Сказки для Катастрофы

Поджарский Михаил Абрамович

– Тебе всё хихоньки да хендехоханьки! – воскликнула Писаррюк, бесцеремонно оттолкнув Катастрофу подальше от противницы. Её нос стал иссиня-багровым. – Ты допляшешься…

– Я не пляшу. Я танцую, tanze. Имею такую возможность. Слежу за собой в отличие от некоторых. Скоро станцую в твоём штабе. Там, должно быть, пол крепкий.

– Через мой труп! – пообещала Писаррюк.

– Мда… не переступишь, – заметила Ядвига Карловна, оглядев свою визави, прищурившись. – Ничего, перепрыгну.

– Ты не Шпиндель. Ты – шпонка. Шпонка шпильки шпульки шпинделя моталки, –

прошипела Писаррюк.

– Да, я знаю – это такая малюсенькая деталь ткацкого станка. Твой отец их ремонтировал. Хорошим был слесарем, говорят. А ты всем рассказываешь, что он испанский аристократ, Сонька Писарюк.

– Дрянь!

– Тебя погубят зависть и обжорство, meine H"uhnchen.

– Чего ты хочешь на этот раз, Шпонка?

– Шпиндель, с твоего позволения! – с металлом в голосе уточнила Ядвига Карловна. Она встала в третью позицию, изящно скрестив ручки перед собой, и, как ни в чём ни бывало, продолжила прежним ангельским голоском: – Ну что ж, к делу – так к делу. Хочу у вас школу танцев открыть. Буду твоих пусиков-бусиков учить бальным танцам. Юбки носить они уже умеют – разведка донесла.

– Это не юбки!

– Знаю, знаю – это плотики такие. Остроумно! Ты прирождённый изобретатель – вся в отца. Увидала меня в партии Одетты, и тебя осенило.

– Тебе своих мало – теперь моих подавай. Шлюха! – крикнула Писаррюк.

– Не шлюха – просто люблю разнообразие, – ехидно улыбнувшись, сказала Ядвига Карловна. – Ну, хочу я твоих попробовать. Ну что тебе жалко?

В следующее мгновение с криком «Не дам мальчиков совращать!» полковник Писаррюк схватила гранд-майора Шпиндель за горло. Та, продемонстрировав отличную боевую выучку, вцепилась противнице в волосы. Далее последовало то, что согласно мифам и легендам, предваряло решающую битву – поединок двух богатырей перед лицом враждующих армий. «Богатыри» дрались по всем правилам – визжа, расцарапывая лица, вырывая волосы.

Неожиданный конец сей баталии положил выстрел. Стреляла Катастрофа. Она сама не поняла, как у неё это получилось. Просто выхватила пистолет и пальнула в воздух.

Соперницы вмиг утратили боевой запал. Разжав смертельные объятия, они уселись рядышком на землю и, тяжело дыша, принялись разглядывать Катастрофу, ошалевшую от собственной выходки.

– Война отменяется! – сказала она, засовывая пистолет в кобуру. – Вы бы себя со стороны видели: две бабы подрались из-за мужиков. Я в последний раз такое наблюдала на выпуском в школе. Но там были пьяные семнадцатилетние дуры. А тут – два полковника.

Пистолет почему-то не хотел влезать в модельную кобуру от Дольче и Габбана. После очередной неудачной попытки Катастрофа размахнулась и забросила его подальше. Ударившись о землю, он выстрелил. Пуля просвистела над головой Катастрофы.

– Лохматый, идём отсюда! Не нравиться мне всё это, – сказала она. – Дурацкие имена, дурацкие песни, розовый танк. Армия – дерьмо. Армия с бабами – дерьмо в квадрате.

– – –

Они шли по дороге.

Катастрофа спросила:

– Лохматый,

вот ты исполняешь чужие желания… Часто бывает, что человек желает чего-то плохого?

– Никто не желает плохого. Только хорошее.

– Ну да, каждый по-своему понимает, что хорошо, а что нет… А ты всякие желания выполняешь?

– Такое моё предназначение.

Какое-то время они молчали. Потом Катастрофа сказала:

– Я думала, ты добрый…

– Я только выполняю желания.

– Послушай… Как так получается, что ты всегда разный? То ты похож на зайца, то на кошку…

– Я такой, каким меня видят. Для тех, кто любит кошек, я – кошка. Для тебя я похож на плюшевого мишку Лохматика, с которым ты любила спать в обнимку, когда тебе было пять лет.

– Какой ты на самом деле?

– А какая на самом деле ты?

Опять повисло молчание. На этот раз его нарушил Лопихундрик:

– Человек такой, каким его видят другие.

– Но когда его не видят…

– Тогда он такой, каким видит себя сам.

– А если он таким себе не нравится?

– Постарайся увидеть себя по-другому, и ты изменишься.

– Вряд ли я смогу изменится. Я такая, как я есть.

– Ты уже это сделала – заставила тех двоих видеть тебя по-другому. Если бы не твой выстрел, много солдат погибло бы. И твои друзья Пуся и Буся тоже. Ты и сама бы убила человека.

– Из-за танцев…

– Войны начинались и по менее значительным поводам.

– Мне казалось, тут всё ненастоящее, понарошку…

– Армии нужны, чтобы воевать.

– Но там всё как-то… нелепо!

– Не более чем в любой другой армии.

– Но эти имена, песни…

– В военном деле, вообще, много такого, что гражданскому человеку кажется нелепым. Строевые занятия, например.

– Но зачем?

– Ради дисциплины. Ты не заметила главного – там, где мы только что были, железная дисциплина. Приказали солдату в юбке ходить – он ходит. Приказали морковку есть – ест. Приказали выражение лица сменить – тут же сменил.

– Но розовый танк!

– Снаряды настоящие.

Довольно долго они шли молча. Катастрофа сказала:

– Думаю, нам с тобой надо подписать договор. С такими, как ты, это обязательно.

– С какими? С такими? – спросил Лопихундрик, лукаво глянув на неё снизу вверх. Между его забавными ушками вдруг возникли и тут же исчезли маленькие симпатичные рожки.

– Да, с такими.

– Ну что ж, договор так договор, – Лопихундрик достал из кармана шорт какую-то бумажку и протянул её Катастрофе. – Подписывай.

– Тут же ничего нет! – сказала Катастрофа, глянув на чистый лист бумаги формата А4.

– Как это нет! Здесь я! Переверни лист! – воскликнул Договор.

– Извини, сразу не заметила. А ты чего злой такой?

– Я не злой. Я написан суровой буквой закона. И заверен печатью.

– То есть мною! – подтвердила Печать. – Здесь всё верно. Читай и подписывай.

– Читаю: «Мы, высокие договаривающиеся стороны». И неправда! Никакая я не высокая договаривающаяся сторона. Я маленькая и изящная.