Пока меня не сбили с толку,презревши внешность, хвор и пьян,питаю нежность к воробьямза утреннюю свиристелку.Здоров, приятель! Чик-чирик!Мне так приятен птичий лик.Я сам, подобно воробью,в зиме немилой охолонув,зерно мечты клюю с балконов,с прогретых кровель волю пьюи бьюсь на крылышках об воздухво славу братиков безгнездых.Стыжусь восторгов субъективныхот лебедей, от голубей.Мне мил пройдоха-воробей,пророков юркий собутыльник,посадкам враг, палаткам друг, –и прыгает на лапках двух.Где холод бел, где лагерь был,где застят крыльями засовыорлы-стервятники да совы,разобранные на гербы, –а он и там себе с морозцапопрыгивает да смеется.Шуми под окнами, зануда,зови прохожих на концерт!..А между тем не так он сер,как это кажется кому-то,когда, из лужицы хлебнув,к заре закидывает клюв.На нем увидит, кто не слеп,наряд изысканных расцветок.Он солнце склевывает с веток,с отшельниками делит хлеби, оставаясь шельма шельмой,дарит нас радостью душевной.А мы бродяги, мы пираты, –и в нас воробышек шалит,но служба души тяжелит,и плохо то, что не пернаты.Тоска жива, о воробьи,кто скажет вам слова любви?Кто сложит оду воробьям,галдящим под любым окошком,безродным псам, бездомным кошкам,ромашкам пустырей и ям?Поэты
вымерли, как туры, –и больше нет литературы.1977
Чернигов
Воробьи умолкли, прочирикав.А про что? Наверно, про Чернигов,монастырский, княжий, крепостной.С этим звездам впору целоваться.Это воздух древнего славянства.Это наше детство над Десной.Нет еще московского Ивана,и душе заветна и желанназолотая русская пора.Он стоит, не зная о Батые,смотрят ввысь холмы его святые,золотые реют купола.Это после будет вор на воре,а пока живем по вольной воле:хошь – молись, а хошь – иди в кабак.Ни опричнин нет, ни канцелярий,но зато полно господних тварей,особливо кошек и собак.От земли веселия и ладахорошо доплыть до Цареградаи вкусить от грецкого ума, –но нигде нет жен милей и кротче,но хмельны таинственные рощи,где гудут пчелиные дома.Так живем в раденьях и забавах.Шлют в наш Кремль послов своих лукавыхцарь индийский да персидский шах.Пишем во церквах святые лики,и в Ерусалим идут калики,и живут подвижники в лесах.Тени душ витают на погосте,и горят рябиновые грозди,и течет под берегом река,и покой от веры и полыни.Никакой Империи в помине.Это просто Средние века.Для того чтоб речь была хорошей,надо б горстку соли скоморошьей,да боюсь пересолить в летах,потому что – верьте иль не верьте –будут жарить черти после смертискоморохов на сковородах.И смотрю с холмов на храмы Божьи,проклинаю все, что будет позже:братний спор, монголов и Москву, –и люблю до головокруженьялепоту, и мир богослуженья,и каштанов вещую листву.1976
«Ночью черниговской с гор араратских…»
Ночью черниговской с гор араратских,шерсткой ушей доставая до неба,чад упасая от милостынь братских,скачут лошадки Бориса и Глеба.Плачет Господь с высоты осиянной.Церкви горят золоченой известкой.Меч навострил Святополк Окаянный.Дышат убивцы за каждой березкой.Еле касаясь камений Синая,темного бора, воздушного хлеба,беглою рысью, кормильцев спасая,скачут лошадки Бориса и Глеба.Путают путь им лукавые черти.Даль просыпается в россыпях солнца.Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.Мук не приявший вовек не спасется.Киев поникнет, расплещется Волга,глянет Царьград обреченно и слепо,как от кровавых очей Святополкаскачут лошадки Бориса и Глеба.Смертынька ждет их на выжженных пожнях,нет им пристанища, будет им плохо,коль не спасет их бездомный художник,бражник и плужник по имени Леха [2] .Пусть же вершится веселое чудо,служится красками звонкая треба,в райские кущи от здешнего худаскачут лошадки Бориса и Глеба.Бог-Вседержитель с лазоревой твердиласково стелет под ноженьки путь им.Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти.Чад убиенных волшбою разбудим.Ныне и присно по кручам Синая,по полю русскому в русское небо,ни колоска под собой не сминая,скачут лошадки Бориса и Глеба.1977
2
Леонид Пугачев.
