, всё.
– Что «всё»? – Я наконец обернулась и посмотрела ему в глаза.
Хитрые, умные глаза. Нисколечко в них нет правды, ни грамма. Одна ложь. Всё неправда. Всё, от начала до конца.
– Всё, думал, забрали тебя фээсбэшники, как главного идейного вдохновителя…
Я отмахнулась.
– Ерунда какая! Что ты несешь? Вдохновителя чего?
– Революции… – прошептал Кащей с такой интонацией, словно говорил о чем-то очень
Всё это видел Гена – что слышал, не знаю, но точно видел – который как раз пробрался сквозь группу громко переговаривающихся студентов и встал рядом с нами.
– Привет! – сказал он, потому что не нашелся больше, что сказать.
– Что хотел? – спросил Кащей. – Видишь, мы с Марией обсуждаем, как нам жить дальше. Я кормлю Марию шоколадом, самым лучшим, швейцарским. – Он на самом деле достал из кармана конфету в золотой фольге, развернул, попробовал дать мне, я отрицательно покачала головой, смеясь, тогда он легко забросил ее себе в рот. – А ты что хотел?
Гена на моих глазах стал медленно краснеть.
– Да что ты его слушаешь! – засмеялась я. – Я предлагаю сегодня больше не шуметь, всё равно мы ничего не вышумим.
– Правильно, – кивнул Кащей. – Ну, идем? – Он так неожиданно и крепко взял меня под руку, что я не смогла сразу вырваться. – У нас просто еще встреча, – объяснил он растерянно хлопающему глазами и ушами Гене. – Нас ждут журналисты, телевизионщики из Москвы прилетели.
– Я с вами, – выдавил из себя весь красный Гена.
– Нет, нельзя! – Кащей потряс большим и некрасивым указательным пальцем перед Гениным носом. – Ты что, мальчик? Забыл, как тебя зовут… Альберт?
– Геннадий! – с отчаянием выкрикнул Гена, понимая, что сейчас он проигрывает, потому что – проигрывает.
Потому что Кащей старше, главнее, потому что Гена не умеет парировать, он вообще ничего не умеет. Только постоянно посылать мне свои прекрасные фотографии и чужие песни. Еще он думает, что умеет петь, но по мне – лучше бы он так не думал.
– Между прочим, «мальчик» младше тебя всего на пять лет, – негромко заметила я, когда мы вышли с Кащеем неизвестно зачем на улицу.
Кащей иронически взглянул на меня. Вот зачем человека назвали Вольдемаром? В честь отца, которого тоже зовут Вольдемаром? О чем думали тогда его родители? Они представляли, что ему жить с этим огромным, тяжелым именем всю жизнь? Он, конечно, может поменять имя, некоторые люди так делают. Ведь на самом деле очень неудобно, когда у человека такое странное имя. И я не знаю, как его называть. Поэтому даже про себя называю Кащеем.
– А где телевизионщики?
– Какие телевизионщики? Ах, это… Не долетели еще.
– Ты наврал?
– Старшие товарищи не врут, – ухмыльнулся Кащей, – а учат, как можно трансформировать правду, чтобы она устраивала всех.
– Странная какая субстанция получится… – проговорила я.
– Милая маленькая девочка… Ты голодна?
–
– Давай тогда просто пройдемся. Город на самом деле очень симпатичный. Ты гуляла с отцом по старым улицам?
– Нет.
– Пойдем. Я знаю, куда идти.
Мы шли по улицам, где старинные дома неожиданно перемежались современными, это не всегда было гармонично и красиво. Кащей пытался что-то рассказывать из истории города, что очень было похоже на четыре первые строчки из Википедии, те, что я успела прочитать еще в Москве.
– Скажи лучше, почему ты бросил диссертацию, – сказала я.
– А смысл?
– Смысл диссертации?
– Ну да. Защищусь. И что дальше?
– А что бы ты хотел?
– Не вижу никакого просвета.
Он начал говорить о том, что нужно для карьерного роста, что такое карьерный рост в управлении университета, как он связан с человеческим фактором…
Я послушала-послушала и перестала. Зачем мне это? Мне Кащей кажется совсем не таким. Разве он настолько сухой, прагматичный, рациональный? Разве это всё правда? А если неправда – зачем он это говорит?
– Ты меня не слушаешь, – обиженно проговорил он. Остановился. Посмотрел на меня одним из самых выразительных своих взглядов.
У него вообще очень выразительное, хотя и совсем нетипичное лицо. Трудно даже сказать, на кого он похож. На лиса – больше всего.
Мне он нравится. Сильно нравится. Не хочу искать другого слова. Боюсь того слова. Тем более что я невероятно влюбчивая и была влюблена – и ответно, и безответно, уже раз семнадцать за свою жизнь. А лет мне отроду – девятнадцать…
Мне странно – как может душа волноваться и стремиться к человеку, если разум мой категорично говорит: «Нет!!!» Вот так, с тремя восклицательными знаками. Если я понимаю – это не мой человек. Он курит, я не люблю курящих. Мама и папа не курят, отец – ура! – тоже не курит, я сама не выношу табачного дыма, у меня начинает першить в горле просто от запаха, если, например, выходит сосед по лестничной клетке и курит у лифта. Запах медленно просачивается в нашу квартиру, и я начинаю кашлять. И дело не только в запахе. Мне не нравятся люди, у которых есть такие слабости. То есть теоретически не нравятся. А Кащей – нравится.
Еще он совсем не спортивный. У него впалая грудь, он худой. Высокий и слегка сутулится, как многие высокие люди, у которых не хватает мышечной массы.
И всё равно он мне нравится.
Кащей неискренний. Но мне кажется – вот сейчас он снимет маску, и я увижу, какой он настоящий. И я чувствую – мне нравится именно тот настоящий, который всё время прячется. Может быть, у него есть причины прятаться? От всех, от всего мира, который не принимает его настоящего?
– Я, кстати, Мария, говорю это всё тебе, как человеку, которому доверяю. Я никому вообще не рассказывал этого. Мне некому больше рассказать, понимаешь?