Сияние снегов (сборник)

Чичибабин Борис Алексеевич

Сияние снегов

Какой зимой завершенаобида темных лет!Какая в мире тишина!Какой на свете свет!Сон мира сладок и глубок,с лицом, склоненным в снег,и тот, кто в мире одинок,в сей миг блаженней всех.О, стыдно в эти дни роптать,отчаиваться, клясть,когда почиет благодатьна чаявших упасть!В морозной сини белый дым,деревья и дома, –благословением святымпрощает нас зима.За все зловещие века,за всю беду и грустьмладенческие облакасошли с небес на Русь.В них радость – тернии купатьрождественской звезде.И я люблю ее опять,как в детстве и в беде.Земля простила всех иуд,и пир любви не скуп,и в небе ангелы поют,не разжимая губ.Их свечи блестками парят,и я мою зажгу,чтоб бедный Галич был бы радупавшему снежку.О, сколько в мире мертвецов,а снег живее нас.А все ж и нам, в конце концов,пробьет последний час.Молюсь небесности земнойза то, что так щедра,а кто помолится со мной,те – брат мне и сестра.И в жизни

не было разлук,и в мире смерти нет,и серебреет в слове звук,преображенный в свет.Приснись вам, люди, снег во сне,и я вам жизнь отдам –глубинной вашей белизне,сияющим снегам.1979

Толстой и стихи

Не отвечал я вам на первое письмо, потому что ваши рассуждения о Бальмонте и вообще о стихах мне чужды и не только не интересны, но и неприятны. Я вообще считаю, что слово, служащее выражением мысли, истины, проявления духа, есть такое важное дело, что примешивать к нему соображения о размере, ритме и рифме и жертвовать для них ясностью и простотой есть кощунство и такой же неразумный поступок, каким был бы поступок пахаря, который, идя за плугом, выделывал бы танцевальные па, нарушая этим прямоту и правильность борозды. Стихотворство есть, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, очень глупое суеверие. Когда же оно еще и плохое и бессодержательное, как у теперешних стихотворцев, – самое праздное, бесполезное и смешное занятие. Не советую заниматься этим именно вам, потому что по письмам вашим вижу, что вы можете глубоко мыслить и ясно выражать свои мысли.

Лев Толстой. Из письма. 14.01.1908

Умер мой дядя (муж сестры моей матери) А. М. Жемчужников… Он был поэт. Л. Н. не признавал в нем никакого поэтического дара и даже самого примитивного понимания поэзии. Он считал, что все, что пишет Жемчужников, это зарифмованная, скучная и никому не нужная проза. Но я думаю, что Л. Н. тут, как с ним часто бывает, слишком строг и требователен. Л. Н. признает всего пять поэтов – Пушкина, Лермонтова, Баратынского (за его «Смерть»), Фета и Тютчева.

М. С. Сухотин. Запись в дневнике от 11.03.1908

Ну а кого ему ещелюбить прикажете?..Саднит у пахаря плечона Божьей пажити.Балует солнце в бороде,щекотку делая.Идет по черной борозделошадка белая…С потопом схож двадцатый век:рулим на камешек.А он пустил бы в свой ковчегмоих неканувших?Сгодился б Осип Мандельштамдля «Круга чтения»?Ведь вот кого он выбрал сам.Мое почтение!..Идет на мир девятый вал.Мертво писательство.Не зря стихов не признавалего сиятельство.А я родился сиротойи мучусь родиной.Тому ли спорить с Бородой,кто сам юродивый?Гордыне лет земных чужойс их злом и ложию,тоскую темною душойпо Царству Божию.Лущу зерно из шелухи,влюбляюсь, верую.Да мерит брат мои стихитолстовской мерою.1979

«Сколько вы меня терпели!..»

Сколько вы меня терпели!..Я ж не зря поэтом прозван,как мальчишка Гекльберри,никогда не ставший взрослым.Дар, что был неждан, непрошен,у меня в крови сиял он.Как родился, так и прожил –дураком-провинциалом.Не командовать, не драться,не учить, помилуй Боже, –водку дул заради братства,книгам радовался больше.Детство в людях не хранится,обстоятельства сильней нас, –кто подался в заграницы,кто в работу, кто в семейность.Я ж гонялся не за этим,я и жил, как будто не был,одержим и незаметен,между родиной и небом.Убежденный, что в отчизневсе напасти от нее же,я, наверно, в этой жизнилишь на смерть души не ёжил.Кем-то проклят, всеми руган,скрючен, согнут и потаскан,доживаю с кротким другомв одиночестве бунтарском.Сотня строчек обветшалых –разве дело, разве радость?Бог назначил, я вещал их, –дальше сами разбирайтесь.Не о том, что за стеною,я писал, от горя горбясь,и горел передо мноюобреченный Лилин образ…Вас, избравших мерой сумрак,вас, обретших душу в деле,я люблю вас, неразумных,но не так, как вы хотели.В чинном шелесте читаленили так, для разговорца,глухо имя Чичибабин,нет такого стихотворца.Поменяться сердцем не с кем,приотверзлась преисподня, –все вы с Блоком, с Достоевским, –я уйду от вас сегодня.А когда настанет завтра,прозвенит ли мое словов светлом царстве АлександраПушкина и Льва Толстого?1986