Моцарт
У моря ветер камни сыпал горсткой,ракухи лускал.Откуда Моцарт осенью приморскойна юге русском?Он был как свет, не ведавший обмана,не знавший спеси.А где еще и слушать «Дон Жуана»,как не в Одессе?Придет пора – и я тебе наскучу,Господня шалость.Здесь сто племен в одну свалилось кучуи все смешалось.Под вольный шум отчаянного груза,хвальбу и гоготпо образцам отверженного вкусасхохмился город.Сбегали к морю пушкинские строки,овечьи тропы.Лег на сухом и гулком солнцепекешматок Европы.Здесь ни Растрелли не было, ни Росси,но в этом тиглебродяги мира в дань ребячьей грезеТеатр воздвигли.Над ним громами небо колебалось,трубили бури,лишь Моцарт был, как ангел или парус,дитя лазури.Он шел, свистя, по пристаням, по дюнам,с волшбой приятья,и я не зря о Пушкине подумал:они как братья.Я рад ему в налитой Богом сини,хотя, наверно,играл оркестр и пели героинидовольно скверно.Я б не хотел классичнее и строже,и слава Богу,что здесь блистают статуи и ложи,как в ту эпоху.Душе скитальца музыка желанна,как сон о лесе,а где еще и слушать «Дон Жуана»,как не в Одессе?Пусть стаи волн кусты и камни мочат,и гаснут зори,и чарам жизни радуется Моцартна Черном море.1977
«С Украиной в крови я живу на земле Украины…»
С Украиной в крови я живу на земле Украины,и, хоть русским зовусь, потому что по-русски пишу,на лугах доброты, что ее тополями хранимы,место есть моему шалашу.Что мне север с тайгой, что мне юг с наготою нагорий?Помолюсь облакам, чтобы дождик прошел полосой.Одуванчик мне брат, а еще молочай и цикорий,сердце радо ромашке простой.На исходе тропы, в чернокнижье болот проторенной,древокрылое диво увидеть очам довелось:богом по лугу плыл, окрыленный могучей короной,впопыхах не осознанный лось.А когда, утомленный, просил: приласкай и порадуй,обнимала зарей, и к ногам простирала пруды,и ложилась травой, и дарила блаженной прохладойот источника Сковороды.Вся б история наша сложилась мудрей и бескровней,если б город престольный, лучась красотой и добром,не на севере хмуром возвел золоченые кровли,а над вольным и щедрым Днепром.О земля Кобзаря, я в закате твоем, как в оправе,с тополиных страниц на степную полынь обронен.Пойте всю мою ночь, пойте весело, пойте о славе,соловьи запорожских времен.1973
Львов
И статуи владык – и статуи Христа –в сверкании колонн поникшие по нишам.Не зря ты город львов. Твой лик жесток и пышен.Грозны твои кресты. Державна красота.И людно, и светло – а я один в тоске, вишь,мир весел и могуч – а я грущу по нем.Да брось ты свой венок, дай боль твою, Мицкевич,неужто мы с тобой друг друга не поймем?..О бедный город лир, на что мне твой обман?Враждебной красотой зачем ты нас морочишь?Я верен нищете прадедовских урочищ.Мне жаль твоей судьбы, ясновельможный пан.Ты был милей в те дни, когда ты был горбати менее богат, но более духовен.Есть много доброты в тиши твоих часовен.Лесисты и свежи отрожия Карпат.По бунтам и балам, шаля, пропрыгал юность,сто лет сходил с ума по дьявольским губам, –и бронзовый Исус уселся, пригорюнясь,жалеть, а не судить поверивших в обман.Как горестно смотреть на кровли городские.Я дань твоим ночам не заплачу ничем.Ты праздничен и щедр – но что тебе Россия?Зачем ты нам – такой? И мы тебе – зачем?Твои века молчат. Что знаю я – прохожий,про боль твоих камней, случайный и немой?Лишь помню, как сквозь сон, что был один похожий,на косточках людских парящий над Невой.Так стой, разиня рот, молчи, глазами хлопай.Нам все чужое здесь – и камни, и листва.Мы в мире сироты, и нет
