Сибиряки
Шрифт:
— Согласен. Но не сейчас.
— Почему не сейчас? Такая работа, такая страда, зачем медлить?
— Ты не шофер, Наум Бардымович. А я знаю, что значит для водителя вот такая работа. Ты смотрел ведомости, сколько шофера за эти полмесяца заработали? А ты взгляни. Зачем же обижать хорошего шофера, не дать ему заработать. Вот уж после ледянки…
Поздняков поморщился: в двери застрял Житов.
— Вы меня вызывали, Алексей Иванович?
— Да, товарищ Житов. Завтра примете автопункт от товарища Сидорова…
— Я?..
— Вы. Временно. Потом пришлю начальника автобазы,
— А Сидоров?..
— Это не ваша забота, товарищ Житов. Впрочем, Сидоров будет строить наш собственный ДОК в Баяндае. А может быть, поедете и вы, товарищ Житов.
— Что я там буду делать?
— Я же сказал: строить наш собственный ДОК. Вы — инженер, поможете сделать это грамотней и скорее… А пока примите от Сидорова дела и считайте себя начальником автопункта.
Житов растерянно кивнул в знак согласия и расстроенный вышел из кабинета. Танхаев проводил его добрым участливым взглядом.
— Гордеева опять злишь, его кадры.
— Но ведь ты же слышал: я — строй, я — дорогу веди, я — отвечай при случае. Разве не так?
— Тце, тце… Плохо еще понимаем друг друга мы, плохо спелись, однако. А на транзит?
— Едем!
Глава седьмая
За час до прихода «скорого» Поздняков был уже на вокзале. Только сейчас пожалел он, что слишком мало думал о встрече семьи и даже не приготовил как следует квартиру. В кухне и дальней комнате, что предназначалась под детскую, еще шла побелка, красились оконные рамы, а к покраске полов еще не приступили ни в одной комнате. Придется пока детей поместить в зале… Нет-нет, в зале сырость, сквозняк, а у Юрика слабое горло: чуть что — ангина…
Поздняков, запустив руки в карманы шубы, прохаживался вдоль кирпичного здания с тремя крутыми гранитными лестницами подъездов. Шофер от нечего делать бродил за Поздняковым. Узкую привокзальную площадь, что легла у самого подножья горы, разноголосо сигналя, заполняли машины: голубые автобусы, грязно-зеленые грузовики, черные легковые. Иногда, цокая по булыжной мостовой подковами, трусила лошадь, уныло таща за собой извозчичью пролетку. По единственному, тесно прижавшемуся к забору тротуару стекались к вокзалу люди. С каждой минутой у вокзальных подъездов и ворот росли оживление, шум, говор. Поздняков взглядывал на часы, проходил в дальний конец площади, возвращался и снова поднимал глаза на часы: стрелка едва перемещалась. Какая мука — ждать! Минута кажется часом!
— Вы взяли перронные?
— Взял, Алексей Иванович.
Опять молчание. Опять прогулка из конца в конец площади. Остановка против подъезда.
— Зачем такое высокое крыльцо?
— А иначе нельзя, Алексей Иванович.
— Почему?
— Вокзал затопит.
— Ангара?
— Какая Ангара! — водителю смешны и неожиданная разговорчивость и наивность начальника управления. — Как с гор потает или дожди сильные пойдут — тут на площади воды полно будет. В большие дожди — по колено, а то и выше вода бывает.
— Вот как? Куда же уходит вода?
— А так и уходит: через перрон, пути да в Ангару.
— А поезда?
— Бывает,
Диктор объявил о приближении к станции скорого поезда. Загремел марш. Оба поспешили к воротам. На перроне уже бродили встречающие. В наступивших сумерках тускло маячили цветные огоньки стрелок, чернела высокая арка ангарского моста. Из-под нее, как из тоннеля, и должен показаться «скорый». Теперь уже потянулись секунды. Но вот и он…
Мимо Позднякова, мягко постукивая колесами на стыках, медленно проплывают длинные, поблескивающие лаком вагоны: второй, третий…
Поздняков спешит навстречу приближающейся к нему подножке пятого вагона. Над прямой и недвижной, как изваяние, фигурой проводника белеют лица. Поздняков не может различить их — все они кажутся одинаковыми… И вдруг отчаянный детский крик врывается в его сердце, спазмами душит горло:
— Папочка!!
Вот оно, его единственное счастье!.. Но когда же наконец перестанет ползти этот поезд! И этот мумия проводник… давно бы уж мог сойти с подножки… Наконец-то! Поздняков прямо из тамбура выхватывает Вовку и, прижав к груди, целует, целует, целует. Потом Клавдию.
— А Юрик?..
Пассажиры оттесняют их от подножки вагона. Нестерпимо медленно снимаются на перрон чемоданы, корзинки, свертки… как много! Клавдия, за ней Поздняков с трудом протискиваются к седьмому купе. Белокурый Юрик кричит отцу с верхнего дивана:
— А мы ехали, ехали, ехали!..
С маленьким Юриком на коленях Поздняков едет домой. Рядом, то и дело протирая пальцами стекла и ерзая на сиденье, без конца трещит Вовка, впереди недвижно, словно боясь отпугнуть свое счастье, — Клавдия Ивановна. Слезы радости катятся по ее бледным щекам, а с тонких, нежно очерченных губ не сходит счастливая улыбка. Все: разлука, одиночество, болезнь Юрика, с которым она, скрывая от мужа, провела столько бессонных ночей, — все осталось далеко позади, забылось. Лишь бы они снова были вместе.
Поздняков показал жене их новую квартиру. В комнатах еще пахло известью и масляной краской, на полу валялись мастерки штукатуров, кисти и трафареты побельщиков. Но Клавдия Ивановна не замечала хаоса. Ее огромные глаза сияли такой радостью, что у Позднякова отлегло от сердца: довольна жена квартирой! Клавдия Ивановна тут же принялась хлопотать в единственной более или менее законченной комнате, распаковывать, расставлять вещи. Поздняков занялся в другой с мальчиками. Только уже устраиваясь на ночь, Поздняков обратил внимание, как изменилась жена за эти два месяца: осунулась, побледнела. Вон как заострились ключицы, а руки совсем как плети.
— Ты не болела, Клава?
— Нет, а что? — карие глаза Клавдии Ивановны пугливо вскинулись на Позднякова.
— Очень уж ты похудела.
— Я очень боялась за тебя, Леша. А вот сейчас увидела тебя и сразу успокоилась.
Поздняков осторожно взял ее легкую, как перышко, руку.
— Ну и хорошо. Давай укладываться спать. Завтра рано вставать, а я эту ночь почти не спал. Да и ты, верно, намаялась в дороге?
Поздняков постоял немного над спящими мальчиками, поцеловал каждого и погасил свет.