Из книги «В стихах и прозе»

1980–1990

«Я родом оттуда, где серп опирался на молот…»

Я родом оттуда, где серп опирался на молот,а разум на чудо, а вождь на бездумие стай,где старых и малых по селам выкашивал голод,где стала евангельем «Как закалялася сталь»,где шли на закланье, но радости не было в жертве,где милость каралась, а лютости пелась хвала,где цель потерялась, где низились кроткие церквии, рушась, немели громовые колокола,где шумно шагали знамена портяночной славы,где кожаный ангел к устам правдолюбца приник,где бывшие бесы, чьи речи темны и корявы,влюблялись нежданно в страницы убийственных книг,где судеб мильоны бросались, как камушки, в небо,где черная жижа все жизни в себя засосет,где плакала мама по дедушке, канувшем в небыль,и прятала слезы, чтоб их не увидел сексот,где дар и задумчивость с детства взяты под охрану,где музыка глохла под залпами мусорных зим,где в яростной бурке Чапаев скакал по экрануи щелкал шары звонкощекий подпольщик Максим,где жизнь обрывалась, чудовищной верой исполнясь,где, нежно прижавшись, прошли нищета и любовь,где пела Орлова и Чкалов летел через полюс,а в чертовых ямах никто не считал черепов,где солнцу обрыдло всходить в небесах адодонных,где лагерь так лагерь, а если расстрел, ну и пусть,где я Маяковского чуть ли не весь однотомникс восторгом и завистью в зоне читал наизусть;и были на черта нужны мне поэты другие,где пестовал стадо рябой и жестокий пастух,где странно звучало старинное имя России,смущая собою к нему неприученный слух,где я и не думал, что встречусь когда-нибудь с Ялтой,где пахарю ворон промерзлые очи клевал,где утро барачное било о рельсу кувалдойи ржавым железом копало заре котлован,где вздохи ровесников стали земной атмосферой,винясь перед нами, а я перед ними в долгу,где все это было моими любовью и верой,которых из сердца я выдрать еще не могу.Тот крест, что несу, еще годы с горба не свалили,еще с поля брани в пустыню добра не ушел.Как поздно я к вам прихожу со стихами своими!Как поздно я к Богу пришел с покаянной душой!1992

Александру Володину

Поздравление с Новым, 1987 годом

Я невызревший плод на урочное блюдо кладу,я еще не пришел, и явиться меня не зовите, –Александр Моисеевич, здравствуйте в новом

году,и да будет он годом хороших вестей и событий.Я не знаю, как где, а в российской беде в кой-то векзахотели сойтись государственность и человечность.Александр Моисеевич, добрый вы мой человек,может, счастье-то все, чтобы в жизни почувствовать Вечность.Как не верить в нее, когда сквозь тошноту бормотухвечер, снег, Петербург ставят пьесу дворцов и каналов.Александр Моисеевич, мудрый вы мой драматург,неразгаданный брат неудачников и коммунаров.Я еще не пришел, эти строки еще не сбылись,как заря за окном, несвершенна, робка, новогодня…Александр Моисеевич, я – Чичибабин Борис, –я люблю Вас давно, еще больше люблю Вас сегодня.1986

Молитва за Мыколу

Молюсь, – и молитва в листве сохранитсябез фальши оттенка, –о том, чтоб не смог улететь за границуМыкола Руденко.Ему ли в безвестие тесное кануть,пойти на измену?Коль это случится, на сердце и памятья траур надену.Мы вместе годами сгорали от жажды,хоть не были рядом.О, как мне мечталось обняться однаждыс поэтом и братом!Ведь, как нам ни тяжко и как нам ни тошно,есть высшее нечто,и дом наш не дом в Конче Заспе, а то, чтонетленно и вечно.Для Бога несть эллина ни иудея,все родины – майя,но, людям о главном сказать не умея,душа – как немая.Молюсь, чтобы он до такого не дожил,забыв свою мову,а кто где родился, то там он и долженвзойти на Голгофу.Что значили мы, то и станется с нами,как стало сегодня,а родина – это Господнее знамяи воля Господня.О близких молюсь, чтоб очнулись их душиот весточки братской,что нету бездомья теснее и глушесудьбы эмигрантской.Я образ добра из отчаянья высек,стал кротким и зрящим.«О Боже, – молюсь, – вразуми и возвысь ихнад злом преходящим».Пока не престану молиться о том я,Мыкола с Раисойне бросятся в неть из родного бездомья,с земли украинской.1987