у нас родствас надменной, набожной и денежной Европой.1973
Кишиневская баллада
Непоседушка я, непоседа,еду вдаль, засыпаю под стук, –глядь – стоит на задворках у светагород-пасынок, город-пастух.Он торгует плодами златымии вином – но какого рожнапервобрага надменной латынив перебранке базарной слышна?Сколько жил, не встречались ни разу,да и с виду совсем как село.Эким ветром романскую вазув молдаванскую глушь занесло!..Весь в слезах от влюбленных наитий,от бесовского пламени ал,не отсюда ль повинный Овидийкесарийские пятки лизал?Это пылью покрылось степною,виноградной повилось лозой.В черной шапке стоит надо мноютерпкоустый слезящийся зной.Не сулит ни соблазна, ни чуда,не дарит ни святынь, ни обнов,не кишеньем столичного людапривлекает сердца Кишинев.Как великий поэт, простодушен,как ребеночек, трубит в рожок.– Что сегодня у Бога на ужин?– Кукурузная каша, дружок.Европейцу, наверное, внове,может быть, в первый раз на веку,не прося, услыхать в Кишиневепетушиное кукареку.В этом пенье, в повозочном скрипе,с деревенской небритостью щек,он живет у дорог на отшибе,мамалыжник, добряк, дурачок.Доводящийся Риму с Парижемкак-никак речевою родней,что он скажет пришельцам бесстыжим?Промолчит, как за Божьей броней.Но не надо особой натуги,чтоб, увидев, понять не спеша:в каждом доме и в каждой лачугесохранилась живая душа.На усатом и каменном ликеотразились труды и бои, –это маленький Штефан Великийохраняет владенья свои.А владенья – зеленые скверыда фонтаны со свежей водой,где о чем-то «шу-шу» староверы,как воробышки перед бедой…Чаша с пуншем стоит недопита, –Саша Пушкин – лицейский щегол –от забав постоялого бытаза косматым искусом ушел.Не сулила забвенья Земфира,не шептала немыслимых слов,только волю одну изъявила,чтобы спал у холодных костров.Сон бежит от лица песнопевца,ночь – для тайны, для ночи – сверчок,как молдавского красного перцаобжигающий сердце стручок.Но и сердцу заветная пища,но и радости нет золотей,что о вечном поют корневищапод камнями его площадей.Сколько улочек в городе этомнемощеных, в пыли да в листве,где, наверно, поется поэтамкак в Эстонии или Литве.И на каждом старинном порожке,где старинные люди живут,умываются умные кошки,но в свой мир никого не зовут.Золотушный, пастушеский, сонный,ты уж в дебрях своих не взыщи,что орехов ребристые звоныв снежный край увезут москвичи.И радушность твоя не таима,и приветствовать путников рад –как-никак, а Парижа и Римав скифской скуди потерянный брат.1976
«На Павловом поле, Наташа, на Павловом поле…»
На Павловом поле, Наташа, на Павловом полемы жили бок о бок, но все это было давно.Мы стали друзьями, молясь о покое и воле,но свет их изведать живым на земле не дано.На Павловом поле, Наташа, на Павловом полеживые деревья подходят к высотным домам,и воздухом бора сердца исцеляют от боли,и музыкой Баха возвышенно дороги нам.На Павловом поле, Наташа, на Павловом полемы с милой гостили в задумчивом царстве твоем,от рук твоих добрых отведавши хлеба и соли,и стало светло нам, и мы побратались втроем.На Павловом поле, Наташа, на Павловом полепод дружеским кровом мы вдоволь попили вина.Поставь нам пластинку, давай потолкуем о Бёлле.Пусть жизнь твоя будет, как русские реки, длинна.На Павловом поле, Наташа, на Павловом полемы пили за дружбу, но все это было давно,и, если остался осадок из грусти и боли,пусть боль перебродит и грусть превратится в вино.На Павловом поле, Наташа, на Павловом полестаринная дружба да будет легка на помин,и в новые годы заради веселых застолийсойдутся безумцы на праздник твоих именин.На Павловом поле, Наташа, на Павловом поле.1973