Рождество

Да ну и что с того –в Москве или в Нью-Йорке?Сегодня Рождество,и мы с тобой на елке.Вся в звездах и огнях,вот-вот взлетит, живая,счастливцев и беднягна праздник созывая…От крови и от слезя слышу и не внемлю:их столько пролилосьв отеческую землю,что с душ не ототретуже ни рай, ни ад их, –а нищий патриотвсе ищет виноватых.Вишь, умник да еврей –губители России,и алчут их кровейпогромные витии…Но им наперекор,сойдя с небес по сходням,поет незримый хоро Рождестве Господнем.Поет, дары неся,с уверенностью детской,что Тот, кто родился,сам крови иудейской.Звучит хрустальный звондля сбившихся с дороги:уже родился Они мы не одиноки.Идем со всех концовс надеждою вглядетьсяв безгрешное лицовселенского младенца.Когда земная властьс неправдой по соседству,спасение – припастьк Божественному детству.Не зная наших уз,свободный от одежки,в нас верует Исуси хлопает в ладошки.Рождественской порой,как подобает людям,мы Божьей детворойхоть трошечки побудем.Творится явь из снаи, всматриваясь в лица,Господняя веснав нас теплится и длится.Серебряной вьюгоймир выстиран и устлан,и Диккенс и Гюгородней, чем Джойс и Пруст нам.В нас радуется Бог,что детская пора есть,от творческих тревогвзрослеть не собираясь.Нам снова все друзьяи брат горой за братца,и нам никак нельзяот елки оторваться.Та хвойная весна,священствуя и нравясь,с Руси привезена,а всей земле на радость.Клубится пар от вод,сияет мир от радуг…А нищий патриотвсе ищет виноватых.1990

Рим без тебя

Я в Риме, где время клюет свои крохи с камнейседой голубицей, где в прелесть отлились просторы,а римские ночи потемок московских темней:у них на всех окнах прибожно опущены шторы.На улицах грязно, но Риму и сор не в урон,а русскому глазу он тем еще более близок,ведь надобна ж снедь для воробышков и для ворон.Как набожен сон мой, весь в пиниях и кипарисах!Но сетует совесть, что снится он мне одному:все горе с тобой не делил ли я поровну разве,и разве сейчас я один без тебя поднимувсе бремя восторга в наполненном чудом пространстве?Мне грустно и горько, что здесь мне никто не родня,что с кем я, ну с кем я аукнусь на улочках узких, –нежданно-негаданно да и всего на три днясюда я свалился в семерке писателей русских.Тяжка наша участь, нам если не свой, то злодей,а что у нас плохо, то всё чужаки насолили,а в Риме веселом, как всмотришься в лица людей,никто и не помнит, что некогда был Муссолини.Спешат работяги, и рот разевает чудак,и ослик с тележкой хвостом говорит по-тбилисски,и тянутся к небу на многих его площадяхегипетские с иероглифами обелиски.Я Рим императоров проклял с мальчишеских лет,но дай мне, о Боже, как брата обнять итальянца.Святые и гении высекли жертвенный свет,и римским сияньем мильоны сердец утолятся.Брожу и вбираю, обвитый с холмов синевой,и русскому сердцу ответствует Дантова лира,и вижу воочью, что разум прилежный с негоскопировал грады всего христианского мира.Душой узнается, когда я брожу по нему,то пушкинский Питер, то Вильнюс в Литве, то Одесса.Я мрамор Бернини в молитвах святых помяну,не молкнет во мне Микеланджело горняя месса.И скорбная Пьета в соборе Святого Петрасветлеет в углу, отовсюду слышна и всезрима.Но как эта вечность по-детски родна и щедра,как было бы миру пустынно и немо без Рима.Хранящий святыни, но не превращенный в музей,он дышит мне в щеки своей добротой тыщелицей, –и что мне до цезарей, что мне до пап и князей?В нем сердце любое Христовой любовью щемится.О, если не всех, то хотя бы тебя привестина холм Авентина, чтоб Рим очутился под намии стало нельзя нам пастушеских глаз отвестиот вечного стада с деревьями и куполами.Нам ангел Мариин помашет на рынке рукой,к нам дух Рафаэля с любовью прильнет на вокзале,а площади Рима, где каждая краше другой,расплещут фонтаны, чтоб мы в них монетки бросали.Моя там осталась. Так, может быть, скоро с тобойпридем убедиться, что все наши ценности целы,на улицах Рима смешаемся с доброй толпойи Бога обрящем на фресках Сикстинской капеллы.1989