Дума на похмелье
В ночах мильонозвездыхпод гнетом темных гнездне веет вольный воздух,не видно светлых звезд.В чаду хмельном и спертом,в обители чумыполитикой и спортомпитаются умы.Там платят дань заботам,ведут обидам счет,все меньше год за годомнас истина влечет.Холопам биографийне снять с нутра оков,хоть лживей и кровавей,чем наши, нет богов.Как жёлты наши лица,как праздна наша прыть!Самим бы исцелиться, –ан тужимся целить.Рабы тщеты и фальши,с апломбом мировымвсё с Родины подальшеподаться норовим…Меж тем, пока мы спорим,так трогательно белзацвел по рощам терен,соловушка запел.Всей живности хозяинизмучился и сник,что столько мы не знаемиз музыки и книг.И маленькие детидодумались уже,что есть одно на светеспасение душе.Ни горечью сиротства,ни бунтом, ни гульбойсвобода не берется,а носится с собой.Сам дьявол, хоть не скаред,на пажити чужойее нам не подарит,раз нету за душой…Нас ангел не разбудитв день Страшного суда,но Вечность есть и будетсегодня и всегда.И бабочка ли, куст ли,словесное ль витье –в природе и в искусствезнамения ее.К твоим шагам, о путник,да не пристанет ложь,пока не в косных буднях,а в Вечности живешь.Хоть смысл пути неведом,идти не уклонясь –все дело только в этом,да дело не про нас.И, значит, песня спета,коль сквозь табачный дыммы дарственного светаувидеть не хотим.Что боги наши плохи,постигнувшим давно,из собственной эпохинам выйти не дано.На горе многим землямготовый кануть Рим,мы разуму не внемлеми радости не зрим.Лишь я, поэт кабацкий, –вишь, глотка здорова, –верчу заместо цацкидурацкие слова.1978
«Я плачу о душе, и стыдно мне, и голо…»
Я плачу о душе, и стыдно мне, и голо,и свет во мне скорбит о поздней той поре,как за моим столом сидел, смеясь, Мыколаи тихо говорил о попранном добре.Он – чистое дитя, и вы его не троньте,перед его костром мы все дерьмо и прах.Он жизни наши спас и кровь пролил на фронте,он нашу честь спасет в собачьих лагерях.На сердце у него ни пролежней, ни пятен,а нам считать рубли да буркать взаперти.Да будет проклят мир, где мы долгов не платим.Остановите век – и дайте мне сойти.Не дьявол и не рок, а все мы виноваты,что в семени у нас – когда б хоть гордый! – чад.И перед чванством лжи молчат лауреаты –и физики молчат, и лирики молчат.Чего бояться им – увенчанным и сытым?А вот поди ж, молчат, как суслики в норе, –а в памяти моей, смеющийся, сидит они с болью говорит о попранном добре…Нам только б жизнь прожить, нам только б скорость выжать,нам только б сон заспать об ангельском крыле –и некому узнать и некому услышатьмальчишку, что кричит о голом короле.И Бога пережил – без веры и без таин,без кроны и корней – предавший дар и род,по имени – Иван, по кличке – Ванька-Каин,великий – и святой – и праведный народ.Я рад бы все принять и жить в ладу со всеми,да с ложью круговой душе не по пути.О, кто там у руля, остановите время,остановите мир и дайте мне сойти.(1977–1978)